Наталья Борохова - Адвокат амазонки
– Странно, – ответила свекровь, и Дубровская даже через расстояние увидела, как женщина недоверчиво поджала губы. – Разве совещание может длиться целый день?
Вот она всегда знала имена и телефоны всех деловых партнеров мужа и могла, как говорящий органайзер, без труда вспомнить, где назначена встреча с коллегами и когда состоится его очередной визит к дантисту. Елизавета, по его мнению, допускала в таких вопросах непростительное легкомыслие.
– Неужели он даже не сказал, в какое время вернется? – не унималась она, и Лиза чувствовала через трубку ее раздражение. Поневоле она начала заводиться сама.
– Ольга Сергеевна, я доверяю своему мужу, – сказала она холодно. – Он просто очень занят. Он перезвонит вам, как только появится дома.
Чем, интересно, он занят? Вот и еще одна задачка для образцовой жены. Дубровская знала только о том, что делала в этот день она, а о том, чем занимался ее муж, не имела ни малейшего понятия. Неужели ей это безразлично?
– Вот если бы у вас был ребенок, – вздохнула свекровь, тем самым еще раз наступив на больную мозоль невестки.
Вопрос о детях в семье Дубровской в последнее время стал подниматься все чаще и чаще. Елизавета не была зациклена на теме пополнения семьи и, как многие женщины, с пеной у рта отстаивала теорию о том, что, прежде чем обзаводиться потомством, нужно состояться как личность. Андрей во многом с ней соглашался. Ему было трудно представить, что после сложного рабочего дня, вернувшись домой, он не сможет насладиться тишиной и покоем, а будет сидеть возле песочницы, читать детские книжки, отвечать на многочисленные «почему». С детьми связано столько хлопот! На примере своих близких знакомых они убедились, в какой кошмар может превратиться жизнь нормальной семьи после появления ребенка. Сначала молодая пара пыталась забеременеть, потратив на этот нехитрый процесс несколько лет и перезнакомившись ради этого со всеми акушерами-гинекологами столицы, гомеопатами, народными знахарями и просто шарлатанами. После того как беременность наступила, выяснилось, что проблемы вовсе не закончились, а только начинаются. Будущая мать провела в постели все девять месяцев, вставая только для того, чтобы сходить в туалет. Ребенок родился крикливый, беспокойный, не спал ночами, и родители снова сделали круг по бабкам и целителям. Молодая мать едва не заболела на нервной почве, отец семейства и вовсе превратился в зомби: он спал на совещаниях, провалил два важных проекта и поставил под угрозу свое пребывание в фирме. Каждый день, в семь часов вечера, он начинал ерзать на месте. Неотвратимо приближался час купания малыша, и задержать его на службе не смог бы даже папа римский, вздумай он вдруг приехать в Россию и освятить фармацевтический завод. В общем, Андрей и Лиза только снисходительно посмеивались, не желая для себя такой доли. У них в семье по этому вопросу царило полное взаимопонимание. Сначала нужно пожить для себя: сделать карьеру, попутешествовать по миру, устроить домашний очаг, ну а потом... Они много и успешно работали, объездили всю Европу, побывали в Америке и Бразилии, позагорали на островах. У них появился собственный дом и более или менее налаженный быт.
– Слушай, может, ты все же решишься? – спрашивал Андрей, глядя на Лизу так, что и слепому было видно, что он сам для себя еще ничего не решил. – Первого ребенка врачи рекомендуют родить до двадцати пяти.
А Лизе уже тогда было двадцать шесть.
– Может, и решусь, – говорила она без особого энтузиазма. – Вот только закончу процесс по делу Вадима Крестова.
Андрей покорно кивал головой. Он знал, что запутанное и загадочное дело по обвинению Татьяны Крестовой в убийстве супруга рассматривают в суде уже полгода. Дубровская была бы настоящей кретинкой, если бы тогда отправила на антресоли свое адвокатское досье ради идеи родить ребенка. Потом она защищала Настю Дроздову, свою коллегу, которую обвинили в убийстве. Лиза просто не могла оставить подругу в беде.
Повторно обсудить вопрос о наследнике они решили, когда Дубровская взяла на себя защиту адвоката Лещинского. Но процесс был громким, и Лиза была так измотана, что супруг всерьез опасался, не скажется ли стресс на здоровье их первенца. Потом Андрей уехал на месяц в Амстердам, а Елизавете поручили дело Димы Сереброва. Поездка Мерцалова удалась, и он вернулся таким воодушевленным, что долгое время вообще не вспоминал о том, что у них с Лизой остались незавершенные семейные планы. Он дневал на производстве, а вечера проводил в офисе. Тогда они запускали линию по производству нового лекарства. Дубровская в отсутствие мужа ничуть не страдала. Ее занимало дело об изнасиловании, в котором обвинили видного ученого Соболева.
Так они и бежали по жизни рядом, но не вместе. Мерцалов проводил время среди порошков и пилюль. Дубровская – среди убийц и насильников. Оба чувствовали себя неплохо, пока однажды, в звонкий мартовский день, Елизавета не остановилась внезапно, словно налетев на невидимую стену. Что дальше? Очередной убийца? Но ей уже тридцать, и биологические часы, о которых прежде она только читала, неумолимо отсчитывали последние годы ее женского календаря. Если она желает оставить после себя ребенка, а не залежи пыльных коробок с бесконечными адвокатскими досье, ей следует поторопиться. Но пикантность ситуации заключалась в том, что детей принято делать вместе. Для зарождения новой жизни как минимум нужен отец. А где он сейчас? На очередном совещании? В девять часов вечера? А если Ольга Сергеевна права и ей давно следует насторожиться? История господина Лыкова тоже начиналась с отключенного телефона и совещаний по вечерам, а закончилась пафосным заявлением о несходстве характеров.
Чтобы отогнать от себя грустные мысли, Дубровская забралась с ногами на диван и положила к себе на колени дурно пахнущую клеенчатую тетрадь. У нее есть возможность скоротать время до прихода Андрея, а там как знать? Может, они вернутся к вопросу о наследнике. Если, конечно, не будет слишком поздно. Дубровская собиралась уйти в свой офис к девяти...
Глава 4
«С самого раннего детства я любил рисовать. У меня сохранились фото, где я, еще маленький, неуклюже ковыляя за мамой на нетвердых ногах, уже держу в руках карандаш и бумагу. Мои рисунки представляли собой тогда царство хаоса, где преобладали цветные пятна. Испачкав руки в краске, я оставлял на бумаге следы своих пальцев и ладоней. Мама не возражала. Она говорила, что такого рода занятия хорошо развивают мелкую моторику рук. Как ей было не знать, ведь она возглавляла детскую поликлинику. Папа тоже был врач и поэтому во всем с ней соглашался. Он заведовал хирургическим отделением городской больницы. Мелкая моторика рук – это то, что нужно для будущего врача, когда придет его черед держать в руках скальпель. Мое будущее было за меня решено, но это не омрачало мое детство. Я просто тогда не задумывался, что любящие меня люди могут желать мне что-то дурное. Я продолжал рисовать деревья, людей, собак, дома и машины.
Первый звоночек прозвучал, когда я записался в изостудию. «К чему тебе это, сынок? – недовольно поморщился отец. – Занимался бы лучше спортом». Но я настоял, и меня оставили в покое. Правда, только на время. В старших классах отец начал активно зазывать меня к себе на работу. Он хотел, чтобы я проникся атмосферой больницы: присутствовал при обходе больных, посмотрел, как делают операции, – и в качестве бонуса обещал экскурсию в морг, где острые ощущения мне были гарантированы. Мне не хотелось его огорчать, но на первой же операции я грохнулся в обморок, прежде чем хирург успел сделать первый разрез. Отец был очень недоволен. Он в категоричной манере заявил, что отныне мои визиты в отделение должны стать регулярными. «Ко всему привыкают, – сказал он тогда. – Вот и ты привыкнешь. Страшно только в первый раз». Но и во второй раз меня приводили в чувство нашатырем. Хуже было то, что мутить меня начинало сразу же, как только я перешагивал порог больницы. В конце концов я взмолился: «Сил нет, пап. Оставь меня в покое. Я думаю, двух медиков в семье вполне достаточно». Отец отрезвил меня резким окриком: «Не говори ерунды! В нашем роду врачевали отцы и деды. Ты – первый, кому пришло в голову забросить семейное ремесло. Впрочем, выбора у тебя нет. Не пойдешь же ты в инженеры!» – «В инженеры не пойду, но я могу стать художником», – возразил я.
Мой отец, который сохранял самообладание во время самых сложных операций, едва не лишился чувств. Он побагровел так, что даже вена на его виске вздулась и запульсировала. Мне показалось, что у него сейчас случится удар и я стану причиной его смерти.
«Болван! – орал он. – Ты что, вообразил себя вторым Пикассо? Будешь всю жизнь картинки малевать?» В общем, разговора тогда не получилось. Но мой отец не из той породы людей, что отказываются от цели при первом же препятствии. Едва остыв, он извинился передо мной и начал обработку уже в другой манере. «Художник – это не профессия, сынок». – «Что же это такое?» – «Баловство – вот что. Профессия должна кормить человека. Тем более ты – мужчина. Настанет время содержать семью, что ты сможешь предложить жене и детям? Свои картинки?» – «А почему бы и нет? Картины, между прочим, тоже продаются и покупаются». – «Я тебя умоляю! Опустись на землю. Все художники – романтические чудаки, которые живут на гроши в жутких условиях, и если получают признание, то только после смерти». Я в корне был с ним не согласен, но он шел в наступление, как танк, подминая гусеницами мои надежды. «Мне даже сказать кому-нибудь будет стыдно. Мой сын работает... о боже! Художником! Это все равно что признать то, что ты у меня – лоботряс и бездельник». Однако странное у моего отца было мнение о работе художника! «Я так долго мечтал, что ты, когда вырастешь, станешь врачом-онкологом». – «Онкологом? – испугался я. – Это что, лечить рак?» – «Тебе не нравится? Хорошее перспективное направление. Там можно неплохо устроиться. Главный врач окружного диспансера – мой давний друг». – «Пап, конечно, спасибо тебе за заботу. Но рак?! Кошмар какой-то. Боюсь, не потяну». Через два дня отец капитулировал, но не до конца. «Черт с ней, с медициной! – сказал он, поднимая руки в показном смирении. – Не дано, так не дано. Я подумал и решил: иди в дизайнеры! А что? Там, говорят, сейчас хорошие деньги платят. Кроме того, с утра до ночи будешь рисовать». – «Да? – усмехнулся я. – Рисовать? Шкафчики, пуфики для богатых идиоток? Нет, дизайн – это не по мне. Я хочу быть художником, пап!» Отец долго уговаривал меня: то добром – обещая материальную поддержку на время учебы, бабушкину квартиру и деньги на отпуск, потом срывался, угрожая выставить меня за порог, сжечь мои холсты и кисти, оставить меня без копейки. Мать все больше молчала, и вообще в последнее время она стала какой-то грустной, неразговорчивой. А за день до того, как я подал документы в художественное училище, ей поставили страшный диагноз. Рак!
