Инна Бачинская - Дом с химерами

– Отстань! И без тебя тошно! – одернула его Ольга Борисовна.

От подобных мыслей ей захотелось домой. Закрыть за собой дверь и отрезать… их всех. Приготовить ужин. Кухня всегда ее успокаивала. Включить телевизор, пусть бормочет себе тихонько, неторопливо резать зелень и овощи, жарить отбивные. Толя любит отбивные.

…Дома ее ждал приятный сюрприз. Муж вышел навстречу в фартуке с ушастым кроликом и надписью «Я в доме хозяин!», в квартире вкусно пахло едой. Он поцеловал ее в лоб, взял из рук сумку. Ольга Борисовна благодарно прижалась к мужу и едва не всхлипнула от умиления. Какая дура! Опустилась! Унизилась! Забыла, что она жена! Любовниц много, а жена одна. Говорят, они не могут иначе. И тут не только секс, тут еще и самоутверждение. Работа, семья, любовница – и он на коне! Есть о чем поговорить в бане с другими самцами. У нее мелькнула мысль, маленькая такая приятная мыслишка, что, может, эта… Лара его бросила и он теперь на коленях… приполз. Знающие люди говорят, для удачной семейной жизни нужны прыжки на стороне. Может, правда. Секс на стороне и легкое чувство вины – прекрасная приправа к пресному семейному блюду.

…Они сидели за красиво сервированным столом. Муж хлопотал, передавая ей бокал с вином, хлеб, соль. Участливо расспрашивал, как прошел день. Наливал вино. Блестело столовое серебро, сверкал хрусталь бокалов, радовали свежие цветы – ее любимые бледно-сиреневые орхидеи, – все как в лучших домах, на картинке из журнала. Ольга Борисовна отвечала мужу, кивала, улыбалась. А он вдруг сказал:

– Оленька, мне придется уехать, снова командировка, не сумел отвертеться. Очень некстати, масса работы, но ты же понимаешь! – Он развел руками с выражением комичной беспомощности на красивом лице.

Ольга Борисовна окаменела. Сидела с приклеенной улыбкой, с зажатой в руке вилкой. Только удержать себя в руках! Не опускаться до уровня базарной торговки. Главное, не опускаться.

– Как неожиданно… Конечно, я понимаю. Надолго? – Ей удалось сохранить доброжелательный тон.

– На неделю. Выехать придется уже завтра, с утречка пораньше. Поеду на машине. Страшно не хочется… – ему, в свою очередь, удалось скорчить печальную гримасу.

Еще и кривляется, сволочь!

– Завтра? В четверг? – бледно удивилась она. – А как же выходные?

– Знаешь, придется работать и в выходные. А ты тут без меня пока отдохнешь.

Он весело рассмеялся. Он был так доволен, что не умел этого скрыть. Он был уже в другом месте, с другой женщиной. Он был отвратителен и прозрачен, как стекляшка. А она, образцово-показательная жена, делала вид, что верит. Ольга Борисовна едва не задохнулась от гнева. Ей хотелось метнуть в мужа вилку, она даже пальцы сжала так, что побелели косточки. Прямо в его радостную карикатурно-красивую лживую физиономию. Но она удержалась. Главное – не опускаться. Ее кредо.

Муж гремел на кухне посудой – вызвался убрать от радости, что отстрелялся и самое трудное уже позади. Ольга Борисовна тупо смотрела на экран телевизора. Она была растеряна и деморализована. Даже дом-крепость, так любимый ею, собранный по крупице, вдумчиво и со вкусом, не помогал. Она рассеянно скользила взглядом по прекрасной светлой мебели, ковру на полу в целое состояние… Нежно светился драгоценный хрусталь, матово сияло серебро. Ее дом, ее крепость, недосягаемый для бурь, уютный закрытый мирок… Она чувствовала, как он зашатался, накренился, дал течь и готов потонуть. И поняла, что пойдет на все, чтобы не дать ему потонуть…

Глава 5

«Приют лицедея»

Здесь – тише радость и спокойней горе.

Живешь, как в милом и безгрешном сне.

И каждый миг, подобно капле в море,

Теряется в бесстрастной тишине.

…И вот они здесь. Вербная, семь – сразу за Марьиной Рощей взять влево и вглубь. Приземистый, двухэтажный, слегка вросший в землю дом с небольшими тусклыми глазами-оконцами уставился на них устало и печально, словно оправдываясь: да, господа, все в прошлом, увы, пролетело, промчалось, просвистело, как и не было… И что же тут поделаешь? Так проходит слава земная, как говорили древние. Одичавший сад-парк вокруг дома, орущее в верхушках воронье, чириканье беспородных воробьев, позеленевший мрамор крыльца и ступеней. Полуживые колонны… Дом производил впечатление опустившегося и впавшего в нищету престарелого аристократа с разбитым моноклем в прищуренном глазу в фирменных подтяжках, но с бахромой по низу штанин и в штопаных штиблетах.

Высокая старинная дверь, поперек приколочена пара досок… Здоровенными гвоздями. Действительно, не живут. Вербицкий решительно дернул одну из досок к себе, она с легкостью оторвалась, и он едва удержался на ногах. За первой доской последовала вторая. Глеб со скрежетом провернул ключ в замочной скважине и потянул за ручку. Дверь осталась недвижимой. Вербицкий пристроил доски на перилах и пришел на помощь. В итоге ручка осталась у них в руках, а дверь так и не дрогнула.

– Что за шняга! – Вербицкий пнул дверь ногой, и она, вдруг страшно заскрипев, поехала на них, словно ее толкнули изнутри. – Твою дивизию! – рявкнул режиссер, отскакивая. – Какого черта?

Ответом ему было молчание. Они переглянулись. Глеб, усмехнувшись, первым переступил порог. Вербицкий, на всякий случай бросив на порог оторванную доску и оглянувшись по сторонам, шагнул следом. Под ногами захрустело битое стекло. Внутри было сыро, сумрачно и стоял тот печальный дух тления и пустоты, который отличает брошенные дома. Где-то там, над головой, угадывался высокий потолок, там же мутно светлел серый от пыли плафон; луч света из раскрытой двери падал на щербатую деревянную витую лестницу, ведущую наверх; какие-то ящики и кипа не то театральных афиш, не то старых газет и тряпья были свалены в углу.

– М-да… – проговорил режиссер ошеломленно. – Обстановочка, однако. Не ожидал такого… беспредела, это же полный абзац! Мы тут киряли всей кодлой, совсем недавно… Когда же? – Он поднял глаза к потолку. – Когда наша Евстигнеева замуж выходила, как сейчас помню… – Он повернулся к Глебу: – Что будем делать, Глебыч?

– Мне нравится, – сказал Глеб. – Спокойно, тихо, никаких соседей.

Режиссер фыркнул:

– Да уж! Ты подумай, Глебыч, а я обзвоню ребят, может, кто пустит… Не навеки же!

– Не нужно, Виталя, я остаюсь здесь. А где… жилье?

– На втором этаже. На первом – зал для приемов, там свалена всякая списанная рухлядь из театров и музея, – кухня-столовая, вроде плита была и буфет с посудой, дальше ванная… Пошли, посмотришь.

Они вошли в бывший зал для приемов, заваленный обшарпанными столами и тумбами, с наглухо забитыми окнами; затем в столовую – плита была на месте, но газового баллона не обнаружилось – лишь сиротливо торчали пыльные трубочки; зато в буфете пряталась забытая посуда – тарелки, несколько кастрюль, вилки с кривыми зубцами и ложки; в сахарнице виднелся желтый закаменевший сахар, и кофе тоже наличествовал – на донышке мятой кофейной жестянки.

Режиссер открутил кран, оттуда с жалобным стоном полилась ржавая вода.

Они переглянулись.

– Нормально! – махнул рукой Глеб. – Что человеку еще нужно, если подумать?

Вербицкий рассмеялся.

– Разве что, если очень подумать! Пошли, найдем тебе апартаменты. А ты, Глебушка, оптимист! – сказал он одобрительно, когда они уже поднимались по страшно скрипевшей винтовой лестнице. – Прошу! – Он распахнул первую дверь.

Это была небольшая комната с окном и кроватью; еще тут были письменный стол, кресло, пара стульев, тумбочка и платяной шкаф. На стене висело зеркало в облупленной раме, покрытое черными пятнами. За незашторенным окном угадывался сад. На подоконнике стоял керамический горшок с серым от пыли кактусом. Похоже, живым.

– Шикарно! – заметил Вербицкий. – Номер-люкс. Даже не ожидал. Посмотрим остальные?

Следующая дверь была заперта; третья комната – пуста, с пачкой газет в углу; четвертая – с окном, забитым досками, и бугристым диваном. Всего же имелось семь дверей. Пятая, шестая и седьмая – по другую сторону коридора…

– Не нужно, Виталя, я возьму первую, – остановил друга Глеб. – Спасибо тебе.

– Не на чем. Сейчас смотаемся ко мне, тебе нужны простыни, какое-то барахло на обзаведение, потом в гастроном, здесь рядом, и отметим начало твоей новой жизни. Знаешь, если я свалю от своей акулы, то составлю тебе компанию. А что? Как ты говоришь, здесь спокойно и тихо, как на погосте, и, главное, никаких соседей, чего нет даже на погосте. И репетировать можно, и музыку до упора… Все можно! Сам себе хозяин.

Он пощелкал выключателем. Оба, задрав голову, выжидательно смотрели на пыльную электрическую лампочку под потолком. Свет так и не зажегся.

– Отключили, – догадался режиссер. – Не забыть свечи. Пошли, Глебыч.

…Они праздновали новоселье до глубокой ночи. Вербицкий рассказывал о своем театре, о козлах, которые все время лезут под руку, и о своих женщинах. Они вспоминали однокашников и профессуру – «иных уж нет, а те далече!». Разлетелись по миру, как осколки разбитой вазы, и связи порвались.