Василий Казаринов - Тень жары
На кухне я закурил, выглянул на улицу. Старуха в противоположной стене колодца была на месте. Я послал ей воздушный поцелуй, она никак не отреагировала.
– Я думаю, у вас тут все обойдется… Извини, кое-чего я не рассчитал. Бог с вами, живите с миром, если это любовь. Но прежде ты мне обязана объяснить… Кто приказал тебе бросаться мне под колеса? И обо всем остальном я тоже хотел бы знать.
– Эдик…
Эдик. Ну-ну. Что за Эдик? Кто такой? Где живет? Чем занимается?
Она пожала плечами — скорее всего, в самом деле не знает.
– Кожаная куртка, "найк", короткая стрижка, тонкий рот и улыбка такая… напоминает двойное шиковское лезвие?
Она кивнула: д-да, это он, Эдик.
– Круг знакомых? Работа?
Нет, не знает.
– Где его искать?
Опять не знает. Хотя…
– Наверное, в пицце-хат… Там, на Кутузовке.
Уже что-то.
– Это бывший "Хрустальный", что ли? Там теперь валютный кабак?
– Слушай, не связывайся с ними… Они все скоты.
– Тебе заплатили?
Она дернула плечом, посмотрела в окно.
– Да ну… Заплатили! Мелкая услуга — в счет погашения долгов. Я однажды влипла, знаешь, бывает по молодости лет. Эдик помог. Теперь время от времени тянет долги. Зачем он тебе?
Сказать по совести, Эдик мне ни за чем, меня просто занимает этот сюжет в целом. Тебе предлагают работу. Тебя нанимают как специалиста — если, конечно, университетский диплом дает право считаться специалистом хоть в чем-то. Тебя нанимают для выполнения чисто филологической работы, но в течение одной недели ты успеваешь получить резиновой дубинкой по башке, под колеса тебе кидают барышню, трое суток маринуют в дачном погребе, а напоследок тебя едва не подстреливают, как куропатку, возле загородной собачьей фермы. Мы так не договаривались, так настоящие пионеры не поступают.
– Зачем мне Эдик… Во-первых, хочу с ним поближе познакомиться. А во-вторых, меня интересуют некоторые теоретические и практические проблемы, связанные с кастрацией.
Она опять дернула плечом, не отрываясь от окна.
Старуха напротив не двигалась, наверное, это не живая старуха, а просто экспонат паноптикума.
Я вспомнил про голубей.
Девушка с римских окраин запекла их в духовке. Мы помирились, к тому же славно попили и поели. "Агдам" оказался вкуса потустороннего, скорее всего, такие напитки подпольно изготавливают в пещерах: от них в человеке пробуждаются тяжелые пещерные инстинкты. В разгар трапезы Алиса осторожно поинтересовалась: что это у нас на ланч, животное какого разряда, класса и семейства — птица, рыба или моллюск *[7].
– Это вальдшнепы, — объяснил я. — Я сегодня поймал их в силки. Вы ешьте, а мне много нельзя. У меня на вечер пицца.
10
Бэлле я позвонил из автомата.
Номер начинался на "два-сорок-два" — это где-то в районе Комсомольского проспекта. Молодец, там хорошие дома, и район в целом приличный, я бы сам снял там квартиру.
Бэлка, конечно, снимает, как многие иностранцы. Жить в гостинице с тараканами и крысами за бешеные деньги дураков нет.
Мне повезло, я застал ее на месте.
– Слушай, мне надо прорваться в один кабак. Да, кажется, валютный… Нет, в расходы я тебя не введу. Выпью бутылку лимонада и все.
Если надо прорваться в любой кабак, то лучшего тарана, чем Бэлка, не придумаешь.
Она меня очаровала моментально — талантливостью в питейном деле и потрясающей способностью к мату.
Познакомились мы лет сто назад — когда еще были молодые, фонтаны били голубые и розы, естественно, красные цвели.
Бэлка (русский вариант имени Belle) прибыла из Страсбурга, мама ее, по слухам, служила там в университете профессором, и за каким чертом ей понадобилось отправлять дочку учиться в МГУ, оставалось неясным. Но факт есть факт: на курсе возник экзотический французский персонаж — Бэлла.
Явление в ту пору редкое и даже уникальное, в основном зарубежные кланы факультета формировались из изысканных (в силу высокого положения родителей) болгар, таких же примерно голубых кровей монголов и вьетнамцев, на снайперском счету которых, наверное, было приличное число американцев. И, конечно же, богатых негров. Был один парень из Бангладеш, карманного размера человек с сальными глазами, утверждавший, что был личным другом убитого президента Рахмана. Подружек он себе подбирал, начиная от метра восьмидесяти. Одну из них мы называли "Девушкой с веслом" — она была спортсменкой, олимпийским чемпионом по гребле и представляла собой гору бицепсов и трицепсов; по пьянке ей нравилось брать президентского друга на руки и баюкать, изображая мадонну с младенцем. Впрочем, что касается интимных дел, он ей, кажется, пришелся по вкусу. Еще был американец по имени Вовка. Вовка был американец причудливый: по рождению русский, по гражданству турок, а местожительством имел Тампере. В этом букете не хватало только француженки — вот Бэлла и появилась.
Впечатления француженки она не производила, скорее наоборот: если б я не знал, что ее родина — Страсбург, то наверняка сказал бы, что она из Конотопа. По комплекции она вполне укладывалась в определение "корова": избыточная тучность, блеклое, маловыразительное лицо, неестественно бледное — как будто она хорошенько намылилась, но в самый неподходящий момент отключили воду. Впрочем, недостатки внешности с лихвой компенсировались сокровищами внутреннего мира, и в этом мы убедились с первых же дней учебы. Кажется, в сентябре — в том прошлом времени, когда сентябри еще были свежи, солнечны, прозрачны, пахли костровым дымом, и каждый из нас испытывал потребность в острых ощущениях, когда расстройства отлетали, а не висели камнем на шее, и любовные раны саднили не более недели, когда симпатичная мордашка значила для тебя куда больше, нежели Сервантес, а на ежемесячную стипендиальную тридцатку можно было позволить себе ездить на такси, пить кофе в "Национале" и вообще не знать особых забот, — вот в этом времени, обрезками которого теперь можно разве что фаршировать ностальгические мемуары, и, кажется, после какого-то массового нескучного мероприятия (наверное, субботника) мы в общаге младших курсов на Мичуринском испытали неожиданный приступ жажды.
Население этого общежития походило на бедуинов, выбредших к источнику после трехмесячного кочевания по пустыне, и готово было пить любые жидкости, лишь бы только это были жидкости… Тогда жажду решили утолять суровым мужским напитком "Маринер".
Собственно, это венгерский джин. У меня до сих пор есть подозрение, что работники магазина "Балатон" что-то тогда путали… "Маринер", наверное, предназначался для парфюмерного отдела, а не для винного; во всяком случае, впечатление от него было такое, как если бы ты выпил тройной одеколон и закусил свежей еловой хвоей.
Бэлла некоторое время наблюдала, прислонившись к дверному косяку. Потом сказала: "Накати!" — шарахнула полный стакан, не поморщилась и моментально приобрела статус "нашего человека".
Симпатию вызывало также ее поразительное чутье к ненормативной лексике. Степень ее проникновения в сложные схемы матерных конструкций, глубина постижения тонкостей, нюансов — тех самых, которые воспринимаются разве что на цвет и запах — наталкивали на мысль, что она отслужила срочную службу на флоте. При всем том, в ее французских устах это выглядело ни грубо, ни пошло, — скорее даже изящно.
Она иногда водила нас по ресторанам.
В рестораны всегда пускали в первую очередь иностранцев, такова наша отечественная традиция. Бэлла ждала и делала через стекло знаки швейцару. Когда дверь наконец отворялась, чтобы могла протиснуться очередная порция немчуры или там макаронников, она просовывалась внутрь и говорила швейцару что-нибудь приятное, например, "сучье вымя", "говноед" или "сраный гондон".
Последняя конструкция у меня всегда вызывала возражения по чисто этимологическим соображениям, и мы с ней об этом энергично полемизировали.
Вскоре она теряла терпение и начинала колотить в дверь ногой. Когда из мраморно-хрустальных глубин холла выплывал швейцар и, напялив на лицо выражение, как минимум, генерального секретаря, заявлял, что иностранцы, как известно, в первую очередь, Бэлла с размаху лепила в стекло свой паспорт: а я тебе кто, чучело?!
Кажется, ее знали все московские швейцары. Мы прорывались куда угодно: в "Пекин", "Славянский базар" — и вообще повсюду, где из-под дверей тянулись пикантные запахи.
Поговаривали, будто в Бэлле текут какие-то благородные голубые крови. Возможно… Но определенно ее прабабушка в свое время якшалась с пиратами, в Бэлле явно присутствовал пиратский ген.
Потом я потерял ее из виду. Пару раз она была замужем — за нашими парнишками, и оба раза, кажется, неудачно. Первый муж был слишком прост, второй — слишком замысловат. Первый был детдомовец и к тому же, как потом выяснилось, почти импотент. Второй обладал характерным опрокинутым взором, писал сюрреалистические стихи, редко мылся, томился от непонимания и в томлении своем дозрел до Кащенки.
