Лев Никулин - Высшая мера
Куда же итти рабочему завода Ситроэн, бывшему полковнику Александрову? Куда?
VI
Четвертый день Печерский в Москве. Он ходит по московским мостовым и дышит московской пылью. После Парижа странно, что вокруг говорят по-русски и почти все одеты в блузы с отложными воротниками, грубые ботинки и сандалии. Правда, встречаются молодые люди в диких вязаных жилетах и полосатых галстухах, девицы в линялых шарфах и розовых чулках, но разве могут здесь понимать грань между элегантной эксцентричностью и грубым, дикарским вкусом. Какое падение, какой мрак, после Больших Бульваров.
В первый же день Печерский купил себе кэпи и блузу с отложным воротником. В чистом, но неудобном номере гостиницы он долго рассматривал себя в зеркале и с удовольствием заметил, что отличается от тысячи людей в толстовках и кэпи, которых он встречал на московских улицах. В сотый раз он рассматривал голубые, бесцветные глаза, выдвинутые скулы, лысеющий череп и неуловимую презрительную гримасу у губ. В общем он был доволен тем, что он не похож на москвичей, что он чужой в Москве. На улицах он радовался тому, что извозчики одеты в рваные армяки, и совсем жалкий вид имеют ободранные извозчичьи дрожки. И это после затора великолепных машин на площади Оперы. Печерский проходил мимо витрин магазинов. Зеркальные стекла отражали презрительную гримасу гражданина Печерского. Все вокруг выглядело бедно, но удивительнее всего, что здесь бедность не скрывали как в Польше, наоборот, бедность выглядела очень независимо и гордо.
В ресторанах Печерский заметил и запомнил грязноватые скатерти, плохо вымытую посуду и грязные фартуки официантов. Все это злило и вместе с тем радовало Печерского, он радовался, когда видел небрежность официантов, грубость продавцов, радовался, когда встречал пьяных, нищих и проституток. Все это разжигало его ненависть и злобу к этому городу и стране и укрепляло в его решении. Даже дети в красных галстухах распаляли его злобу. Однажды он увидел эскадрон кавалерии на сытых и гладких конях, услышал военный марш и долго не мог понять чувств, которые боролись в нем. Он сразу оценил и одобрил всадников и коней и смотрел на них без особой недоброжелательности, но с некоторой завистью. Зависть обратилась в ненависть и злобу, от которой начинаются перебои сердца, и во рту горечь и желчь. Затем он решил не отвлекаться, не раздражаться и действовать как советовал в Париже Мамонов, с холодным расчетом, осторожностью и вниманием к мелочам. Он не торопился с явкой, в инструкции было сказано, что надо прежде всего убедиться в том, что за ним не следят. Он оставил некоторые пустяковые бумаги и записки в ящике стола, отметив карандашом их расположение. Он разместил вещи в чемодане так, чтобы сразу можно было заметить, если бы кто-нибудь рылся в вещах. Никто не тронул ни его бумаг, ни вещей. Коридорный и горничная не проявили ни внимания, ни любопытства к Печерскому. Из конторы Печерскому вернули удостоверение личности. Документ был хорошо сделан и не внушал подозрения, — «член профсоюза, уполномоченный Саранского кооперативного склада, Семен Иванович Малинин». Тогда Печерский решил итти на явку к «Серому». «Серый» — человек, на которого полагался Мамонов, «наш мужественный и смелый единомышленник». Но прежде чем итти к «Серому», Печерский решил использовать письмо Татьяны Васильевны Поповой, письмо матери Лели. Адрес был такой: «Москва, Арбат, Николаю Васильевичу Мерц». Номер дома Татьяна Васильевна не знала. Печерский поискал в справочнике «Вся Москва» и в алфавитном указателе нашел: «Мерц Н. В., профессор, инженер, начальник Н-ского строительства», телефон и подробный адрес.
— Оч-чень хорошо, оч-чень хорошо, — дважды вслух сказал Печерский и захлопнул книгу. Он позвонил по телефону и услышал женский голос.
— Вас слушают. Кто говорит?
— Можно Николая Васильевича? По личному делу, товарищ, — твердо сказал Печерский. — У меня письмо Татьяны Васильевны Поповой.
— Николай Васильевич будет в восьмом часу. При ходите.
— Я имею честь… — начал Печерский, но услышал короткий, легкий треск и понял, что положили трубку.
В семь часов вечера он подходил к новому, недавно отстроенному дому. На лестнице пахло сырой известкой и масляной краской. Печерский посмеялся над квадратными окнами и незатейливыми казарменными кубами фасада. Он поднялся на третий этаж, нашел квартиру и позвонил. Смуглый, как цыган парень, с черными как тушь, подстриженными усами, открыл дверь Печерскому. На коричневой суконной рубашке серебром и алой эмалью блестел орден.
— Товарищ Мерц назначил мне… — начал Печерский. Парень не дослушал и повернувшись спиной к Печерскому пошел по коридору. По тому как он шагал по коридору, как держал голову, Печерский угадал бывшего военного.
— Идите в кабинет, — сказал не оглядываясь парень, открыл дверь слева и прошел дальше. Печерский вошел в небольшую комнату, стены которой состояли из книжных полок. Чертежный стол и маленькое бюро занимали две трети комнаты. На столе лежала груда раскрытых английских и немецких книг и связка картонных и жестяных трубок — футляров для чертежей. Во всем, однако, был порядок и чистота. На корешках книг не было пылинки, цветные карандаши и перья лежали на столе разноцветным полукругом. Печерский осмотрелся и увидел, что в комнате не было ни одного стула. В узкой щели между полками он нашел дверь. Он решил попросить стул, но прежде чем войти в соседнюю комнату в некоторой нерешительности он остановился на пороге и услышал женский и мужской голоса. Женский голос показался ему знакомым.
— А что если я подойду к нему и скажу: «Николай, дело в том, что Митин мой любовник». А вы стоите тут же рядом как пень и думаете. Вот он расстроился, а у нас два заседания и доклад, и как он доклад будет после этого делать… Вообще вы боитесь…
— Ничего я не боюсь, — услышал Печерский и понял, что это говорил цыганского типа парень, который открыл ему дверь, — ничего я не боюсь, что ты путаешь. Если бы не всякие обстоятельства, взял бы я его за руку и сказал: «Так мол и так, я ее люблю. Не поминайте лихом». Только и всего…
В эту минуту затрещал короткий и резкий звонок. Печерский отступил на шаг от двери. Кто-то вышел в коридор, открыл входную дверь и сказал вполголоса:
— Николай Васильевич, вас ждут в кабинете.
— Почему в кабинете? — спросил другой глуховатым, ровным голосом. — Там чертежи и бумаги. Совершенно напрасно в кабинете.
— Я все запер.
Печерский успел отойти к окну и присесть на подоконник. В комнату вошел невысокий, седой и бритый человек в белоснежном воротнике и синем галстухе, очень аккуратно, даже с некоторым щегольством одетый.
— Товарищ Мерц? Николай Васильевич? — наклоняясь вперед, спросил Печерский и подумал не слишком ли часто он, Печерский, употребляет слово «товарищ».
— Здравствуйте. Давайте сядем, — сказал Мерц, но увидел, что в комнате нет стульев, присел на подоконник. — Вы от Татьяны Васильевны? Когда вы ее видели?
— Недели две назад, Николай Васильевич. У них все попрежнему.
Печерский достал из бумажника письмо и отдал Мерцу.
— Собственно говоря, это не мне. Это — Ксане. — Прочитав адрес, негромко сказал Мерц.
— Я, так сказать, желал бы повидать Александру Александровну. Татьяна Васильевна кое-что просила меня передать на словах…
— Да, сейчас… Ксана! — позвал Мерц. — А вы давно здесь, в Москве?
— С неделю… — ответил Печерский, услышал шорох и обернулся. Между книжными полками стояла женщина.
Были летние, белесоватые сумерки. В комнате было серо и полутемно. Женщина показалась Печерскому грубоватой и мужеподобной.
— Вот Ксана, — сказал Мерц, — вот гражданин Печерский. Он из Парижа. От Татьяны Васильевны и Лели.
Она подошла к Печерскому и протянула руку.
— Здравствуйте. Ну, как мама?..
«Голос», чуть не вскрикнул Печерский, «тот же голос, что рядом в комнате…» — подумал он. «Вот оно что…»
— Татьяна Васильевна в отчаянии. Она писала вам. Никакого ответа, — быстро заговорил он, думая о другом: «стало быть она и есть Ксана, жена Мерца, сестра Лели. Кто же Митин?» — И Леля, то есть, Елена Александровна тоже, — продолжал он, — она очень беспокоится. Она умоляет вас написать.
— О чем же собственно писать? — спросила Ксана, подошла ближе и взяла из рук Мерца письмо. — О чем писать? — Теперь Печерский рассмотрел ее, она была высока ростом, стройна и женственна. Прямые, светло-золотые стриженые волосы, высокий лоб, ровный нос и как бы припухшие розовые губы. «Да, не Лелька, не пиголица, похожа на казачку, хороший, русский тип», — подумал Печерский.
— В самом деле, написала бы. Подумают мое влияние, — сказал Мерц.
— При чем тут вы, Николай Васильевич… При чем тут вы?..
«Голос приятный и рот… Особенно рот… А кто же Митин?.. Тот цыган, что ли?.. Вот оно что…»
