Георгий Молотков - Расследованием установлено…

Юрий Васильевич сказал мне, что в Гамбурге его встречал тот самый французский ученый. Так вот, он и передал ему эти восемьсот марок. Позднее, в Санта-Крус, он показал мне своего иностранного друга. Это било в автобусе, которым мы возвращались на судно из поездки по городу. Француз выглядел весьма импозантно. Я удивилась такой привязанности этого человека к Павлову, ведь для встречи с Юрием Васильевичем он приехал из Европы. На другой день Павлов показал мне письмо, переданное ему другом из Франции. Текст был английский, сама его прочесть я не могла, но Юрий Васильевич перевел письмо. В нем Павлову предлагалась обеспеченная жизнь на Западе, обещалась удачная научная карьера. Вообще-то, про себя я решила, что это либо очередная мистификация со стороны Павлова, либо провокация, которую против него затеял француз. Но вы, наверное, знаете характер Юрия Васильевича… Спорить с ним не имело смысла, да я и не посчитала себя вправе поучать его.

— Что же все-таки ему сказали?

— Я прежде всего потребовала от него вернуть восемьсот марок своему другу. Он согласился и еще в Санта-Крус сказал мне, что деньги вернул.

— Появлялась ли после этого иностранная валюта у Павлова?

— Нет, мне об этом неизвестно… Вы знаете, я еще вот в чем должна признаться. Это было полгода тому назад. Я не хотела, но после настойчивых просьб уступила: приняла от Юрия Васильевича подарок — наручные часики. Как утверждал Павлов, цена им сто долларов, и купил он их на валюту, которую заработал во время плавания.

— Тамара Петровна, рассказывая о Павлове, вы несколько раз упомянули о его чудачествах. А не кажется ли вам, по крайней мере, странным ваше собственное поведение?

— Почему? Что вы имеете в виду?

— Ну как же. Ваш друг…

— Простите, друг — это другое…

— Ну, хорошо, ваш коллега вдруг показывает вам крупную сумму валюты, полученную, по его словам, от какого-то иностранца, который, видите ли, специально «на минутку» приехал в Гамбург, дабы только заключить в объятия своего старого знакомого. Как вы реагируете? Советуете вернуть их: мол, деньги — это нехорошо, они омрачают дружбу. Затем Павлов показывает вам письмо с ясным предложением остаться за границей, то есть бросить все: семью, близких, свою Родину. А ваша реакция? Вы даже сегодня, здесь, на допросе в качестве свидетеля, пытаетесь умолчать об этом. Понимаете ли вы наконец, как выглядит ваше поведение?

— Сейчас понимаю…

Пауза длилась недолго. После некоторого раздумья Павлов продолжал:

— Вы правы, с ответами лучше не торопиться. Я скажу правду. После получения в Гамбурге от «пожилого» немца восьмисот марок я не мог жить спокойно. Я вспоминал свое злополучное письмо, настойчивость «пожилого» при обсуждении наших будущих отношений и понял, что становлюсь их платным агентом и попадаю в зависимость от них. Поверьте, эти деньги легли тяжким грузом на мою совесть. Мне было невмоготу и захотелось поделиться этой душевной тяжестью с кем-нибудь.

Таким человеком оказалась Тамара Петровна Комарова, старший научный сотрудник нашей экспедиции. Она — добрый, отзывчивый человек, я испытывал к ней симпатию и решил отчасти довериться ей. «Довериться»— это сильно сказано. Признаться ей во всем я, конечно, не мог, но предвидел, что во время плавания она, будучи в одной со мной группе увольняемых на берег, может случайно увидеть меня с разведчиками. В беседах с Комаровой я «отработал» легенду происхождения крупной суммы иностранной валюты. Я рассказал ей, что на «Профессоре Визе» отбываю «ссылку» за прежние провинности. Вина моя была якобы в том, что во время прежних научных командировок я близко подружился с одним французским физиком, а точнее, с его супругой. Это, мол, и послужило поводом для недоверия ко мне. Из-за него пришлось уйти из Морского регистра.

Я даже назвал ей имя французского ученого, с которым действительно встречался на международных симпозиумах. Я сказал Комаровой, что перед уходом в рейс сумел передать ему весточку о себе, а затем и встретиться с французом в Гамбурге. И там получил от него в подарок восемьсот марок. Эти деньги, как я объяснил Комаровой, «Жан» дал мне, зная о моих материальных затруднениях. Таким образом я пытался закамуфлировать свою встречу с «пожилым» немцем в Гамбурге и то, что деньги получены от него.

Предпринятые мной меры предосторожности оказались не напрасными. Именно в Санта-Крус мне пришлось воспользоваться так удачно придуманной версией. Увидев в автобусе «пожилого» немца и понимая, что его появление здесь не случайно, за этим будет и личная встреча, я решил поступить дерзко и сам сказал Комаровой, что рядом с нами едет тот самый французский ученый, с которым я должен встретиться.

Позднее Комарова могла видеть и нашу вторую встречу с «французским ученым» в магазине.

— Какое письмо или записку от «Жана» вы показывали Комаровой?

— Это была записка на английском языке, которую вместе с деньгами я получил при встрече с «пожилым» в автобусе. В ней говорилось о моем перемещении на Запад. Говорилось о том, что за рубежом я получу все условия для благополучной жизни и широкие возможности для научной работы.

— Как вы отнеслись к этому предложению, и обсуждалось ли оно во время второй встречи в Санта-Крус?

— На прежнем допросе я дал неверные показания о разговоре, который был у меня с немцем во время второй встречи. Об искусственных алмазах речи не было. Был разговор по поводу записки с предложением остаться на Западе. Я не дал тогда окончательного ответа, сказав, что оставить семью я не смогу. Немец заметил, что организация отъезда всей моей семьи дело куда более трудоемкое.

— Почему вы пытались скрыть от следствия факты получения письменного предложения о невозвращении на Родину и разговора об этом с западногерманским разведчиком?

— Мне не хотелось говорить о моем согласии остаться на Западе, тем более что впоследствии подобный вариант был оставлен. К тому же мне не хотелось упоминать о Комаровой.

— После отплытия из Санта-Крус вы сказали Комаровой, что вернули «французскому ученому» восемьсот марок, полученных от него в Гамбурге. Так ли это было в действительности?

— Нет, конечно.

— Как вы поступили с валютой, полученной вами в Гамбурге и Санта-Крус?

— Там же, в Санта-Крус, я потратил большую часть валюты на покупку золотого браслета. Спрятал его в ящике с запасными деталями. Помещение лаборатории таможенниками не досматривалось, я благополучно провез его в Ленинград и подарил своей жене. Оставшуюся валюту мне также удалось провезти в Ленинград. И до следующего рейса я хранил ее дома…

— Сегодня, Юрий Васильевич, начнем разговор о вашем втором путешествии. Когда вышел в море «Профессор Зубов»?

— Осенью восемьдесят второго года.

— Вам удалось заранее сообщить представителям спецслужб ФРГ о том, что вы отправляетесь во второй рейс на новом судне?

— Нет. Для меня самого это было неожиданностью…

— И еще вопрос: готовились ли вы специально к встрече с представителями спецслужб в рейсе на научно-исследовательском судне «Профессор Зубов»?

— Если вы под этим подразумеваете подготовку какой-либо информации, то ее у меня тогда не было, никаких заданий между рейсами я не получал. Да и собственной инициативы в этом направлении я не проявлял. Мне казалось, что мои контакты с «пожилым» и его «фирмой» носят поверхностный характер, малозначимы и ни к чему меня не обязывают. Я думал, что они просто подбирают ко мне ключи, присматриваются, и только.

— Вы и сейчас так думаете?

— Тогда, по крайней мере, я думал именно так… Более того, до выхода в следующий рейс я сумел убедить себя, что моя связь с ними отошла в прошлое. Конечно, возможности встретиться с ними я полностью не исключал, но все-таки думал, что мой переход на другое судно их запутает. Все мои иллюзии развеялись в Копенгагене, где была первая стоянка «Профессора Зубова». Едва ли не через десять минут после того, как наша группа сошла на берег, — метрах в десяти — пятнадцати от себя я увидел «пожилого» немца и понял, что ничего не изменилось и встреча неминуема…

— Расскажите о ней подробнее.

— Да, конечно. Наше судно стояло не в порту, а у причальной стенки, буквально в черте города. Неподалеку от места стоянки расположена тамошняя достопримечательность — большущий фонтан, даже каскад фонтанов с фигурной композицией на тему датской легенды — упряжка из трех волов и женщина с плугом. Вот здесь, у фонтана, в первый же день увольнения я и увидел «пожилого». Чашу фонтана огибали две дорожки. По одной из них двигалась наша группа, а напротив — мой злополучный знакомый, одетый в коротко кую куртку. Он был в тирольской шляпе с перышком, на плече у него была небольшая плоская сумка. Никаких знаков он мне не делал, просто пристроился за нами и шел следом в течение полутора-двух часов нашей прогулки. Я разволновался, не мог решить, что же мне делать, и все-таки решил не отрываться от группы. Время от времени я оглядывался на идущего следом «пожилого». На душе у меня было неспокойно, но я не подавал виду, шагая вместе с попутчиками по улицам Копенгагена, где, кстати, был впервые.