Елена Михалкова - Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями
Такого шанса старушка не могла упустить.
Сидя за столом, Елизавета Архиповна взвесила собравшихся пучком и по отдельности. Тэк-с, кто у нас тут?
Женишок. Ничего особенного, пустое место. Прямой, как дверной косяк. Скучно!
Нинка, мамаша его. Хитра, лиса!
Муж ее, чурбан армейский. С простака много не возьмешь.
Дочь их Ритка, выпучилась змеей подколодной. Уже интереснее!
И Алевтина здесь со своим беспутным Гришкой! Хе-хе!
Елизавета Архиповна мысленно потерла ручки и приступила к разогреву публики.
– А олуха зачем пригласили? – громко осведомилась она. И обернувшись почему-то к Саше, доверительно прибавила: – Живого человека прикончил, а теперь сияет, как сундук!
Глава 3
1Бабкин разулся, закатал до колена штаны и зашел в воду по щиколотку. Под пятками мягко проседал песок, над водой зависали мошкариные тучки. Золотая горбушка солнца размокала в реке.
«Благодать», – подумал Бабкин и прихлопнул комара на плече.
Теплый и тихий вечер обнял его по-дружески, забубнил что-то на ухо разноголосицей с набережной. Сергей подхватил ведерко с червяками и пошлепал прямо по кромке воды.
Впереди шелестел разросшийся ивовый куст. Он наладил удочку, выудил толстого червя. И уже готовился насадить наживку, когда неподалеку раздались женские голоса.
Подслушивать Бабкин не собирался. Однако дважды произнесенная отчетливо фамилия «Сысоевы» заставила его насторожиться.
– …подсуропил Кожемякин!
– …а она?
– …не оставят. Мстить будут.
– …я мстю, и мстя моя страшна.
– …типа того.
Бабкин присел на корточки. Червяк по-прежнему болтался в его пальцах, но призрак смертоносного крючка уже поблек перед ним.
– …прям перед свадьбой!
– …нарочно, что ли?
– …кто его знает!
Сергей отложил удочку, выпустил червяка и придвинулся к стволу.
– …два «Камаза» выгрузил!
– …будет врать-то!
– …сами говорили… отравить… А он возьми да смойся…
– И теперь, значитца, они в этом сидят!
Послышался ехидный смешок.
Бабкин извернулся так, чтобы сухая ветка не колола в бок. Голоса приблизились, и пришлось залечь в песке. «Заметят», – огорчился он. Но сам себе возразил: и что? разве не может заезжий рыбак отдохнуть под ивой?
– Нинка ему этого не простит, – сказали хрипло и закашлялись. – Страшная баба.
– А Кожемякин – не страшный? – спросили, сильно окая.
– Перекусит она его пополам.
– А ты откудова знаешь-то?
Бабкин представил простоватую молодую бабенку с ее недоверчивым «откудова». Такая съест любую выдумку и добавки попросит.
– Все знают, – авторитетно заверила старшая. – Помнишь, чего с Алевтиной?..
До Сергея долетел запах крепких сигарет. В подкравшихся сумерках заплясали два красных огонька.
– Не-а, – сказала молодая. – Не помню. А что?
Следующие пятнадцать минут Бабкин пролежал не шевелясь, хотя у него затекла нога, а штанину облюбовали муравьи с чрезмерно активной жизненной позицией.
– Во дает тетка, – восхитилась младшая, когда вторая замолчала. – А Алевтина чево?
– Чево-чево… Ничево!
Рассказчица, кажется, рассердилась за глупые вопросы. На ее месте Бабкин тоже негодовал бы. И без того ясно, что случилось с незадачливой Алевтиной.
– Ладушки. Хорош языками чесать.
Бабкин вжался в песок.
По влажной прибрежной полосе мимо него прочавкали босые ноги.
– А еще у них такая история была… – услышал он, когда женщины отошли уже довольно далеко. Узнать историю ему не удалось: шум близко идущей моторной лодки заглушил слова. На берег выбросились одна за другой три волны. Когда Бабкин торопливо выбрался из-под кустов, женщин уже не было видно. Только красный огонек мелькал где-то вдалеке.
Он вытряхнул из намокшей штанины негодующих муравьев и вывалил оставшихся червяков под куст.
2– …свекровь надо уважать, а сына ее… Ик!.. Ублажать! Или наоборот? – Гриша покачнулся и вцепился в скатерть. Тарелки и бокалы со звоном проехали короткую остановку. – Так выпьем же за родителей! – подытожил он. – За папу с мамой нашего Олежки и за родителей невесты! Где они? – Он озадаченно огляделся. – Оба-на! Убегли, паразиты?!
– Гриша!
Не обращая внимания на сестру, Григорий прошел нетвердым шагом вдоль стола, вглядываясь в лица. Перед Макаром остановился и ткнул пальцем его в грудь.
– Ты отец?
– Потенциальный, – огорчил его Макар.
– П-потенциальный? – Григорий нахмурился, осмысливая, и вдруг просветлел: – То есть с потенцией!
– Григорий, сядь!
– Гриша!
Протестующие голоса сестры и жены не смогли помешать Григорию облобызать Илюшина.
– Так держать! Молодцом! А баб в узде надо! Вот!
Григорий поднял сжатый кулак и внимательно рассмотрел его. Что-то во внешнем виде кулака навело его на новую мысль, и он обернулся к отцу жениха:
– Петя, давай выпьем за подкаблучников! Ик! Блаженны страдальцы, ибо их есть… Их бин есть… В смысле, кушать…
Блуждающий взгляд дяди Гриши остановился на жареной курице. Вонзив вилку со всего размаху в загорелое куриное бедро, он потащил к себе поднос.
– Да отберите вы у него кто-нибудь эту вилку! – в сердцах вскричала Нина.
– Лучше курицу отберите, – посоветовала Рита.
– Я твоя девочка! – пропела Кристина. – Я твоя птичка! Ты поймай меня в свои силки!
Она всем корпусом обернулась к жениху и призывно улыбнулась.
– Сильно декольтированная птичка, – пробормотал Илюшин. Саша пнула его под столом. – Я хотел сказать, декоративная!
Петруша под шумок опрокинул рюмку.
– За подкаблучников пьет, – шепнул Макар Саше. – Без меня!
– Пороть! – грянул артиллерийским басом Пахом Федорович. – На конюшне!
– От жеж кретин, – посетовала Елизавета Архиповна.
Рыжий кот Берендей издалека одобрительно мяукнул.
Семейный вечер стремительно набирал обороты.
Саша впервые в жизни наблюдала своими глазами, как чопорное сборище родственников превращается в форменную вакханалию.
Для начала брат Нины, толстый кудрявый брюнет с вкрадчивыми манерами, напился и объявил, что необходимо внести в торжество неформальную струю. Когда его сняли со стола и заставили застегнуть ширинку, он притих, как человек, у которого отняли последний праздник, и понуро ушел в уборную.
Вернулся Григорий повеселевший, в венке из одуванчиков и кокетливых женских шортах. Галя покраснела. Макар захохотал. Нина возмутилась. Парень, которого Елизавета Архиповна назвала лысым олухом, подбежал к Григорию и попытался стащить с него чужие одежды. «А старушка-то была права!» – думала Саша, пока все вокруг орали друг на друга, а Григорий вырывался и верещал. Наконец олуха оттащили, на Григория натянули брюки, и на пять минут воцарилось спокойствие.
Тогда на сцену выступил Пахом Федорович.
Первые полчаса патриарх добросовестно исполнял роль чучела свадебного генерала. То есть восседал неподвижно и скупо блестел медалями. Саша, уже слегка знакомая с повадками старца, ожидала сюрприза.
И дождалась.
– Ветер веет с юга! – богатым басом сообщил старик. – И луна взошла! Что же ты, подлюга, ночью не пришла?
Саша оцепенела. Пахом Федорович декламировал препохабнейшие стихи, приписываемые Есенину.
Галка взорвется, если услышит следующие строки.
– Макар, оглуши его чем-нибудь, умоляю, – торопливым шепотом попросила Стриж.
Илюшин соображал очень быстро.
– А заря, лениво обходя кругом, – громко продолжил он, – посыпает ветки новым серебром.
– Поэзия! – восхитилась Алевтина. – Как это возвышенно!
Патриарх почуял подвох, но осознать, в чем он заключается, не смог. На лице его отразилось смятение. Саша воочию видела, как со скрипом проворачиваются в его черепе ржавые шестеренки.
– Ветки… Посыпает… – пробормотал он.
Ритм совпадал, и это сбивало с толку.
Несколько минут Пахом Федорович напряженно шевелил губами, но все-таки оставил Есенина в покое.
Однако с поэтической стези сойти не пожелал.
– Я мало жил и жил в плену, – грустно поведал он.
В миску салата вонзилась деревянная стрела. На скатерть щедро брызнули помидоры.
– Ванька! – вскрикнула Нина Борисовна, багровея. – Лешка!
Топоток быстрых ног свидетельствовал, что маленькие чингачгуки разбегаются от мстительных бледнолицых.
«Пацаны балуются», – сообразила Саша. Благостная старушка привезла с собой двух мальчишек лет шести, которые весь вечер носились по саду и сшибали гостей с ног, пока Макар не соорудил им лук из ивового прута и лески. Они тут же кинулись мастерить стрелы, забыв про свадьбу.
– Поганцы!
– Уши им оборвать!
– Но в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть свое оружье! – сообщил Пахом Федорович.
Саша с Галкой обменялись взглядами, в которых читалось одно слово. «Дурдом».
