Елена Арсеньева - Венецианская блудница
– Ну, дура баба! Хочешь как лучше, а она… Ну где она подевалась?
– Я здесь, – послышался вдруг совсем рядом дрожащий голос, и почти напротив своего лица, ну, может быть, чуть выше, князь Андрей увидел прильнувшее к тяжелой решетке бледное пятно лица. Вгляделся… и едва не стал из спасателя спасаемым, ибо при этом зрелище руки его опустились, и он канул бы ко дну, когда б две тонкие, но сильные руки не просунулись проворно сквозь решетку, не успели схватить его за плечи, удержать на поверхности, притянуть ближе… Теперь он мог различить каждую черту этого исплаканного лица, вглядеться в огромные, потрясенные глаза, обведенные темными полукружьями, и воскликнуть, все еще не веря:
– Лючия!
– И ты туда же! – был разочарованный ответ, и пальцы, вцепившиеся в плечи князя Андрея, разжались, так что ему пришлось все же окунуться с головой, прежде чем осознал свою ошибку и сообразил, что вместо жены нечаянно нашел свою бывшую невесту.
***В той стремительности, с какой они прильнули друг к другу сквозь решетку, было что-то отчаянно-детское. Оба и впрямь чувствовали себя заплутавшими в чащобе ребятишками, которые, после долгих слез и безнадежных ауканий, наконец-то обрели товарища по несчастью, и хотя им сразу стало легче, ибо разделенная на двоих ноша гнетет вполовину меньше, все-таки они еще глядели друг на друга с опаскою, словно бы не могли до конца поверить, что и впрямь видят того, кого видят, а не морок, не наваждение. Слишком уж невероятной была эта встреча!
Они беспрестанно целовали друг друга и называли ласковыми именами, но ни разу не сомкнулись их губы, а в нежных словах самый пристрастный наблюдатель не нашел бы и намека на другую любовь, кроме той, которая может соединять брата с сестрой. Если они и не ощутили себя счастливее, ибо слишком сильно кровоточили их сердца, все же они чувствовали, что стали вдвое сильнее, словно бы не трепыхались они оба, цепляясь друг за дружку, в темном, бездонном, чужеземном канале, а утвердились на крохотном пятачке, где вокруг них была вся их далекая страна или, по крайней мере, их родимые места с речками Каширкою и Казаркою, с Извольским и Казариным-Кашириным, с полями, садами, лесами, церквами, с русским синим небом и незакатным родным солнцем. Tеперь они знали, что одолеют все, и когда князь Андрей вцепился в решетки и рванул их, он немало удивился, что они не сломались, будто прутики, потому что ощущал он в себе в этот миг несказанную силу.
– Бесполезно, – вздохнула Александра. – Я трясла, билась, рвалась… Крепкие решетки. Тут же прежде был склад, а значит, сделано все на совесть. Но ты не отчаивайся, тебе надо только выбраться на сушу и войти в здание. Оно заброшенное, никто тебя не остановит. Главное дело, не заблудись, там такой лабиринт… Он меня не на ключ запер, а только засовом заложил. Ключ у них, по счастью, в замке сломался, они, уходя, ругались, вот, мол, незадача, а потом Фессалоне засмеялся: хорошо еще, дескать, что теперь ключ сломался, а не когда Маттео двери отворял, чтобы своего господина на волю выпустить!
Князь Андрей тряхнул головой, пытаясь хоть что-то понять в этой скороговорке, обрушившей на его голову новые имена и сведения. Впрочем, про Фессалоне он уже слышал… но при чем тут Фессалоне?
– Как же он мог уйти, этот чертов Бартоломео? – сказал он. – Я так понял, что вас заперли всех вместе.
Настал черед Александры вытаращивать глаза. Во-первых, оттого, что Андрею знакомо это ненавистное имя. Во-вторых, что он посвящен в ее злоключения. Тут он заговорил вновь, и она поняла, что предел изумлению еще не скоро настанет:
– Скажи хотя бы, удалось тебе завладеть этими растреклятыми бумагами, из-за которых заварилась вся каша?
– Нет, – пролепетала она. – Их здесь и не было никогда, они ведь в палаццо Фессалоне, в тайнике… – И засмеялась: – Ты давно в Венеции? Неделю, две? Когда ты все успел разузнать, от кого?!
– Не две недели, а два часа, – честно признался князь Андрей. – Узнал же обо всем еще раньше, из письма Лючии, а сегодня столкнулся нос к носу – с кем бы ты думала? С ее гонителем, с этим чудовищем, с этим дьяволом в образе человеческом, с этим чернолицым уродом Ло…
Он осекся, заметив, каким опасным огоньком вдруг блеснули глаза Александры. И задумался, впервые задумался над тем, что не только в России, верно, происходили события, лицевая сторона которых надежно скрывала и даже искажала ту, что таилась с изнанки. Да, это он теперь понял. Не понимал только, как мог перепутать сестер. Теперь он ни за что не принял бы одну за другую. Лючия – она такая нежная, мягкая, робкая. А в Александре молниями проблескивает некая тайная сила, отвага полуобнаженного клинка. Трудно поверить, что это она только что плакала и взывала о помощи!
– Позволь, – заикнулся князь Андрей, – но разве не он обошелся с тобою так бесчеловечно? Разве не он тебя запер здесь? Я же довольно долго стоял возле него в том кабаке и слушал его отрывочные восклицания, прежде чем отважился заговорить и предложить помощь! Я помню… да, я помню, как он бормотал: Чезаре оказался прав! Преступница, предательница! Она погибнет вместе с этим негодяем!
– Погоди, – прервала Александра. – Я что-то не пойму. Значит, Чезаре выследил меня, когда я сюда пошла? О черт! Ничего не могло быть хуже! Я-то ведь попалась на удочку и была уверена, что иду за бумагами Байярдо… ну, Анджольери, это все равно. А Маттео завлек меня сюда обманом, и ключ, который я стащила у Чезаре, был вовсе не ключом от тайника Фессалоне! Они закрыли меня здесь, а сами ушли, оба, вместе. Но мне кажется, с ними был еще кто-то, потому что я отчетливо слышала шелест платья, когда шла сюда. И потом Фессалоне с кем-то шептался, я слышала нежный голос, о чем-то его умоляющий. Может быть, она просила обойтись со мною мягче, отпустить? Но он не мог простить мне того, что я дважды предала его в руки Чезаре. Он даже ничего не слушал: схватил меня, втолкнул в эту каморку… Я тут полночи проплакала, прежде чем отыскала ход вниз, к окошку, и начала кричать! Значит, у Фессалоне была какая-то сообщница… – пробормотала Александра задумчиво – вдруг возбужденно вскричала: – О, погоди! Кажется, я начинаю понимать! Ну конечно! Если Чезаре следил за мной, он мог видеть, как я вошла сюда с Маттео, а потом старик появился в сопровождении Фессалоне и какой-то женщины. Было уже темно, он мог не разглядеть в точности и принял ее за меня. И решил, что я по доброй воле выпустила злодея. И он сообщил об этом Лоренцо, они пошли за ними и заперли в тайнике. Фессалоне, Маттео и ту даму. Да, я почти уверена, что все было именно так!
Александра с облегчением рассмеялась, не обращая внимания, как вдруг побледнел князь Андрей.
– Ну, если я права, то Лоренцо недолго будет на меня сердиться. Достаточно появиться перед ним. И ты засвидетельствуешь, что спас меня из этого подвала, а вовсе не из тайника треклятого Бартоломео. К тому же, можно будет пойти туда и убедиться, что его добыча все еще на месте и никуда не ускользнула. И тогда не только Лоренцо поверит, что я ему никогда не лгала, но и Чезаре тоже вынужден будет в это поверить. А самое главное… – Она даже взвизгнула от восторга, пораженная и воодушевленная внезапной догадкой: – Самое-то главное, что ты здесь! И сможешь засвидетельствовать Лоренцо, что я – Александра Казаринова, а никакая не Лючия! Уже надоело, что меня все за нее принимают. И теперь наконец-то все разъяснится! А кстати! Тебе привелось встретиться с Лючией в России? Ты знаешь, где она теперь?
Князь Андрей ответил не сразу, и заболтавшаяся Александра, удивленная этим молчанием, наконец-то взглянула на него внимательнее, увидела, как помертвели его черты, и испугалась… так вдруг чего-то испугалась!
– Кажется, знаю, – глухим, чужим голосом, едва выталкивая из себя слова, проговорил он наконец. – Это ее голос ты слышала. Это она была здесь. Это она, она заперта сейчас вместе с Бартоломео и Маттео в тайнике Фессалоне!
***– Скажи что-нибудь, Лючия! Не молчи так, как будто этот маленький склеп уже наполнен смрадом наших разлагающихся тел!
Она подняла голову и вгляделась в темноту, пытаясь различить черты Фессалоне.
Она ненавидела этого человека и считала его виновником всех своих бед, но не смогла не восхититься силою его духа. Ведь и впрямь: смерть уже заглядывает им в лица, а он усмехается и говорит так, словно готов помериться проворством своей шпаги с неумолимостью ее косы. Даже Маттео держится достойно: что-то бормочет в углу, наверное, пытаясь в молитве обрести силы. И только ей, Лючии, сил взять неоткуда… неоткуда!
Все кончилось, все рухнуло для нее. Рухнула последняя надежда, которая вела ее из России: отыскать Маттео, а с его помощью – и письма, столь необходимые Анджольери. Потом за них выкупить у Лоренцо сестру, увезти ее из Венеции, доставить в Россию… и вместе с нею, рука об руку, встать перед Андреем, предоставив ему право выбора. Право прощения – или казни, потому что, если он отвернется от нее, как отвернулся в вечер ее злосчастной исповеди, ей незачем будет больше жить.
