Полина Дашкова - Образ врага
– Да. Но это я помню смутно.
– Скажи мне, Гарик, ты колешься? Травку куришь?
– Нет, – Цитрус энергично помотал головой, – совсем нет.
Азамат бросил вопросительный взгляд на Малькова. Тот пожал плечами и ничего не сказал.
– Но бутылки остались? Что-нибудь осталось, кроме фантиков? – продолжал допытываться Азамат.
– В том-то и дело, что не осталось никаких следов. Как будто в квартире убрали, пока я спал.
– Что вы пили?
– Не знаю. Я точно помню, что я варил кофе для корреспондентки. А потом дыра, провал. Только лицо Карла и голос.
– С акцентом? – быстро спросил Азамат. И тут Цитрус вспотел. Он стал мокрым, словно его окатили из ведра холодной водой.
– Без акцента… Карл говорил без акцента… но этого быть не может.
– Коля, позови быстренько Елену Петровну, – тихо распорядился Азамат.
Один из амбалов вышел и через минуту вернулся с полной пожилой женщиной в белом халате. Она была похожа на обыкновенную докторшу, участкового терапевта из районной поликлиники. На ногах растоптанные тапочки, на голове стандартная рыжая «химия», короткие мелкие кудряшки. Круглое мягкое лицо, оранжевая помада на тонких губах.
– Елена Петровна, пожалуйста, посмотрите хорошенько его вены.
Докторша подошла к Цитрусу, закатала рукава свитера, вытащила маленькую лупу из кармана халата, стала внимательно разглядывать локтевые сгибы. Прикосновение ее холодных жестких пальцев было отвратительно.
– Нет, Азамат Мирзоевич, следов иглы не вижу. Но они могут быть в паху, на лодыжках.
– Елена Петровна, вы осмотрите его хорошенько и сделайте анализ крови. Он не наркоман, но, возможно, ему ввели дозу какого-нибудь сильного наркотика. Из тех, что вызывают галлюцинации.
– А в чем дело-то? – осведомилась докторша.
– Дырка у него в памяти. Если, конечно, не сочиняет… В общем, надо проверить, обрабатывали его как-то или он заврался.
– Так необязательно наркотики. Может, гипноз? – Докторша взяла Цитруса за подбородок, приблизила к нему лицо и заглянула в глаза. – По-моему, он легко поддается.
– С чего вы взяли? – Цитрус дернул головой. – С чего вы взяли, что я легко поддаюсь гипнозу?
– Три дня – большой срок, – задумчиво произнесла докторша, не обращая внимания на реплику Цитруса, – в крови может не остаться следов. Молекулы барбитуратов очень быстро разрушаются в организме. Придется делать мембранную хроматографию. Это дорогое удовольствие. Вы мне точно скажите, Азамат Мирзоевич, что вам нужно узнать. А я разберусь.
– Я подозреваю, его как-то обработали и допросили. Помните, был уже такой случай? Гипнотизер из ФСБ вытянул информацию у одного моего боевика, а потом мы долго голову ломали, гадали, как случилась утечка? Боюсь, здесь у нас именно такой вариант. Вы уж разберитесь с ним, Елена Петровна, только побыстрей.
– Ясненько, – кивнула докторша, – сделаем.
* * *Видеокамера в маленькой комнате при отделении полиции аэропорта Бен-Гурион была вмонтирована высоко, под самым потолком. В эту комнату обычно приводили задержанных, подозреваемых в перевозе наркотиков, иногда их оставляли одних в закрытом наглухо помещении, как бы давая шанс что-то быстро перепрятать или уничтожить. Задержанные, словно утопающие, отчаянно хватались за эту соломинку, но камера в потолке фиксировала каждое движение.
Майор МОССАДа Аркадий Кантор использовал специальное помещение и видеокамеру в иных целях. В случае с гражданкой России Воротынцевой Алисой Юрьевной речь шла вовсе не о наркотиках. Надо было провести сложный допрос, требовалось понять психологические реакции, отделить правду от лжи, уловить оттенки чувств и эмоций. Следовало заснять ее лицо крупным планом, но расположение камеры такой возможности не давало. Алиса и Максим получились нечетко. Лиц не видно, только головы, плечи и колени.
– Вполне можно было обойтись звукозаписью, – заметил полковник МОССАДа Яков Берштейн, просмотрев пленку на большом экране в своем просторном кабинете, – мимика здесь не видна, проанализировать психологические реакции невозможно. А фотографий ее у нас и так есть в достаточном количестве. Но вообще, Аркадий, надо сказать, чтобы там вмонтировали камеру как-то иначе. На всякий случай.
– Да, конечно, они послушают, – хмыкнул Кантор, – не наше помещение, у нас там права птичьи. Они трясут в своей каморке наркоманов, им нужен глаз под потолком.
– Ладно, черт с ней, с камерой. Пусть торчит где угодно. Так почему ты не спросил Воротынцеву про американца? Если я тебя правильно понял, весь твой хитрый план с задержанием на шоссе и штрафом был направлен именно на разговор об американце. Кстати, скажи, пожалуйста, а что бы ты стал делать, если бы она не порвала квитанцию и заплатила штраф?
– Исключено, – покачал головой Кантор, – ни один нормальный человек в такой ситуации платить не станет.
– Однако ты бы отлично выглядел, если бы она оказалась ненормальной и заплатила, – ехидно заметил полковник.
– Ну, я и так выглядел отлично, – засмеялся Кантор, – я честно, вежливо извинился перед возмущенной женщиной. Бюрократический абсурд существует в любом государстве, и в России его не меньше, чем в Израиле. А про американца я раздумал спрашивать, когда ребенок назвал имя Сергея Бренера. Я-то ждал, что она попытается связаться с Вилли Барретом, я не сомневался, что она обратится именно к нему. Больше-то не к кому. А тут – бабах, Сергей Бренер! Хотел бы я посмотреть, какое было бы у вас лицо, полковник, если бы вы оказались на моем месте.
– Удивленное, – рассмеялся Берштейн, – у меня было бы ужасно удивленное лицо. Хорошо, что я не оказался на твоем месте. Ты у нас ведь артист, небось и бровью не повел.
– Я понял, что ее больше ни о чем нельзя спрашивать, надо срочно отпускать. С извинениями. – Аркадий Кантор уселся на ручку кресла и принялся пощипывать короткие жесткие усы. – Там двое в самолете ее ведут и в Москве будут вести очень плотно. Но знаете, сегодня утром я получил ответ от нашего агента из Москвы. Воротынцева Алиса Юрьевна в восемьдесят третьем году была завербована КГБ. Вербовал ее майор Харитонов.
– Хорошие новости, – полковник тихо присвистнул. – Ей было двадцать, чем она занималась в то время?
– Училась в архитектурном институте. Информация получена из спецкартотеки Лубянки, часть которой три года назад удалось перекачать в компьютер, доступный нашему агенту. Там зафиксирован факт согласия на сотрудничество, число, подпись, фамилия и звание вербовщика. Все.
– В те годы пытались вербовать каждого десятого советского гражданина, особенно из интеллигенции, из студенческой среды, – заметил полковник, – но из тех, кто давал согласие, далеко не каждый добросовестно стучал. Бывало, вербовка носила случайный, формальный характер. Мне приходилось ловиться на эту удочку не раз, когда я работал с делами эмигрантов из бывшего Союза.
– Да, но обычно в картотеке имеются какие-то дополнительные данные. Причины вербовки, предполагаемый характер информации. А здесь – ничего. Кантор сполз с подлокотника в кресло, откинулся на мягкую спинку, прикрыл глаза. – Беда в том, что я послал запрос на нее три дня назад, когда был зафиксирован ее контакт с американцем. А ответ пришел только сейчас.
– Ну и что? Не вижу в этом никакой беды.
– Мои люди вели ее как профана, а не как профессионала.
– Понятно, – кивнул полковник, – и тебе кажется, она засекла наблюдение?
– Не знаю. С этой Воротынцевой я вообще ничего не могу понять. Первый шок у меня был ночью, когда ребенок выпалил имя Бренера, а она спокойно подтвердила факт своего давнего знакомства с сыном профессора. Именно тогда я и заподозрил, что она вовсе не пешка, а ферзь в этой игре. Мне даже пришло в голову, что не я ее прощупываю, а она меня.
– А тебе не пришло в голову, что профессионал не стал бы переть напролом и так рисковать? – улыбнулся полковник.
– Какой же здесь риск?
– Ну, предположим, связался бы ты с Сергеем Бренером, а он никакой Алисы Воротынцевой не знает, не помнит, в глаза не видел.
– Она подчеркнула, что они не виделись двадцать лет. Вот вы, например, можете навскидку, прямо сейчас, вспомнить кого-то, с кем двадцать лет не виделись?
– Сразу не смогу, но, если подумаю, вспомню.
– Сергей Бренер тоже вспомнил. Причем моментально, – усмехнулся Кантор, я связался с одним из моих людей, работающих в охране семьи. Он придумал совершенно нейтральный повод, упомянул в присутствии Бренера ее имя. Тот заволновался, стал спрашивать, где она? Можно ли ее найти как-нибудь? Оказывается, они выросли в одной квартире, ходили в один детский сад, в одну школу. В общем, трогательная и совершенно невинная история. Подстроить, договориться заранее в такой ситуации просто невозможно. А для простого совпадения это как-то слишком сложно.
– Похоже, не мы первые уперлись в этот тупик, в правдивую и трогательную историю о детской дружбе, – усмехнулся Берштейн. – Между прочим, если бы ко мне четыре дня назад не поступили сведения, что агентура ЦРУ в Москве интересовалась в голландском посольстве старым московским адресом Бренера, мы бы так и прозевали американское вмешательство в операцию. Вот теперь кое-что сходится, а то я ломал голову, зачем здешнему резиденту адрес коммуналки, из которой Бренеры уехали двадцать лет назад?
