Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля
В конце концов, мне нечего бояться.
Все самое страшное уже произошло.
2
Алексей Савельев
– Алексей Юрьевич, она приехала.
Вот черт! У меня теплилась надежда, что наша внезапная наследница не сунется в свое новое поместье. Зачем оно ей? После всего, что случилось, можно было ожидать, что она и близко к нему не подойдет.
Но нет. Все-таки решилась.
Похоже, из любопытной девчонки выросла любопытная женщина.
– Давно она там?
– Со вчерашнего дня.
– Что делает?
– Дома сидит. Выходила один раз.
Все хуже и хуже! Раз не высовывается наружу, значит, разбирает доставшееся ей имущество. Чем еще можно заниматься в этой огромной домине?
– Мне продолжать наблюдение, Алексей Юрьевич?
– Нет, ты там больше не нужен. Возвращайся.
В трубке немного помолчали. Я нутром уловил, что сказано не все.
– Выкладывай, Сережа.
– Да не уверен я…
– Все равно говори.
– Мне показалось вчера, кто-то ходил вокруг дома, – решился безопасник. – Я в машине сидел, видел только силуэт. Но наверняка сказать не могу.
Силуэт, значит… Это с равным успехом мог быть залетный наркоман, высматривающий заброшенные дома, и тот, кто догадывался, что именно осталось в наследство после умерших хозяев. От Прохора можно ожидать любых сюрпризов. «Даже от покойного, – сказал я мысленно, но тут же исправился: – Особенно от покойного».
– Возвращайся, – повторил я. – Дальше я сам.
– Уверены, Алексей Юрьевич?
Если говорить начистоту, нет, не уверен. Я совершенно не убежден, что мне стоит ворошить прошлое.
Но вслух сказал иное:
– Абсолютно уверен.
Перед тем, как ехать, я позвонил отцу.
– Зачем тебе это?
Голос у него озадаченный. Голос у него всегда озадаченный, когда он разговаривает со мной. Словно отец постоянно удивляется, как у него мог получиться такой странный, не понятный ему сын. Яблоня, недоуменно взирающая на валяющийся под ней артишок.
Я много лет пытался заслужить его любовь и сейчас думаю, что в моей жизни не было более бессмысленного занятия.
– Так зачем, Алексей?
– Есть кое-какие рабочие моменты, – туманно сказал я и ведь почти не соврал. – Я тебе потом расскажу, если все сложится.
– Ну, береги себя, – пожелал он напоследок очень серьезным и ответственным тоном, как будто я лез на Эверест или планировал поход по джунглям. – И вот еще что, Алексей…
Мне показалось, отец собирается с духом, прежде чем сказать мне что-то важное.
– Да, пап?
– Не забудь позвонить Ларисе Степановне. У нее двенадцатого день рождения.
Вот так и выглядит наш с ним традиционный диалог. Только я настроюсь на то, что сейчас отец приоткроет мне душу, как он выдает очередное напоминание вроде требования поздравить соседку по даче. Вообще-то на этот случай у меня есть специальная программа на телефоне, и работает она куда эффективнее папы. По крайней мере, не путает отчества.
– Семеновна, пап.
– Не понял.
– Она Лариса Семеновна, а не Степановна.
Отец помолчал. Потом сказал: «Да какая разница!» – и повесил трубку.
Я еще некоторое время смеялся, когда в кабинет заглянула Леночка.
– К вам из «Стеллы» пришли, Алексей Юрьевич…
«Стелла» – молодое издательство, выросшее из старых денег. В свое время пытались оттяпать у нас учебную литературу, но ничего у них не вышло. Из проигравшего врага может получиться неплохой партнер, так что со «Стеллой» мы осторожно кружим друг вокруг друга и делаем вид, что распри позабыты.
Кажется, что-то подобное предстоит мне и в Литвиновке.
3
Женя Кошелева
Естественно, я сделала себе запасной ключ. Этот дом мой по праву. Он должен был достаться мне еще в двухтысячном. Не в юридическом смысле, конечно. Но я могла бы обосноваться в нем новой хозяйкой, если бы все не испортила одна маленькая нервная дура.
Что ж, ладно. Я умею ждать. И дождалась бы своего, если б не Раиса. Знай я, что она выкинет, я превратила бы последние дни ее жизни в горькое сожаление о том, что они так долго длятся.
Не зря мне казалось, что бабка меня терпеть не может.
Вот дед – тот всегда меня любил. Ну то есть как – всегда… Он полюбил меня, когда ему это потребовалось. Втемяшилось в старческую башку, что он нуждается в продолжении рода. Под родом, само собой, следовало понимать исключительно Прохора Савельева.
Думаю, он сожалел, что не способен размножаться один. Раиса ему все только портила.
Взять хоть его сыновей. Уже в четырнадцать лет я понимала, до чего они его бесят. Даже не знаю, кто сильнее – Юрий, вечно закованный в корсет собственных страданий, или скользкий придурок Вениамин.
Юрка и Венька, два семейных огорчения. И на их фоне – я! Красивая! Похожая на деда! Вот что главное. Прохор соглашался признавать равными только тех, кто был слеплен из одного с ним теста.
Конечно, надо смотреть правде в глаза: больше прочих он выделял не меня, а Пашку. Но и у меня были неплохие шансы, если бы все не закончилось так, как закончилось.
И это был первый раз, когда судьба ограбила меня.
Помню, дед стоит над телом, а лицо у него серое, как цемент, и одной рукой он отпихивает цепляющуюся за него жену, а другой машет на нас и кричит: «Вон! Все вон!» Я пыталась подойти к нему, но он выгнал и меня.
Мой второй шанс выпал, когда Раисе пришло время умирать. Кто ухаживал за ней перед смертью? Я.
Не могу сказать, что мне это тяжело далось – все-таки бабка до последнего была в сознании и обслуживала себя сама, так что я торчала в ее хате в основном затем, чтобы мать не приставала ко мне с нотациями. Ей, видите ли, некогда следить за старухой. У нее пылкий роман – в ее-то возрасте! А Раису нельзя оставлять одну. Вдруг она упадет, станет мучительно умирать, кошки объедят ее лицо… бла-бла-бла!
Никаких кошек у бабки отродясь не водилось. Но у моей матери не голова, а рама для воображаемых картин. Никакими фактами не замалевать нового живописного полотна. Сказано, объедят – значит, объедят! И соседи проклянут бессовестную Людмилу, не позаботившуюся о единственной старенькой тетушке.
Ключевое слово тут – «соседи». По убеждению маменьки, жить надо так, чтобы ни одна соседская сволочь не могла сказать о тебе дурного слова.
Однако я не слишком сопротивлялась. По-моему, все складывалось как нельзя лучше. Раз уж я все равно в очередной раз осталась без работы, можно провести ближайший год, опекая полоумную бабку. Оплата – дом. По-моему, справедливо. Я прошерстила сайты с объявлениями о продаже недвижимости, и когда осознала, сколько может принести литвиновская хата, у меня мурашки побежали по коже. Нет, я всегда понимала, что дед хорошо устроился. Но чтоб настолько!
За эдакое наследство можно и бабку потерпеть.
Тем более Рая вела себя тихо. Разжирела, конечно, до безобразия. Мне приходилось помогать этой потной туше выбираться из кресла и спускаться в сад (я все боялась, что когда-нибудь ступеньки провалятся под ней). Русая коса поседела, но стричь ее бабка отказывалась наотрез. «Всю красоту мне срежешь!» Господи, как я хохотала! Всю красоту, вы только подумайте! Сидит эта плесневелая жаба в двух шагах от встречи с Создателем и квакает о прекрасном!
При бабке, понятное дело, я вела себя тихо. Газетки ей читала. Ездила в город, чтобы купить гипс: у нее осталась привычка лепить фигурки, которые она высушивала, тщательно раскрашивала и расставляла по полкам. И еще бесконечные вазы и кувшины. Входишь в кладовку, а все полки забиты кривобокими уродцами!
Бабуля тихо догнивала в своем закрытом мирке, точно улитка в раковине. Я преисполнилась уверенности, что все идет как по маслу. Сюрпризов можно не ждать. Когда она изредка все-таки злила меня своим упрямством, я напоминала себе, что передо мной ходячий труп, обремененный недвижимостью. Представь человека покойником – и он перестанет тебя раздражать. Надо бы испробовать это на моей собственной матушке, ха-ха-ха!
А потом Раиса слегла. И за неделю до смерти вдруг ударилась в воспоминания.
Долго же она молчала! Я полгода пыталась выжать из нее хоть что-нибудь, подступалась к ней осторожно, как кошка к голубю… Ни слова! Она замыкалась так, словно это ее рука нанесла смертельный удар. И понемногу я сдалась.
Но тут ее внезапно прорвало. «Речка! – твердила она. – Девочки пошли на речку и едва не утонули… Но ее спас мой оберег! Я всегда верила, что он обладает удивительной силой, Женечка!»
Поначалу я не поверила собственным ушам. Решила, что бабка заговаривается. Я ведь помнила во всех подробностях и события того дня, и собственную бессильную ярость, и ощущение, что чуть ли не впервые в жизни столкнулась с тем, чего мне не преодолеть. Называйте это роком, или кармой, или фатумом, или еще каким-нибудь глубокомысленным словцом. На самом деле оно маскирует лишь один факт: вы лох. Лузер! Вас переиграла тупая и бессмысленная судьба.
«Он столкнул ее с крыши, Женечка… Я видела это своими глазами! Он был дурной мальчик, ты же знаешь…»
