Безумие толпы - Луиза Пенни
– Убили не профессора Робинсон, – сказал Бовуар. – Убили ее помощницу и подругу. Женщину по имени Дебора Шнайдер.
Они задержались у закрытых дверей в библиотеку.
Двери были огромными – такие больше подходили для крепости, нежели для библиотеки. Высотой не менее пятидесяти футов, сделанные из тяжелого старого дерева, они резко контрастировали со зданием из стекла и бетона.
Бовуар по фильмам, которые смотрел поздним вечером, знал, с чего начинаются многие хорроры: наивные люди стоят перед громадными, старыми, запертыми дверями.
Как часто он шептал, глядя на экран: «Не входите туда, не входите».
Но они, конечно, всегда входили.
Доктор Хейг-Йерл отперла двери – и они вошли.
* * *
Святой идиот сидел, прислонившись к спинке стула и прижимая костяшки тонких пальцев к губам.
Арман остановил запись и опустил телефон. Доктор Жильбер смотрел мимо него в освинцованное стекло на лес и холмы вдали.
– Закончили, доктор Жильбер?
Голос официанта напугал Винсента, вернул его к реальности. Он посмотрел на свою пустую тарелку:
– Oui.
Когда молодой человек унес посуду, Винсент Жильбер перевел взгляд на Гамаша. Молча. Не потому, что ждал, когда заговорит старший инспектор, просто не знал, что сказать. С чего начать.
Он открыл рот, сделал глубокий-глубокий вдох, выдохнул. Потом снова сомкнул губы.
Наконец, когда принесли кофе, Жильбер произнес:
– Я был там.
Арман понимал: это говорилось не для подтверждения очевидного. Это была пауза перед прыжком.
– Все сказанное мной ранее – правда. Я пошел на лекцию, вовсе не преследуя некую тайную цель. И определенно не для того, чтобы навредить Робинсон.
«Не навреди». Арман много лет считал, что это слова из клятвы Гиппократа. И только недавно понял, что это не так.
Фраза «не навреди» присутствует в писаниях Гиппократа, но в другом тексте. Посвященном эпидемиям.
– Вы знаете, что́ на этом видео, – сказал Гамаш. – Не только доказательство вашего присутствия.
– Да.
Видео, обнаруженное Жаном Ги и снятое осветителем из будки, расположенной довольно высоко над полом старого спортзала, ясно свидетельствовало о том, что произошло.
Полицейские увидели Винсента Жильбера в шапочке «Канадиенс», натянутой почти на глаза, – очевидно, тот не хотел, чтобы его легко опознали. Когда совсем близко от него затрещали хлопушки, он пригнулся. Явно был удивлен.
Потом он выпрямился и вместе с остальными посмотрел на сцену; Гамаш тем временем успокаивал слушателей, говорил, что это не стрельба.
А затем эти красноречивые несколько секунд…
Человек рядом с Жильбером поднимает руку. Медленно. В его руке хорошо различимый на записи пистолет.
Все присутствующие уставились на сцену. На Гамаша.
Кроме Винсента Жильбера. Тот смотрел на пистолет. Потом повернул голову и взглянул на человека, держащего оружие.
Целящегося. Потом нажимающего спусковой крючок.
И стреляющего.
Святой идиот видел все это своими глазами. Был так близко, что мог протянуть руку и ударить по пистолету снизу. Чтобы выстрел не достиг цели.
– Дело не в том, что вы не навредили, – сказал Арман. – А в том, что ничего не сделали.
Глава тридцатая
По дороге в Монреаль Рейн-Мари и Мирна говорили об Ослере, и Жан Ги то прислушивался, то думал о чем-то своем. Иногда, впрочем, запоминал какие-то подробности.
Главное, что он запомнил: библиотека названа в честь знаменитого и давно умершего доктора из англиканской семьи, который подарил Макгиллу свои записки и книги более века назад.
Бла-бла-бла.
Жан Ги Бовуар немного пользы видел в библиотеках, хотя никогда не говорил об этом ни Анни, ни ее родителям, которые считали библиотеки священными местами.
Он не дорос до посещения библиотек, а теперь, с появлением Интернета и свободного доступа к информации, вообще не мог понять, для чего они нужны. Так было до тех пор, пока Бовуар не отправился вместе с Анни и Оноре на детский час в местную библиотеку. Его поразило благоговение в глазах сына, когда библиотекарь читала им вслух.
Он видел радость Оноре, когда тот сам выбирал, какие книги ему взять. Видел, как мальчик прижимает их к груди, словно читает сердцем.
Через своего маленького сына Жан Ги открыл для себя, что в библиотеках хранятся сокровища. Не письменное слово, а вещи, которые невозможно увидеть. Как сказал le Petit Prince[93], герой книги, которую Жан Ги впервые прочел, когда читал ее сыну: «Самого главного глазами не увидишь».
Знания, идеи, мысли. Плоды воображения. Все – невидимое. И все это обитало в библиотеках.
Но вряд ли кто-то лучше детектива из отдела, раскрывающего убийства, знал, что не все идеи и мысли, не все плоды воображения следует крепко прижимать к груди.
Когда огромные двери знаменитой библиотеки распахнулись, у Жана Ги отвисла челюсть.
Доктор Мэри Хейг-Йерл отошла в сторону, чтобы он мог обозреть потолок на немыслимой высоте, дубовые панели на стенах. Высокие книжные шкафы с застекленными дверцами, и витражные окна, и тихие уголки, и длинные столы с лампами для чтения. Двадцать первый век остался за порогом, и вошедшие оказались в тысяча восьмисотых годах.
– Сэр Уильям Ослер был выпускником Макгилла, – рассказывала доктор Хейг-Йерл. Она вела своих спутников по громадному залу. – Он считается отцом современной медицины. То, что вы видите, – это реконструкция оригинальной библиотеки.
Бовуар мог в это поверить. Он словно вошел в дом викторианского джентльмена.
Доктор Хейг-Йерл кивнула в сторону длинного дубового стола:
– Пока присядьте здесь, а я посмотрю, что у нас есть о Винсенте Жильбере. Какие-то документы непременно отыщутся. Он человек довольно знаменитый.
Все трое усмехнулись: они знали, в какое раздражение впал бы святой идиот, услышав это «довольно». Не прошло и нескольких минут, как перед каждым из них лежало по стопке бумаг.
– И все это имеет к нему отношение? – изумился Бовуар?
– Да. – Доктор Хейг-Йерл сама казалась удивленной. – У нас есть несколько папок с довольно старыми документами, до его работы в ординатуре. Я их не принесла, но могу, если хотите.
– Non, merci, – сказал Бовуар. – Этого более чем достаточно.
Он поерзал на жестком стуле и смирился с предстоящим ему долгим скучным днем. Хотя и остался начеку. На тот случай, если нечто невидимое в этих папках вдруг станет явным.
* * *
Изабель Лакост поговорила с Доминик и получила от нее список персонала гостиницы.
Она задумалась.
У Эдуарда Тардифа были сын и дочь, Симон и Фелисите́. Их допросили. Как и жену Тардифа. У всех было алиби на день лекции, и они не смогли сказать ничего полезного для следствия. По словам полицейского, проводившего допрос, они выглядели ошеломленными и испытывали естественное в
