Наталья Андреева - Самая коварная богиня, или Все оттенки красного
Листов встряхнулся: ах, Нелли, Нелли, какая же ты умная женщина! Как я по тебе соскучился! А это все… Он с недоумением посмотрел на Алевтину, потом на Веронику. Как-то это все… мелко. Мелко и пошло. Прямо затмение нашло! Нет, не затмение, а вдохновение, которое в миг все преобразило. А теперь прошло.
Алевтина проворно выхватила из его руки фотографию:
– Спасибочки!
– Граждане пассажиры! До отправления поезда осталось пять минут! Просьба к провожающим покинуть вагоны! Граждане пассажиры…
– Ну, вот и все. Аля, прощай! Василий, всего хорошего тебе и удачи!
– И вам того же, Эдуард Олегович!
Он с явным облегчением стал подниматься в вагон. Хорошо, целоваться не полезли! Проводница посторонилась, пропуская его, бросила кокетливый взгляд. И вдруг ему до смерти захотелось курить. Пять минут осталось. Не сидеть же в купе? Еще насидится, дорога дальняя.
Алевтина с Василием не уходили, терпеливо ждали отправления поезда. Вероника тоже стояла на перроне. Листов курил, глядя свысока на провинциальный городишко, в котором пару мгновений был действительно счастлив.
– Прощай, Вероника! – еле слышно сказал он.
Окурок полетел на перрон. Проводница неторопливо принялась закрывать дверь. Он прошел в вагон и остановился у окна. Поезд тронулся, в прошлое медленно уплыли они все: Алевтина, Василий, Вероника, Андрей… Листов впервые его заметил, должно быть, он только что пришел, а теперь уводит с перрона Веронику. Помирятся, куда они денутся. Любовь прощает все.
В купе номер пять его ждала хорошенькая блондинка. Она улыбнулась сначала настороженно, потом, рассмотрев его, с ожиданием. Спросила:
– Что это была за станция? Как же долго мы здесь стояли! Вы, кстати, не похожи на местного жителя. Одеты по-столичному.
– Нет, я не местный. Художник из Москвы, жил два месяца у знакомых, писал этюды. Осень в провинции изумительна. Знаете, и Пушкин в тиши и уединении творил. Вдохновение, оно любит тихие уголки и жизнь на природе.
– Надо же! Как интересно!
Глаза у блондинки синие-синие. Она неторопливо стала рассказывать о себе: тоже теперь москвичка, ездила проведать больную маму, муж большой начальник, сын под присмотром у свекрови, пока сама в отъезде. Так что, снова любовь? Любовь на одну картину…
Листов улыбнулся:
– Знаете, мне бы очень хотелось написать ваш портрет…
Год спустя
– Эдик, тебе письмо! Надо же, от какой-то Алевтины Кирсановой! Постой, так это же из провинции, где ты в прошлом году написал свой знаменитый портрет в розовых тонах!
– Не представляю, о чем может писать эта Алевтина?
– Не знаю, не знаю, тебе видней.
– Нелли, ты что, ревнуешь?!
– Нет, милый, не ревную. Сегодня Аля, завтра Валя, послезавтра Галя. Как всякий художник, ты быстро ими увлекаешься, но так же быстро и остываешь. Это все переменные величины, а я для тебя величина постоянная.
– Умница ты моя!
Он нехотя распечатал письмо.
«Уважаемый Эдуард Олегович!
Никогда бы я не решилась вас побеспокоить, если бы не проблемы, так сказать, материального характера. Читали мы недавно в газетах, да и по телевизору показывали, что будто бы вам дали премию большую да послали за границу, аж в самый Париж! На выставку с вашими картинами. Я в искусстве мало что смыслю, но Василий мне все разъяснил, и мы за вас очень рады, а как рад Василий, так и не описать!
Сообщаю вам, что десятого мая сего года у вас родилась дочь Мария. По фамилии она записана как Кирсанова, а уж по отчеству, не обессудьте, Эдуардовной. Так и получается, значит: Кирсанова Мария Эдуардовна, о чем вам с удовлетворением и сообщаем. Поскольку я женщина по-прежнему незамужняя и являюсь по закону матерью-одиночкой, то государство платит мне пособие. Но одной ребенка растить все равно тяжело, потому если со своей большой премии пошлете нам немножко денег, то будем вам очень признательны.
Василий передает вам привет, работает он кочегаром в котельной, да беда такая: стал много пить. Живопись свою забросил, поскольку весточки от вас так и не получил. Значит, как человек искусства он ничего не стоит, а посему и жизнь его можно считать на этом конченой.
Но вы в голову не берите, ежели не сочтете возможным написать ответ, так оно и ладно. И деньги ваши не сказать, чтобы мы не обошлись без них, но все одно, если уж будут, то кстати.
Если вам интересно узнать об одной вашей знакомой, вроде бы вы вместе в лесу гуляли, то могу добавить, что в оговоренный срок состоялась у них свадьба, все чин по чину. Свадьба была громкая, меня не приглашали, но от приятельницы своей знаю, что все там хорошо. Значит, беды никакой не приключилось, а, напротив, у них большая радость, так как знакомая ваша тоже родила. И тоже дочку. Все у них слава богу. Живут не хуже других.
Остаемся с большим уважением к вам,
Алевтина Кирсанова и ваша дочь
Кирсанова Мария Эдуардовна»
– Нелли, я тебе изменил.
– О господи, я думала, что-то случилось! У тебя такое несчастное лицо!
– Нелли, я изменил тебе!
– Когда в последний раз?
– Я не о последнем разе, то есть ты не поняла. Тогда, в провинции, изменил.
– Женщина с портрета? Твоя первая большая удача?
– Не о ней сейчас. У меня родился ребенок. Девочка.
– И… что теперь?
– Ничего, – сказал он с досадой. – Она просит денег. Ее мать. То есть не настаивает, но говорит, что было бы неплохо, если бы я помогал им материально.
– Дети, Эдуард, это серьезно. На твоем месте я бы не стала ей отказывать. Тем более что ты с уверенностью можешь сказать о том, что это именно твоя дочь.
– А чья же еще?
– Ты хорошо знаешь эту женщину?
– Это было… Впрочем, неважно. Это моя дочь!
– Тогда пошли ей денег.
– Хорошо. Вот сказал тебе, и мне стало легче. Хорошо, что ты у меня есть!
…девять лет прошло
– Эдик, какая странная посылка! Домработница только что с почты принесла. Адрес, однако, знакомый: из провинции, куда ты регулярно посылаешь деньги. То есть я по твоей просьбе отправляю туда перевод. Это в знак благодарности, что ли?
– Посылка?
– Ну-ка посмотрим, что здесь? Надо же! Грибы, варенье! И… рисунки, Эдик! Записка. Ну-ка, ну-ка… Можно?
– Да, читай. О моей дочери ты все знаешь, а нового ничего не случилось. Надеюсь.
Жена принялась читать вслух:
«Многоуважаемый Эдуард Олегович!
Очень благодарны мы с Марусенькой за помощь, которую вы нам постоянно оказываете! Ни в чем мы не нуждаемся, все у нас есть, и даже сверх того. Не многие так-то нынче живут. Сообщаю, уважаемый Эдуард Олегович, что дочь ваша Мария проявляет удивительные способности к рисованию. Едва только говорить научилась, как тут же попросила краски. И с тех пор изводит их в немыслимом количестве, а что касается школы, где Марусенька учится, так во всех коридорах одни ее рисунки. Посылаю вам некоторые из оных на ваше художественное рассмотрение.
Остаюсь с огромным уважением
Алевтина Кирсанова»
– Эдик, сколько ей уже лет? Твоей дочери?
– Лет десять, должно быть. Или около того.
– Нет, ты посмотри, посмотри!
– Да?
– А неплохо. Очень неплохо… Неужели не видишь?
– Возможно, что неплохо. И?..
– Вот теперь верю, что это твоя дочь! Ты должен ей помогать!
– Я и помогаю.
– Ты должен, когда придет время, оказать ей протекцию. Ей надо в художественное училище, с такими-то способностями!
– Нелли! У меня сын, два внука…
– И ни один из них не проявляет склонностей к живописи. То есть мы пытались, но толку-то? Нет в твоем сыне и внуках божьей искры. А какая-то девчонка из провинции… Нет, в самом деле обидно! Если хочешь, я узнаю мнение Веригина.
– Не стоит. Рано еще.
– Ну, как хочешь. Подождем.
…и еще девять лет прошло
«Глубокоуважаемый Эдуард Олегович!
Все эти годы вы не оставляли нас с Марией своей материальной помощью, за что по-прежнему вам признательна. Но отсутствие твердой отцовской руки не могло не сказаться на воспитании нашего с вами совместного ребенка. Дочь ваша Мария доставляет мне великое множество проблем. Уж минуло ей восемнадцать, а заниматься ничем не хочет. По-прежнему малюет свои картинки да бегает на танцульки. А что одни мальчики у ней в голове, так это для всего города не секрет.
Учиться Маруся не хочет, поступала после десятого класса в веттехникум, да завалила экзамены. Неспособная Маруся к учебе, вот ведь как оно выходит. Конечно, благодаря вам в деньгах мы по-прежнему не нуждаемся, да и высылаете вы много. И то сказать: в это смутное время остается только удивляться, как успешно пошли ваши дела. По телевидению частенько говорят, как вы признаны во всяких там заграницах и сколько денег и какие дома вы имеете. И сколько всякие там иностранцы плотят за ваши картины. Это ведь с ума можно свихнуться! Я, конечно, со всем к вам уважением, а вовсе не со зла. Упаси боже! Очень мы рады за вас, глубокоуважаемый Эдуард Олегович!
И это я не к тому, что нам с Марусей денег мало. Не посоветуете ли вы, куда пристроить нашу с вами дочь, и не пора ли вам проявить всю мудрость отцовского воспитания?
