Светлана Климова - Ангельский концерт
Там было еще много всякой всячины.
— И что это означает? — спросил я, бегло просмотрев листки.
Кокорин надул щеки и шумно выпустил воздух, досадуя на мою тупость.
— То есть как — что? Во-первых, стоимость картины выросла многократно. А во-вторых… Во-вторых, отец принял решение лично заняться реставрацией «Мельниц», с полным основанием считая, что доверить эту работу кому-либо другому слишком рискованно. Вот потому-то «Мельницы» и остались у него в мастерской.
Я намеренно обходил вопрос о том, как все произошло, — ждал, пока он дозреет и выложит подробности сам. Однако Кокорин не спешил.
— А Киндердийк — это что? — поинтересовался я.
Он побуравил взглядом оконный проем. Уже начинало смеркаться.
— Вам в Голландии бывать не доводилось?
— Нет, — сознался я. — Как-то не подвернулся случай.
— Это в дельте Мааса. Плоская мокрая равнина, вся сплошь изрезанная водоотводными каналами. На каждом шагу — дамбы и мельницы. Их там десятка два, стоят уже лет пятьсот, хотя ничего не мелют.
— То есть как?
— Очень просто. Воду качают. Для того и предназначены. Что касается ландшафта — опознать его ничего не стоит, он во всех путеводителях по Европе засвечен. Достопримечательность, хотя смотреть там особо не на что — зелень да вода. Ганс Сунс, правда, считал иначе. Или его заказчик, что, впрочем, уже все равно не имеет значения.
— Судя по всему, вам известно, где сейчас находятся «Мельницы»? — спросил я.
— Само собой. У Меллера. Борис Яковлевич украсил ими свою гостиную — так, во всяком случае, мне сказали. Раздобыл какой-то чудовищный базарный багет и демонстрирует картину совершенно открыто. Воры так себя не ведут. Я посылал к Меллеру человека, чтобы он проинформировал этого наглого зубодера о том, что картина краденая, но тот не пустил его дальше порога, сунув ему под нос те самые топорно сработанные фальшивки — паспорт картины и договор купли-продажи. А потом выставил… Кстати, ни продавец, ни покупатель, по-моему, понятия не имеют о том, что собой представляет эта работа на самом деле, то есть им ничего не известно о выводах моего отца. В договоре, например, работа значится как «Пейзаж неизвестного автора».
— Вы уверены?
— Да. Меллер не имеет ни малейшего отношения к кругу людей, с которыми отец мог поделиться своими соображениями о происхождении картины. Он полный профан, хотя, возможно, кто-то внушил ему мысль о том, что «Мельницы» представляют значительную ценность. Это в порядке вещей, когда в ходе сделки продавец хочет вздернуть цену. Но Меллеру, даже если он и переправит картину за границу, придется доказывать принадлежность «Мельниц» кисти Сунса. А в тех краях подобное удовольствие обойдется ему в ту же примерно сумму, которую он заплатил здесь за картину.
— А тот человек?
— Кто? Кого вы имеете в виду?
— Того, кто украл «Мельницы». Мог он знать, что это не подделка, не бездарная копия, не дешевая мазня, а работа живописца с именем?
— Сомневаюсь. Повторяю — круг общения отца всегда был очень узким. И у меня нет ни малейших оснований подозревать кого-либо из тех, кто в него входил. Если бы вор знал, что это работа Сунса, он, скорее всего, подделал бы подпись. Технически это несложно, по крайней мере я знаю с десяток людей в городе, которые бы справились с такой задачей. — Он неожиданно поморщился. — Кроме того, это раза в четыре увеличило бы первоначальную цену и вместе с тем затормозило процесс получения разрешения на вывоз. Меллеру это ни к чему.
Я согласился, отметив про себя, что вопрос о подписи тревожит Кокорина. И он тут же это подтвердил.
— Подписи художников — вообще больной вопрос. Из мастерских мэтров вышла масса полотен и досок с подлинными автографами, которых, однако, даже не касалась их кисть. Даже гиганты не гнушались такими вещами — взять хотя бы Рубенса, Тициана, Лукаса Кранаха. С большой охотой подписывал удачные холсты копиистов Коро. Однажды к Шагалу явился галерист с «Еврейской свадьбой», написанной в духе ранних работ знаменитости. Это была подделка, изготовленная известным в середине прошлого века фальсификатором Мальскатом. «Ну что ж, совсем недурная работа», — буркнул Шагал и тут же поставил на ней собственноручный росчерк. Но еще чаще встречаются подлинники мастеров, по какой-то причине не подписанные их рукой. На них стоят стопроцентно фальшивые автографы, сработанные всякими ловкачами. Даже солидные аукционные дома позволяют себе…
— При чем тут вся эта чепуха? — Анна ткнула окурком мимо пепельницы. — Твой человек мог бы по крайней мере поинтересоваться фамилией продавца. Ведь Меллер показал ему договор!
— Он и поинтересовался. Какая-то никому не известная фигура — Иванов, Петров, Расторгуев, черт его знает. Или нет — кажется, это какая-то дама. Мифический персонаж. Тут концов не найти, можете мне поверить.
— Тогда почему вы не обратились с заявлением в милицию и не сообщили о случившемся владельцу картины?
— С чего вы взяли? — Кокорин внезапно смутился, как мальчишка, которого поймали на горячем, но быстро взял себя в руки.
— Милиция! — натянуто хохотнул он. — Это же просто смешно… Только их нам не хватало! Достаточно того… — он опять осекся и быстро взглянул на сестру. — Разве не ясно: за все, что произошло с картиной, несу ответственность я и только я? Галчинский доверил мне ценную вещь, я передал картину в другие руки и не смог обеспечить ее безопасность. Таким образом…
— «Другие руки» — это вы об отце?
— Да. Но речь не о нем.
— И в чем же, по-вашему, должна заключаться моя роль?
— Необходимо остановить Меллера. Это просто — достаточно блокировать выдачу разрешения на вывоз «Мельниц». Сам я сделать этого не могу — необходимо, чтобы в министерство обратилась какая-либо инстанция, например гуманитарный департамент. Возможно, будет достаточно звонка или письменного запроса. Остальное я беру на себя: как только Меллер почует неладное, он сразу станет сговорчивее…
— И на каком же, извините, основании?
— Что? — недоуменно переспросил Кокорин. — Что вы имеете в виду?
— На каком основании я должен требовать приостановки выдачи разрешения? Вы разумный человек, Павел Матвеевич, и должны меня понять. От того, что у Галчинского имеются подлинные документы на «Мельницы Киндердийка», никому ни холодно, ни жарко. У Меллера, как вы убедились, документы ничуть не хуже, пусть в них картина и называется «Пейзажем неизвестного». Каким образом я смогу доказать, что обе упомянутые картины суть одна? И, заметьте, в отсутствие протокола, подтверждающего факт хищения. Задачка на любителя… Кстати — вы позволите мне снять копию с экспертного заключения?
— Позволю, — буркнул Кокорин. Вид при этом у него был несколько затравленный — он усиленно ломал голову над тем, означают ли мои слова согласие вляпаться в эту мутную историю.
Я прихватил листки и вышел, оставив эту парочку наедине. Ксерокс находился в дальнем конце коридора и, к счастью, еще не был выключен, хотя рабочий день уже закончился. Уж не знаю, о чем там они совещались, пока я возился с полуживым копиром, но когда я вернулся, Кокорин подозрительно спросил:
— Зачем это вам?
— Как зачем? — удивился я. — Уж если вы решили впутать департамент в свои дела, должен же я иметь хоть что-нибудь под рукой! Да, и еще: мне потребуются копии документов, которые есть у Галчинского, и как можно быстрее. Нравится вам это или нет. А до того я и пальцем не пошевелю, тем более что вы не потрудились даже мельком упомянуть о том, как все произошло.
— Да уж… — Кокорин некоторое время не сводил взгляда с плешивого линолеума у себя под ногами. Анна выпрямилась, ноздри ее раздулись, словно она учуяла подозрительный запашок. — Я и сам бы не прочь знать — как. Можете себе вообразить, что там, в доме, творилось в тот день! Подумать только — двойные похороны…
— В каком смысле двойные? — спросил я.
— В самом прямом. — Линолеум наконец перестал занимать Павла Матвеевича. — Шестнадцатого июля сего года наш отец Матвей Кокорин, известный, как говорится, деятель искусств, и его супруга Нина, наша с Анной мать, покончили с собой. Об этом самоубийстве писали все местные газеты, черт бы их побрал. Что касается картины, то она была похищена из мастерской отца в тот же день. Максимум — двумя днями позже.
— Я не читаю газет. По крайней мере в последнее время. О картине в них тоже писали?
— Нет, все обнаружилось гораздо позже. Когда уже закончилось следствие с целью установления факта самоубийства…
Переваривая эту информацию, я краем глаза следил за Анной. С ней явно что-то происходило.
Кокорин перевел дух и уже готов был продолжать, когда его сестра вдруг совершенно спокойно спросила:
— Зачем ты без конца повторяешь всякую чушь?
