Ксавье Монтепен - Кровавое дело

— Действительно, очень странно! Это обстоятельство еще усложняет таинственную обстановку вокруг трагической смерти вашего отца. Не позволите ли задать вам один вопрос?

Сесиль инстинктивно угадала, какого рода вопрос задаст ей доктор, и почувствовала, что почти теряет сознание.

— Этот человек солгал, не так ли? Этот ломающийся актер, фат, дышащий самодовольством, позволил себе вообразить, что один взгляд, а может быть, и улыбка, которую вы бросили ему, как милостыню, дают ему право надеяться Бог знает на что?

Дочь Жака Бернье склонила голову под проницательным взглядом доктора, который, казалось, пронизывал ее до глубины души.

— Как! Вы молчите! — воскликнул Пароли. — За несколько минут до его прихода вы сказали мне: «Не расспрашивайте меня!» Не были ли эти слова продиктованы опасением и нежеланием сознаться, что вы уже отдали свое сердце? Что вы уже невеста?

Сесиль сложила руки умоляющим жестом и, устремив на итальянца взгляд, полный мольбы и нежности, проговорила:

— Прошу вас, умоляю вас, сударь, сжальтесь надо мной!

— Выслушайте меня, mademoiselle. Я достаточно сказал для того, чтобы вы могли понять, что с первой минуты, как только я увидел вас, мое сердце отдалось вам навеки. Это бывает редко, я знаю, но случается, что любовь зарождается от одного взгляда, обрушивается, как удар грома, овладевает всем нашим существом и мгновенно решает нашу будущность!

Вот именно такова и моя любовь к вам, Сесиль! Она настолько сильна, велика и глубока, что поймет невольную ошибку… простит ее, если эта ошибка уже совершена… Она простила бы даже преступление, если бы, говоря об ангеле, я мог толковать о преступлении!

Кроме того, мой ум парит высоко!

Из всех земных добродетелей, по-моему, лучшая — снисходительность! Не надо обрушиваться на падших, а надо стараться поднять их!

Это мое убеждение! Моя любовь — вся самоотвержение, вся преданность, но преданность требует откровенности.

Если даже в вашей жизни было падение, вы и тогда будете моей женой, всеми уважаемой, почитаемой женой, поставленной так высоко, что все будут молиться на вас!… Но… я имею право знать, существует ли в мире такой человек, который бы мог попытаться оскорбить вас. Я жду правды! Одной только правды!

— Ах, вы будете презирать меня… — пробормотала Сесиль, окончательно растерявшись.

— Клянусь, что не только не буду презирать вас, но мое уважение еще увеличится вследствие вашей откровенности! Этот Дарнала был вашил любовником, не так ли?

Сесиль низко опустила голову и ее хорошенькое личико покрылось малиновым румянце..

Это был самый ясный ответ, какой она могла дать.

— Он намекал только на свои права, которыми он обязан вашей слабости?

Сесиль продолжала молчать, ее прелестная головка склонилась еще ниже.

— Бедное дитя! Несчастное дитя! — проговорил итальянец, привлекая Сесиль к груди и слегка целуя ее волосы. — Вы жестоко платите за один миг увлечения! Я понял все! Вы готовитесь стать матерью!

Сесиль вдруг разразилась громкими, истерическими рыданиями.

— О, не проклинайте меня! Не презирайте! — молила она, почти не помня себя.

— Да разве похоже, чтобы я проклинал или презирал вас?

— Если бы вы только знали, если бы вы знали, как я ненавижу этого негодяя, так низко воспользовавшегося моей слабостью, доверчивостью! Отец мой был в отъезде… Я была совершенно одна… без руководителя… без поддержки… В момент полнейшего безумия я позволила этому человеку отвезти меня к себе, совершенно не подозревая о той опасности, которая могла угрожать мне. Он восторжествовал надо мной силой, клянусь вам! Я защищалась, как могла, когда поняла… Но, к несчастью, было уже слишком поздно! Я погибла безвозвратно! Простите меня, сжальтесь надо мной!

И на этот раз, по обыкновению, Пароли в совершенстве сыграл свою роль.

Почти прикасаясь губами к Сесиль, он проговорил:

— Я вас люблю, Сесиль, и мне нечего прощать вам, мое бедное дитя, так как вы совершенно не виноваты. Соблазнитель, совершивший насилие, — страшнейший негодяй, а вы… вы несчастная жертва.

— Вы меня любите? Боже мой, неужели это правда? — как в бреду проговорила молодая девушка.

— Да, Сесиль, я люблю вас глубокой и чистой любовью! Любовью честного человека! А вы, хотите ли вы полюбить меня?

— О да, я уже люблю вас! Да и как мне не любить такого благородного, великодушного человека! Вы — ангел прощения. Вы снова возвысили меня в моих собственных глазах.

— В таком случае, — серьезным и торжественным тоном проговорил итальянец, — пусть прошлое исчезнет навеки! Пусть о нем не сохранится никакого воспоминания! Пусть оно сгинет из вашей памяти так же, как сгинуло из моей… Ребенок, который у вас родится, будет моим ребенком…

Сесиль упала на колени, протянув к Анджело обе руки.

— О, Боже мой! Вы — олицетворенное великодушие! Сама нежность и деликатность! Что вы за человек!

— Любящий человек! Человек, которого вы сделаете счастливым навеки, если согласитесь стать его женой… А теперь подумаем о том, как нам отомстить за вашего отца.

— Не следует ли отнести к судебному следователю письмо, найденное Дарнала, вместе с бумажником, который вы мне принесли? — спросила Сесиль.

— Да, но только совершенно излишне говорить, кто именно возвратил вам его.

— Почему?

— Да если вы назовете имя Дарнала, ясно, что его немедленно привлекут к допросу. Судебный следователь будет стараться выведать у него как можно больше подробностей. Сбитый с толку всеми этими вопросами, он легко может сказать, что был вашим любовником.

Сесиль закрыла лицо руками.

— Это правда. Этот человек способен на всякую подлость и глупость.

— Значит, вы сами понимаете, что упоминать его имя не только излишне, но даже и небезопасно.

— Что делать?

— Да это очень просто. Я могу сказать, что письмо находилось в бумажнике вместе с другими документами, а вы, конечно, не опровергнете моего показания.

— Я буду во всем слушаться вас.

— Помните, Сесиль, что имя Дарнала никогда не должно больше быть произнесено — ни вами, ни мною!

— О, никогда, никогда!

— Завтра мы отправимся вместе к господину де Жеврэ.

— Ждать вас здесь, мой друг?

— Нет. Целое утро я буду занят больными в моей лечебнице. Вы и потрудитесь заехать за мной. Можете приехать в десять часов утра? Вот мой адрес.

Пароли написал две строчки на листке, вырванном из своей записной книжки, и подал его Сесиль, говоря с улыбкой:

— Вот дом, где вы скоро будете госпожой и полной хозяйкой. Спрячьте хорошенечко бумажник, который я вам принес, и не расставайтесь с ним ни под каким видом.

— Подумайте только, что я здесь совершенно одна со служанкой! Не лучше ли вам сохранить его у себя до завтрашнего утра? Мне думается, что в ваших руках он в большей безопасности, чем в моих.

— Вы правы.

И, взяв бумажник, Пароли спрятал его в боковой карман сюртука.

— Завтра, — продолжал он, — после нашей поездки к судебному следователю, мы позаботимся и о вас, или, вернее, о нас. Обдумаем наши планы и проекты относительно будущего. А до тех пор прошу помнить, что состояние вашего жениха, вашего будущего мужа, находится целиком в вашем распоряжении. Поэтому прошу обращаться к моему кошельку, сколько вам заблагорассудится.

— О нет, нет, этого не надо! — в замешательстве пробормотала Сесиль.

— Хорошо. Мы поговорим об этом завтра.

И со словами «до завтра» Пароли снова привлек в свои объятия дочь убитого им человека и поцеловал ее в лоб.

Когда он ушел, Сесиль подбежала к окну, чтобы посмотреть, как он будет уезжать. Пока итальянец спускался по лестнице, на губах его играла чисто мефистофельская улыбка.

— В полчаса добыть жену, ребенка и целое состояние! — пробормотал он. — Черт возьми! Скоро же я, однако, обделываю свои делишки! Вот уж про меня нельзя сказать, что я теряю время. Остается узнать, сделал ли Жак Бернье настоящее завещание или же ограничился черновиком…

Поль Дарнала вышел от Сесиль Бернье с сердцем, переполненным горечью, злобой и ненавистью.

Он гневался на Сесиль за то, что она обманула его, да еще и посмеялась над ним.

Он ненавидел этого незнакомца, по всей вероятности, любовника Сесиль, который, не довольствуясь тем, что заменил его, еще и подавлял его видимым превосходством и ни с чем не сравнимым апломбом. Он ненавидел свою неверную любовницу, и в то же время любил, несмотря на все мучения, которые она заставила его вынести. Ведь ненависть — один из видов любви.

Направляясь к своему дому, он не переставал бормотать отрывочные фразы и бессвязные слова.

— Выйти замуж! Да может ли это быть? Если она действительно осмелится сделать это, то, значит, положение, на которое она мне намекала, вовсе не существует. Она или ошиблась, или, по обыкновению, солгала! Не может же быть, чтобы она иначе приняла чье-нибудь предложение! Ведь все равно такой брак окончился бы очень скоро самым скандальным разрывом!