Александра Кравченко - Дарю вечную молодость / Ее последняя роль/

Мысли Виктора немного путались, пару раз даже ответил невпопад. Но он ведь недаром был Виктором Голенищевым — прирожденным победителем; он сумел быстро взять себя в руки. И вовремя: как раз прозвучал один из тех каверзных вопросов, которые били в самое уязвимое место кандидата в депутаты Голенищева:

— Скажите, Виктор Климентьевич, не кажется ли вам, что политика — совсем не ваша профессия? Вы не экономист, не юрист, не социолог. Одно дело — популярные телепрограммы и бульварные газеты, а совсем другое… — Дальнейшие слова журналиста, задавшего этот вопрос, потонули в шуме и выкриках сторонников Голенищева. Один из этих сторонников, схватив микрофон, прокричал:

— При чем здесь профессия? Рейган был актером, Гавел — писателем, а Валенса и вовсе электриком. Главное — ум и честность!

Виктор поморщился, отметив про себя, что его бойкий защитник — из той самой газеты, в которой работает скандально известный журналист Илья Щучинский.

Но оппонент Виктора, однако, не сдавался. Упорно держась за микрофон, он продолжал в наступательном тоне:

— Разве вы не понимаете, что будете лишь озвучивать тех, кто за вами стоит? Если вы действительно честный человек, то должны согласиться, что Новиков гораздо больше подходит на роль самостоятельного политика, чем вы. У него есть своя программа! Не мешайте ему! Ваша популярность и обаяние отберут у него голоса! А остальное довершат капиталы Бараника и компании!

Последние слова журналиста снова потонули в шуме. Виктор заметил, как рьяный сторонник Новикова был довольно ловко оттерт группой крепких молодых людей.

Подобные инциденты Виктор научился не принимать близко к сердцу. Но сегодня он невольно отметил про себя, что журналист объективно прав: окажись избран Новиков, от него, как от политика, было бы больше пользы. Он толковый экономист и, по большому счету, независим. Впрочем, себя Виктор тоже считал независимым. Капиталы Бараника и компании будут довлеть только первое время, а потом депутат Голенищев сумеет повести дело так, что заслужит и доброе имя и всенародную любовь, которая была ему столь необходима.

Но надо было как-то отреагировать на выпад. Виктор принял одну из тех эффектных мужественных поз, которые ему особенно удавались, и громко провозгласил:

— Да, я нигде не учился на политика и не знаю, можно ли вообще этому научиться. У меня есть только один козырь: я люблю эту страну и этот народ. И я хочу, чтобы моя любовь была взаимной. Что же касается моей зависимости, то пусть меня судят по делам, а не по тем инструментам, которыми я воспользовался для совершения дел. Да и кто из нас полностью независим в этой жизни? Только Господь Бог.

Зал в целом отреагировал на реплику положительно. Раздались, правда, отдельные выкрики: «Демагогия!», «Популизм!», потом один мужичок сермяжного вида прорвался с вопросом:

— И как это в вашем семействе хорошо получается: и при большевиках вы процветали, и во время застоя, и при демократах, и при олигархах? Теперь даже говорят, что вы вроде из дворян. А дедушка-то у вас был красным комиссаром, а?

К подобным вопросам Виктор уже успел привыкнуть. Улыбнувшись устало и печально, он ответил:

— Человек не выбирает себе время и место рождения. Когда дворян казнили за то, что они родились дворянами, многим пришлось скрыть свое происхождение, чтобы выжить. Если в моей семье всегда был силен инстинкт выживания, то это говорит об уме и ловкости, но не об отсутствии патриотизма. У нас… у меня, в частности, сто раз была возможность покинуть эту страну и жить припеваючи на процветающем западе. Но я не сделаю этого никогда. Как никогда не вывезу свои сбережения за границу. Все, что у меня есть, останется дома и будет, худо-бедно, работать на эту страну. И, может, мой фамильный инстинкт выживания подскажет, что и как надо сделать для выживания страны, которую я не променяю ни на какую другую.

Это был удачный ход: не оправдываться, а превращать кажущиеся недостатки в достоинства. Привычные совковые обвинения в приспособленчестве на глазах у публики парадоксальным образом становились едва ли не козырной картой харизматического лидера. Виктор почувствовал приближение знакомого куража, который всегда помогал ему проводить подобные мероприятия с воодушевлением, на подъеме. Теперь ему не страшен был любой, самый каверзный вопрос. Лишь письмо о Марине тревожило, но он сумел на время подавить эту тревогу.

— Виктор Климентьевич, а правда ли, что в вашей быстрой политической раскрутке вам очень помогли связи рекламного магната Владлена Ховрина, вашего шурина?

Наивные оппоненты, разве такими мелочами можно загнать в тупик Виктора Голенищева? Усмехнувшись, он ответил с грубоватой иронией:

— А на хрена мне его связи? Я и самого Владлена терплю только ради Инги. Все-таки этот нахал — брат моей жены.

Виктор умел быть парнем своим в доску, не чуравшимся друзей из подворотни. Грубоватость с примесью неформальной лексики, ирония и самоирония тоже были частью имиджа. А с Владленом давно было условлено всячески пикироваться на людях. Упоминание о жене породило вопрос некой феминистически настроенной дамы:

— А правда ли, Виктор Климентьевич, что вы придерживаетесь домостроевских взглядов на семью? Во всяком случае, так вы заявили в недавнем интервью журналу «Женщина и время». Неужели ваша супруга согласна на подчиненное положение в семье?

— Ну, это смотря что считать подчиненным положением, — улыбнулся Виктор. — Да и что такое домострой? Это соблюдение порядка, необходимого для блага всей семьи. По-моему, основные наши беды происходят как раз из-за того, что мы не имеем порядка на всех уровнях — от семьи до государства. Моя жена это понимает.

Здесь Виктор был полностью убежден в своей правоте. Инга с ним соглашалась. Да и Кира Шубникова в свое время не прочь была оставаться женой Виктора на любых условиях. А вот Марина считала, что его авторитарность угнетает, порой переходит в деспотизм… Интересно, что же в этом письме? Нет, нельзя отвлекаться на такие мысли во время дискуссии.

Наконец, все закончилось. Обессиленный из-за долгого внутреннего напряжения, Виктор почти упал на заднее сиденье своего лимузина и на минуту прикрыл глаза. Охранник сидел впереди, рядом с шофером, двое других ехали во второй машине вместе с помощником. Таким образом, хоть на время пути Виктор мог почувствовать себя почти наедине с собой. Он даже отключил мобильник.

Развернув папку с документами, словно просматривая деловые бумаги, он положил сверху таинственное письмо и с жадностью забегал глазами по строчкам, не слишком умело отпечатанным на пишущей машинке. Письмо захватывало с первых же слов:

Я обращаюсь к вам потому, что совершенно случайно узнала правду о гибели Марины Потоцкой. Она не покончила с собой, а была убита по заказу, если верить предсмертной исповеди одного из убийц, рядом с которым я оказалась за полминуты до его гибели,

У меня нет возможности выяснить, насколько правдивы его слова и кто является заказчиком убийства. Я простои посторонний человек и знаю, что вмешиваться в это дело мне очень опасно, И все-таки я специально приехала из своего города в Москву, когда узнала, что вы проводите встречи с избирателями. Именно вам, человеку влиятельному и имеющему прямое отношение к Марине, я решила открыть эту тайну. Иначе просто не смогу жить с таким моральным грузом. Ведь Марина — кумир моей юности. И не только моей. И не только юности. Она больше, чем женщина, больше, чем актриса. Она — символ той самой красоты, бесполезной и беззащитной, которую никак нельзя утилизировать, просчитать, но без которой жизнь теряет вкус и цвет. Люди в повседневной суете забывают, что и хлеб насущный, и войны, и машины, и политика — все это средства, только средства существования. Но цель, к которой, пусть и неосознанно, стремится каждая нормальная душа — это красота, это возвышенные мгновения. А кто и что напоминает нам об этом? Природа, искусство и люди, подобные Марине. Я не знаю, какова она была в бытовой жизни. Это и не важно. Ведь, как писал Пушкин, «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен». Важно то, что Марина создала Образ. А этот Образ воспитал и возвысил многие сердца. Вам кажется, что я выражаюсь чересчур высокопарно? Пусть так. Должно же быть в жизни хоть что-то по-настоящему достойное высоких слов.

Конечно, убийство любого, даже самого ничтожного человека — тяжкий грех, и об этом все сказано Достоевским. Но, когда убивают не просто человека, а символ Красоты — тут уж поневоле приходят на ум слова о гении, сраженном «бестрепетной рукой», о «пустом сердце», которое «бьется ровно», и отмахнуться от этого невозможно.

Простите, что задержала вас этим лирическим отступлением. Теперь перехожу к конкретике. Приведу факты, которые мне удалось выяснить, а уж вам решать, имеет ли смысл расследовать это преступление или нет. Потому что если вы, при ваших возможностях, не сумеете в этом разобраться, — то кто же тогда? Уверена, что мое письмо не оставит вас равнодушным, Человек, так близко знавший Марину, вряд ли мог полностью вычеркнуть ее из своего сердца даже за много лет.