Мария Семенова - Преступление без срока давности
Потому что согражданам ее, сидящим на игле, и по сей день синтетических анальгетиков никто не предлагает. Обычно их привязывают во время ломки к железным койкам и ждут, когда живучая российская натура одолеет абстинентный кризис. Правда, сдохнуть не дают, а за отдельную плату могут даже частично снять боль и наладить сон, но это только для немногих счастливцев. Некоторым же несчастным злая судьба не дает даже койки, и «ломаются» они где-нибудь в отделовском ружпарке, пристегнутые «скрепками» к трубе отопления, а каждый чекист, вооружаясь или наоборот, бьет их сапожищем по почкам и по-отечески вопрошает: «Ну как тебе здесь, родной? Не надоело еще?»
Все это Пиновской очень напоминало средневековый метод борьбы с гангреной, когда больную конечность ампутировали без наркоза и в целях борьбы с кровотечением то, что оставалось, окунали в кипящую смолу. Если не помер — молодец, но будешь всю оставшуюся жизнь инвалидом, а не получилось — извини, приятель, значит, не судьба.
— Чует мое сердце, что «Эгиду» здорово озадачили насчет наркоты. — Забывшись, Марина Викторовна разгрызла семечку зубами и улыбнулась все еще державшему паузу начальнику. — Сергей Петрович, уж не с «фараоном» ли мы собираемся биться? По телевизору вчера передача была — все дискотеки им завалены, молодежь стоит на ушах, а наш доблестный УНОН, естественно, в позе прачки у разбитого корыта…
— Ну и заместителя послал мне Бог. — Плещеев вдруг громко рассмеялся и, придвинувшись, ловко лузганул семечку. — Прямо в яблочко попала, Марина Викторовна. С ним, с ним, окаянным…
…Больше двух лет уже прошло, как Бог отвернулся от народа Своего и допустил, чтобы царь Вавилонский осадил град Божий. Вокруг Иерусалима скопище халдейское устроило насыпи и, не совладав с воинством Израилевым в открытом бою, надумало взять его измором. Каждый день с рассвета до заката особые машины забрасывали непокорных огромными камнями, сосудами с мерзостью всяческой, а случалось, и глиняными горшками с хищными аспидами.
Наконец в четвертом месяце, когда не стало хлеба у сынов Израилевых и начался среди них мор, войско халдейское, сделав в стене пролом, ворвалось в город, и живые позавидовали мертвым. Царь иудейский Седекия тайно вышел ночью с войском своим, но халдеи настигли его на равнинах Иерихонских и, медленно заколов сыновей его, а также всех князей иудейских, его самого лишили глаз и посадили в дом стражи до дня смерти его.
А через месяц после того вновь вошло в Иерусалим войско халдейское, и стоял во главе его Навузардан, начальник телохранителей царя Вавилонского. Был он росту непомерного, а искусен в бою так, что, выходя безоружным против пятерых с мечами, поражал их руками и ногами до смерти. Известно было также, что сколько ни было в его обозе женщин, ни одна не избежала его, и был он кровожаден и лют, как дикий голодный барс.
И вот этот Навузардан с войском своим вынес все золото — жертвенник и стол для хлебов, блюда, ножи и кадильницы, а также столбы медные, сосуды и подставы, всего во множестве, и поджег Дом Господень и все домы большие, а стены вокруг Иерусалима разрушил.
Жарко горели кедровые и кипарисовые доски, коими храм обложен был, и разгоралось торжество ярости в душе начальника стражи вавилонской, а чтобы до конца испить чашу мерзости своей, поимел он как рабов блудливых Серайю — первосвященника, Цефанию — священника второго и троих Сторожей Порога. Поникли в сильных руках халдейских поруганные люди Божий, а Навузардан сорвал все золотые позвонки с подола верхней рясы первосвященной и диадему из золота же с кидара, на коей значилось: «Святыня Господня», и долго глумился над пленными, вызнавая, где был сокрыт наперсник с Уримом и Тумимом — светом и торжеством Божиим. Наконец, сидя на раскаленном острие, последний из Стражей Порога устрашился смерти медленной, лютой, и сказано Навузардану было, где искать надобно. И, не ведая, что творит, сорвал начальник вавилонский со святыни Израилевой кольца и цепочки плетеные, а также двенадцать каменьев, оправленных в золото же, а сам наперсник, сделанный искусной работой из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и из крученого виссона, бросил в дорожную пыль на поругание.
А иудейских сановников да еще шестьдесят людей из народа отвел он к царю вавилонскому в землю Емаф, где тот поразил их смертью мученической: кого сжег, а кто умер сам на колу. Воистину, отвернулся Бог от народа Своего...
Снегирев посмотрел на часы и, вздохнув, отложил книгу в сторону. Вернее, то, что от нее осталось, — с полсотни пожелтевших страниц да облезлую заднюю обложку, на которой значилось: «Цена 5 руб». Автор расчлененного творения пребывал в неизвестности, каким макаром оно само оказалось под расшатанным комодом, тетя Фира не помнила, однако и в урезанном варианте Снегиреву написанное нравилось. Он потрепал тактично тявкнувшего Рекса — помню, помню, не переживай — и, потянувшись, направился на кухню.
Супчик задался на славу. Духовитый, наваристый, с увязнувшей в крупяной гущине косточкой. Чтобы не заварить питомцу нюх, Снегирев поставил Рексову порцию остывать, а сам стал с энтузиазмом снимать пробу. Судя по всему, вечер обещал быть насыщенным, а ужин — поздним.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Неподалеку от места встречи Старо-Невского с Суворовским расположился узкий, загаженный котами и несознательными гражданами унылый проходной двор. Когда-то ворота здесь запирались на ночь, а хмурый дворник шугал линявших от полиции большевиков. Нынче же во дворе сделалось скучно, и только редкий прохожий, измученный дарами «Степана Разина», бредет сюда справлять нужду по-малому.
Был уже вечер, когда со Старо-Невского раздалось породистое урчание мотора, и, въехав в арку, у мусорного бака припарковался «стовосьмидесятый» «мерседес».
«Ну, блин, и гадюшник». Сидевший за рулем Павел Семенович Лютый погасил ходовые огни и только собрался закурить, как открылась задняя дверь — Лютый от неожиданности вздрогнул — и на сиденье разместился как из воздуха взявшийся пассажир, плюгавый какой-то, в обдергайке с поднятым капюшоном, и откуда только нарисовался в пустынном дворе?
— Ну и машина у вас! — Незнакомец восхищенно похлопал по обивке салона и вдруг заерзал на месте. — Мать честная, натуральная кожа! Ну отпад! Интересно, а ход?.. Только забирайте направо, там дорога получше.
«Уж не вольтанутый ли, в натуре…» Лютый ошарашенно тронул «мерседес» с места и, как учили, выехал на Советскую, пересек трамвайные пути и стремительно порулил в сторону Суворовского.
— Ух, класс! А слабо до Васькиного рвануть? По дороге, глядишь, и поговорим.
Снегирев откинул капюшон и незаметно покосился на руки Лютого, на коих вся хозяйская жизнь — вот уж истинно — была как на ладони.
Сидел Павел Семенович за всякое — кражи, разбой, грабеж, имел судимого родителя, шесть ходок в зону и горячее нежелание изменять воровским идеям. На его правой руке между большим и указательным пальцами сплелись заглавные буквы ЛТВ, что означало «люби, товарищ, волю», на запястьях синели «набитые» оковы, а на тыльной стороне левой ладони скалился разъяренный барс. Это говорило о твердости характера и давало ответ на извечное «что делать?» — «Бить Актив и Резать Сук».
Между тем обнаружилось, что машину Павел Семенович водит не по правилам движения, а по понятиям, при разговоре то и дело скатывается на феню и, главное, никак не может въехать, с какой стороны к нему подкралась жуда, беда то есть.
Искрился в свете фар морозный воздух, мягко скрипел снежок, и Скунсу сделалось скучно. «Хрен редьки не слаще, пока есть возможность все равно кто-то будет толкать отраву, а кто именно — какая разница? Так что пускай сами разбираются».
— Что-то меня укачало, давайте поедем назад. — Первый раз за все время он посмотрел водителю в глаза, и тот отреагировал по-своему:
— Насчет бабок скомандуйте сами.
— Деньги ничего не значат, если блевать тянет.
Ухмыльнувшись, Скунс лениво надвинул капюшон. — Кстати, вы в курсе, что мы не одни? Полагаю, у вас стоит радиомаяк, а скорее всего «подзвучка» — хоть вначале мы и ушли с прямой видимости, они нас все равно приняли. — И он указал на фары «тойоты-раннер», горевшие в тридцати корпусах от «мерса».
Как бы в подтверждение его слов, они вдруг стали стремительно приближаться, и, услышав повелительное: «Ходу!» — рулевой притопил педаль газа. Легкий «стовосьмидесятый», укомплектованный мощным трехлитровым двигателем, взметнул белоснежный шлейф и шмелем полетел по заснеженному Среднему. Фары «тойоты» стали отставать, однако взялся кто-то за господина Лютого по-настоящему. Из бокового проезда вдруг вывернулась туша «шевроле-блейзера», и, мгновенно оценив ситуацию, Скунс негромко приказал:
— Налево, во двор. Быстро!
Голос у замухрышки вдруг стал таким, что ослушаться было невозможно, и нога Павла Семеновича сильно надавила на педаль. Взвизгнули тормоза, и, невзирая на хваленый «мишелин», «мерседес» понесло юзом, пару раз крутануло перед самыми трамвайными фарами и приложило наконец боком к огромному заледенелому сугробу.
