Хараламб Зинкэ - Современный румынский детектив
— А кто не знает? Все знают. Там, в том его дворе, он и мне приготовил могилу, паук. Думает, что там меня и схоронит. Но правда другая, товарищ, как ты ко мне ни относись. Раз ты говоришь мне «ты», значит, и мне можно. Гляди, вон там, возле ивы, все тогда и произошло. Там горел костер, мне кажется, что его зажег господин учитель Морару, он там был. Мы хотели пахать землю, а баба Крэчуна кинулась на меня с палкой, он же в это время заряжал ружье. Я оттолкнул ее, не мог же я позволить бабе избивать меня. Было лето, а на ней шелковое платье, платье загорелось, и она бросилась в Муреш — бросилась сверху, да так внизу и осталась.
— Товарищ Корбей, любопытные вещи ты рассказываешь. Но коли так, почему Крэчун убил Турдяна, а не тебя, раз ты, по его мнению, виноват в смерти его жены?
Корбей резко остановился, сделал еще одну затяжку, потом швырнул сигарету под ноги и придавил подошвой.
— Вот, здесь начинается Форцате, если только это вас интересует. А то я всю дорогу спрашивал себя, не пожаловали ли вы из Бухареста мерять нашу землю. Очень я боюсь, что это придется не по вкусу председателю Урдэряиу.
— Ты мне не ответил, товарищ Корбей. Я спросил, почему Крэчун не попытался убить тебя? Ведь не Турдян же был виноват в случившемся…
— Но Крэчун пытался меня убить, товарищ майор, и, если бы мог, убил бы меня и сейчас, да не может, руки коротки. А что произошло тогда — зачем вспоминать? И почему тебя это интересует, тогда ведь Анны Драги не было. Если хорошенько прикинуть, она еще и не родилась тогда. И потом, какое вы имеете право задерживать людей разговорами, а я вижу, вы всех держите…
— Вот те на! — взвился Панаитеску, и Дед не остановил его.
На подобный вопрос можно было ответить лишь в таком же тоне, а жесткость тона была свойственна Панаитеску, который каждый раз оскорблялся, как за самого себя, когда кто-нибудь обходился непочтительно с его шефом. Вопрос Корбен, по его мнению, был более чем оскорбителен.
Товарищ Корбей, во-первых, ты сам предложил нас проводить, и, во-вторых, позволю себе задать вопрос, ты разве не заинтересован в том, чтобы выяснить, почему погибла Анна Драга? Ты был последним человеком, который видел ее в живых. И ты не потрудился дойти до милиции и сказать, что видел ее, а надо было, если, конечно, у тебя нет особых причин не ходить туда. Ты спрашиваешь о наших правах, а о своих сугубо гражданских обязанностях ты не помнишь?
Сердитая речь старшины и легкая краска, проступившая на его щеках, сначала вызвали у Корбея улыбку, затем он разразился каскадами громового хохота, и это навело Панаитеску на мысль, что человек, стоявший перед ним, не совсем нормальный, Корбен смеялся долго, до слез. Успокоившись, он высморкался с помощью двух пальцев и, не стесняясь, вытер их о тонкие парусиновые штаны.
— Разрази меня гром, товарищ, ну, не думал, что в Бухаресте шуток не понимают! Ну как же меня не волнует смерть девушки? Только, дорогие мои, раз закон установил, что она утонула, почему вы хотите, чтобы я сомневался? — Голос его опять стал спокойным и уверенным.
Дед понял, что Корбею просто страшно. Он смеялся, чтобы скрыть это и, минуя второй вопрос, вернуться к первому, заодно представив собственную грубость шуткой, но так, чтобы и себя не уронить в глазах Деда. Майор не впервые встречал подобных людей и нисколько не ошибся в своих оценках, потому что Корбей словно не слышал вопроса Панаитеску, а стал объяснять, что случилось той ночью, когда Крэчун хотел убить его и вместо него убил Турдяна.
— У Турдяна была дочка, тогда ей было лет шестнадцать, и мне она нравилась. Крэчун знал, что я по вечерам хожу к ней, может, он подстерегал меня и раньше, а может, от людей услышал. В ту ночь он думал, что я у нее. На суде он не отрицал своей вины, только ни словечком не обмолвился, что меня он хотел убить, а не Турдяна. Он не хотел, чтобы все узнали, что он попал впросак… Я вечерами забирался с Саветой в сарай, там на сене мы и любились, и как раз туда и нагрянул Крэчун, Только в тот вечер все было иначе. Савета была дома, а в сарае спал Турдян, который спрятался там, боясь, как бы чего с ним не случилось, ведь мы оба были слугами у Крэчуна и оба отступились от него. Так и погиб Турдян, дорогие прелюбопытные товарищи, а теперь скажите мне, помогло ли это вам понять, как умерла Анна Драга.
— Может быть, и помогло, товарищ Корбей, даже очень может быть…
— Я бы сильно порадовался, сильно порадовался, — сказал Корбей. — Эй, малыш, — крикнул он ученику, который убирал кукурузу на краю участка, — зачем бросаешь початки в грязь? Если мать сварит тебе мамалыгу с грязью, тебе понравится?
На краю кукурузного поля появились школьники в сопровождении молодой учительницы.
— Что случилось, дядюшка Корбей? — спросила учительница, и Корбей резанул ладонью по воздуху, мол, ничего не случилось, оставьте меня в покое.
— Ты смотришь на них, товарищ, не знаю, как тебя зовут, — обратился Корбей к Панаитеску, — будто жалеешь их, что они работают. Пускай работают, пускай поглядят, как человеку достается…
— Можно подумать, что вам не хватает рабочих рук, — полюбопытствовал Дед.
Корбей нахмурился и вытер нос рукавом.
— Руки-то есть, может, пусть и не слишком много, но есть, только не все руки в работе… Думаете, я не заметил, как вы заглядываете во дворы? Заметил, да. Но сейчас крестьянин, видите ли, живет на пансионе, за счет того, что дает ему сад и курятники. Живет, благодарим великодушно, не хуже горожанина. Теперь одни зажирели, а другие, у кого дети на фабриках, живут на их деньги. Молодежь не очень-то у нас задерживается. Гляньте-ка на этих молокососов, как они убирают кукурузу, — тошно смотреть! Будто они и не родились у коровьего хвоста. Окончат восемь классов и смываются в город. Зачем вам врать, вы ведь, насколько я понял, любите правду, — сказал Корбей, прищурив глаза, — наш трудодень — это день крестьянского труда, то есть, как говорится, труда неквалифицированного. Там, где нельзя заработать как следует, там нет и интереса. Крестьяне не выходят на работу или работают ровно столько, чтобы набрать запланированные трудодни…
Давай я тебе покажу, товарищ майор, как меряют землю — может, ты мне объяснишь, зачем это тебе? — сказал Корбей и, не дожидаясь согласия Деда, взял у него из-под мышки циркуль, оглядел с явным интересом и потом с удивительной быстротой стал вертеть деревянный треугольник ладонью и подталкивать его вперед указательным пальцем, так что меньше чем за минуту Корбей отмахал порядочное расстояние. Он повернулся, улыбаясь, и многозначительно поглядел на Деда.
— Земля, да, — сказал Корбей, — земля может убить, — добавил он и, сунув руки в карманы, хотел уйти.
— Товарищ Корбей, не сердись и припомни: в тот день, когда ты шел из соседнего села и видел Анну Драгу, она загорала на солнце над обрывом или у подножия холма?
Корбей показал пальцем вверх:
— На склоне.
— А тебя в тот вечер кто-нибудь видел? Или ты видел кого-нибудь, кроме Анны?
Корбей обернулся нахмуренный — он едва сдерживался.
— Послушай, товарищ майор, если ты меня в чем-нибудь подозреваешь, скажи прямо. Понял? Я никого не видел, и меня никто не видел. У тебя есть еще вопросы? А то я тороплюсь, там, в долине за Форцате, меня ждут люди, их перекур затянулся.
— Товарищ Корбей, если ты так уверен, что тебя ни кто не видел, значит, у тебя были серьезные причины оглядываться вокруг, чтобы в этом удостовериться. Причины действительно были?
— Да, были. Человек, когда ему приспичит делать то, что делает и царь, оглядывается вокруг, чтобы его кто-нибудь не увидел. От многих предрассудков я уже освободился, а вот от стыда — еще нет, — сказал он и с усмешкой удалился, не видя, как Панаитеску сжал кулаки.
— Какой нахал! — воскликнул Панаитеску.
— Нет, дорогой мой, нет, человек защищается как может, он всю дорогу только и делал, что защищался. Вот я и спрашиваю почему? Что он боится — это ясно, но я не чувствую в нем, дорогой Панаитеску, того страха, какого я ждал.
По-моему, его следовало бы арестовать, Дед. У нас есть свидетельница. Пусть немая, но она ведь может изобразить события жестами и уличить Корбея.
— Всему свое время, дорогой мой, свое время. Пожалуй, наша дорога не так коротка, как ты воображаешь. Более того, я уверен, что нас ждет еще немало сюрпризов.
— Так я и знал — ты опять, как всегда, усложняешь, а здесь мне все кажется ясным, как слеза ребенка.
— Я всегда боялся слез, дорогой Панаитеску, сердце сжимается, когда их вижу.
16
Свыше трех часов понадобилось Деду и Панантеску, чтобы измерить землю от того места, где, как показал Корбей, начиналось Форцате, и до долины, где протекал ручей. Там воткнутый в землю шест отмечал границу того участка, который так интересовал майора. Деревянный циркуль казался тяжелой палицей в руках Деда, и его неловкость привлекла внимание школьников, пришедших на сбор кукурузы. Они сгрудились на краю кукурузного поля и от души смеялись, несмотря на протесты и увещевания молодой учительницы. Дед же, не стесняясь, продолжал работу, а задачей Панаитеску было вести счет отмеренным метрам. В какой-то момент, не выдержав насмешек, Панаитеску взял циркуль из рук майора, убежденный, что он лучше справится с делом, но, к своей великой досаде, проявил еще большую неуклюжесть, чем его шеф. Он оправдывался тем, что земля слишком рыхлая, а деревянный циркуль не был рассчитан на его рост.
