Владимир Цмыг - Оборотень
В чулане среди старых вещей он отыскал спортивное трико отчима. Приличную рубашку и джемпер в виде гуманитарной помощи ещё раньше принесли из Красного креста. Обувь! Всё упиралось в неё. Она должна быть непременно удобна и легка, так как в том деле, на которое он идёт, главное быстрота.
Пришлось влезть в бабкины домашние шлепанцы. Странно он выглядел в выцветшем трико, с пузырями на коленях, и клетчатых шлёпках без задников.
* * *Опьяняющий воздух потоком хлынул в грудь, закружилась голова. Спиной он прижался к стволу тополя, ожидая, когда от волнения успокоится сердце. Он, как ребенок, постигал мир, отсюда он казался таинственным и притягательным. Александру предстояла задача заново научиться жить в нём… Только сейчас он до конца осознал, что скрывается под словом «Свобода». Не побывав в тюрьме, или тюрьме собственного тела, этого никогда не понять, не почувствовать…
В руках его большая полиэтиленовая сумка, на дне — нож. Очень коварный нож, работа весьма искусного мастера. Глаза видят только рукоять, выточенную из слоновьего бивня… Александр не помнил, каким образом этот нож попал к нему. Тайна, спрятанная в рукоятке, сохранила его. В больнице, копаясь в его вещах, старшая медсестра непременно вертела в руках эту испорченную вещь с отломанным лезвием. Но грозная суть ножа таилась как в рукоятке, чтоб проявить её, надо пластину у основания сильно вдавить вовнутрь. Резко щелкнув, тугая пружина выбрасывала синевато–седое, узкое лезвие. Когда нож выполнял свою работу, нажатием на эту же пластину на место возвращали гибкое жало.
От непривычки ныли нежные подошвы ступней, впервые за много лет ощутившие твердость земли и асфальта. Опьяняли резкие, давно забытые запахи. Прижимаясь к зданиям, выбирая места потемнее, Александр шёл наугад, он не знал этого города.
Ночь — центростремительна! В центр стекаются алчущие удовольствий и поживы, алчущие смерти и опасности, алчущие приключений… В это время окраины города неинтересны — глухо, пустынно, бедно.
Ярко освещенный магазин примыкал к высокому каменному забору. Александр к нему прислонил пустой деревянный ящик. Прыгнув на него, можно разом перемахнуть преграду.
Сквозь широкие окна он видел полки, заваленные колбасами, сырами, ветчиной, разными консервами. Это изобилие удивляло, раньше деликатесы можно было получить, лишь имея связи и большие деньги. Но больше всего поражало, что не было длинной, крикливо–раздраженной очереди.
Хорошо одетая женщина средних лет с покупками двинулась к выходу. Александр тенью скользнул к своей засаде. Как он и предполагал, она свернула за угол магазина, дошла до неосвещенного фонарем пространства. Александр выдвинулся из темноты, женщина испытующе — настороженно глянула в его глаза. В её взгляде он увидел страх и обреченность: интуитивно она уже обо всём догадалось… У женщины не было времени для защиты, всё произошло слишком быстро. Оставив в ее руке намертво зажатые лямки, грабитель с тяжелой сумкой прыгнул на ящик. Как и прежде, гибкое, тренированное тело взлетело на гребень забора. Уже по ту сторону ограды он услышал визгливый запоздалый крик.
Содержимое сумки он высыпал в полиэтиленовый пакет. Как никогда, Александр чувствовал себя целеустремленно, способным на все. Сидя на скамейке, среди покупок он нашёл кошелёк. Десять двадцатидолларовых купюр и пол–лимона «зайцев»! По обеим сторонам площадки с баскетбольных щитов, как авоськи, свисали сетки.
Теперь отсюда как можно быстрее «рвать когти», чтоб успеть к какому–нибудь «комку» или магазину, чтоб купить джинсы и кроссовки. Уже на полпути он неожиданно вспомнил… На днях к бабке зашла коммерческий директор и попросила присмотреть за запертой квартирой. На месяц она уезжала на Кипр, жарить телеса.
* * *Утром он принялся за завтрак. Ветчина, копченая скумбрия, голландский сыр, салями, есть даже бутылка «Цинандали»! И вся эта роскошь после постоянного, пшенного супчика!
В винах он разбирался, хотя раньше пил очень мало и только марочные вина. Хороший вкус ему успела привить самая первая его женщина и первая жертва, искательница приключений, пышногрудая брюнетка. Единственно, что сейчас его смущало, всем этим богатством он не мог поделиться с бабкой…
* * *Когда в пятиэтажке утихомирились самые упорные полуночники, в одних носках Александр бесшумно поднялся на третий этаж. Возле двери мусорщика из бутылки с бензином он плеснул на тряпки, полил порог и чиркнул спичкой…
Уже в постели с чувством удовлетворения он услышал визг, крик, грохот, шум. Сквозь открытую форточку потянуло горелым. Где–то далеко завыла сирена пожарной машины. Высовываясь из окон, жильцы громко, тревожно окликали друг друга.
Утром по квартирам ходил участковый, к нему тоже позвонил. Сидя на коляске, не скинув цепочки, Александр коротко и хмуро отвечал на вопросы. Ничего не видел! Ничего не слышал!
Через пару дней, когда погорельцы поставили новую дверь, Александр в почтовый ящик мусорщика подкинул записку. Заглавные буквы, вырезав из старых газет, наклеил на лист бумаги. «Если будешь возникать, будет тебе и твоим ублюдкам кое–что похуже»…
Теперь наверху затаились, не слышно постоянного шума, грохота. Выходя из подъезда, погорелец затравленно оглядывался по сторонам. По телику постоянно показывали заказные убийства, поджоги, взрывы. Теперь же грозная опасность придвинулась к нему вплотную, обретая реальные черты…
ГЛАВА 4.
Три часа ночи — «час быка», время воров, когда большинство двуногих уже в постелях… На руках Александра тонкие перчатки, в сумке каждый инструмент завернут в газету, чтоб не звякал. Перебраться на соседний балкон — плевое дело, тем более он не застеклен. Старик–галошник всё собирался, но не успел, а нимфоманке незачем.
Отвертка поддела шляпку тонкого гвоздя, следом в ход пошли плоскогубцы. Стекла на оконной раме закреплены деревянными планками. Когда раздавался скрип ржавого гвоздя, Александр невольно вжимал голову в плечи. Вынутая из гнезда шипка, легла на сиденье шезлонга, продавленного ягодицами коммерческого директора. Из черной дыры потянуло духом чужого жилья.
Плотные шторы на окне в спальне надежно закрывали комнату. Желтый маленький круг фонарика скользил по стенам, полу. Александр тщательно изучал комнату, расположение в ней мебели, чтоб ненароком не зацепиться, и не наделать лишнего шума. На спинке одного из кресел он увидел тонкую паутину чулок и кинул их в полиэтиленовый пакет. Вороном скрипнула дверь шкафа, тяжело, пряно и сладострастно ноздри запечатал аромат дорогих духов.
Содержимое шкафа он сложил на широкой кровати, застеленной шерстяным пледом. Яркие кофточки, длинные и короткие юбки, разноцветные блузки, строгий английский костюм для деловых встреч, кружевное нижнее белье, чулки, корсаж, турнюр, колготки две пары новых туфель, босоножки, джемперы, белого и кремового цвета брюки–бананы, джинсы. Объемистые два пакета вместили почти всё, кроме плаща и демисезонного пальто. Да они и не нужны. «Ничего никому не даётся даром, — усмехнулся он в темноте, — за избыток денег, секса, власти надо платить»…
Он плотно затворил дверь в ванной. Люминисцентный мертвенный свет залил небольшое пространство, отражаясь в керамической облицовке пола, стен и большого зеркала. Полки ломились от флаконов шампуня, ароматных брусков мыла, всевозможных притираний. Но его интересовала лишь косметика. Вперемешку с кисточками, баночками пудры, щеточек для краски и закручивания ресниц, золочеными сигарами помады разных тонов, карандашей для макияжа, искусственных ресниц валялись пакетики презервативов, колпачки Кафки. Мир полон препон в виде мелких, незначительных условностей, которым надо подчиняться, чтоб нравиться…
Поставив стекло на место, вместе с сумками он перебрался на свой балкон. Вылазка заняла не более получаса.
* * *На постели разноцветная куча женского белья и одежды. Александр испытывал странное волнение, точно сейчас ему надо решиться на сложную операцию, от которой зависело всё его дальнейшее существование…
В прихожей со стены он снял овальное зеркало. Теперь он видел себя до пояса. Холодя кожу, шурша, по бедрам поползли черные кружевные трусики, щелкнув резинкой, он вдруг залился смехом, отметив в нём незнакомые нотки… К поясу он пристегнул чулок, потом другой.
Чем глубже он погружался в мир иного тела, тем отчётливей в нём проявлялся соглядатай. Он контролировал, оценивал себя как бы со стороны. Как и шесть лет назад, появились ощущения, которым не было словесного эквивалента. Он мог только чувствовать, не анализируя, не стараясь объяснить природу странных, но приятных, переживаний…
* * *Причуда пятидесятилетней бывшей актрисы, вдовы крупного чиновника, тогда почему–то у него не вызвала отвращения. Наоборот, его приятно волновала чужая шкура… В самой его природе было заложено стремление постоянно менять личину.
