Охота на вампиров - Елена Валентиновна Топильская
Фигурант наш изъявил желание даже показать, как все было, на месте преступления. Я проводила с ним следственный эксперимент и, слушая, как спокойно и обстоятельно излагает он свою версию происшедшего, впервые подумала, что у господина не все в порядке с головой.
Но, как бы там ни было, данных у нас уже хватало на задержание заказчицы. Когда ее привезли в РУВД, на нее бегал смотреть весь оперативный состав.
Оплывшая, с визгливым голосом, с волосами, выкрашенными стрептоцидом, как у героини Раневской, причем сквозь негустую прическу явственно просвечивал розовый младенческий череп, она своими манерами производила впечатление прямо титулованной особы. Спустя считаные минуты собеседник подпадал под ее ядовитое обаяние.
Она с порога заявила, что ни за что отвечать не может, поскольку голова у нее пластмассовая (несколько лет назад она попала в автокатастрофу, получила травму головы, в связи с чем ей была вставлена в череп пластина-протез), и тут же вломила своего подельника, представив дело таким образом, что это он манипулировал ею, втянув в грязные махинации с антиквариатом. По ее словам, он воспользовался ее хорошим отношением, чтобы проникнуть в дом к художнице, где хранились шандалы, совершил там зверское убийство с ограблением, и она чувствует себя виноватой: мы ее, можно сказать, перехватили с порога, когда она как раз направлялась в милицию, чтобы рассказать всю правду о совершенном злодействе. На очной ставке она просто задавила мужика своим авторитетом, было похоже, что он начал верить, что так все и было; но анализ доказательств, собранных по делу, говорил об обратном — заказчиком и вдохновителем преступления была она.
Однако больше ни ей, ни ему не довелось поучаствовать в следственных действиях: оба были признаны экспертизой невменяемыми, не могущими отвечать за свои действия.
Решением суда они были направлены на принудительное лечение, шандалы так и сгинули в недрах частных коллекций — судя по тому, что так и не появились на рынке. Правда, представитель потерпевшей в суде пытался доказать, что не могли два психа действовать столь обдуманно и слаженно, и оспаривал результаты экспертизы; но психиатрия — наука таинственная…
Явка с повинной
Для меня всегда было психологической загадкой, почему преступник признается в содеянном, даже если его еще ни в чем не подозревают. Неужели так сильно желание открыть кому-то душу, поделиться подробностями происшедшего? И если нет привычки ходить в церковь на исповедь (а откуда она могла взяться у советского человека?), то в качестве исповедника иногда выбирают первого встречного.
Много лет назад, еще в качестве секретаря судебного заседания городского суда, я участвовала в судебном процессе над двумя жителями нашего города, которые убили приезжего, чтобы завладеть крупной суммой денег, приготовленной им для покупки машины. Они две недели тонко обхаживали его, заверяя, что имеют блат в автомагазине, в конце концов вынудили снять деньги с аккредитива и убили. Расчленили, вывезли за город, облили останки бензином и подожгли. От трупа остались одни головешки. И никто никогда не связал бы эти обуглившиеся части трупа неизвестного с двумя мошенниками, поскольку они устроили все так, что никто из родственников приезжего не знал, что тот общается с криминальной парочкой. Никто никогда… Если бы одному из убийц не приспичило облегчить душу, и он стал рассказывать случайному попутчику в поезде, что убил человека. Попутчик оказался капитаном милиции, возвращавшимся из отпуска; на первом же полустанке убийца был сдан им в линейный отдел милиции, и дело раскрылось.
Конечно, признание обвиняемого всегда считалось весьма веским доказательством. Но в конце девяностых годов участились жалобы на то, что в милиции применяют насилие к задержанным и выколачивают признания в совершении преступлений в погоне за раскрываемостью. И генеральный прокурор издал приказ, согласно которому человека, признавшегося в совершении преступления, должен обязательно допросить не только следователь, но и заместитель прокурора — чтобы убедиться, что признание дано добровольно, а не вырвано под пытками.
Как-то поздним вечером меня, как заместителя прокурора Центрального района, вызвали, чтобы допросить фигуранта, явившегося с повинной и рассказывающего ни много ни мало о тройном убийстве.
Мы со следователем прибыли в управление милиции и увидели молодого человека лет около тридцати, весьма приятной наружности, по фамилии Аскольдов. Он нежным голосом повествовал, как в состоянии самообороны вынужден был убить своих соседей по квартире, мужа и жену. Он якобы застал соседа за избиением сына как раз в тот момент, когда восьмилетний мальчик от побоев испустил дух. Он вступился за мальчика, между ним и соседом завязалась драка, в ходе которой он нечаянно ударил соседа с большой силой головой об пол; тот скончался на месте; на помощь мужу выбежала соседка, почему-то с однозарядным пистолетом в виде авторучки (мы уж со следователем, боясь спугнуть признание и не уточняли пока, откуда у рядовой гражданки оружие из шпионского арсенала); он стал бороться и с ней, выкручивая руку с оружием, и во время борьбы она непроизвольно выстрелила себе в голову. Оказавшись в квартире с тремя трупами, он решил избавиться от них и вывез за город, где закопал. Эти подробности Аскольдов перемежал с рассуждениями о творчестве Достоевского, в частности, о фигуре Раскольникова, к которому питал особые чувства, и о националистической идее.
Оперативники по секрету мне сказали, что начался их разговор в другой тональности: задержанный рассказывал про умышленное убийство всех членов соседской семьи, после которого он стал хозяином в трехкомнатной сталинской квартире; и только к приезду следователя этот рассказ чудесным образом трансформировался в спасение ребенка и самооборону. Это нас не удивило: такое бывало часто, человеку свойственно приукрашивать свои поступки, особенно если речь идет об уголовной ответственности.
Меня лично удивило другое: молодцу было двадцать семь лет, он был высок, хорош собой, образован — но женат никогда не был, подруги (ни временной, ни постоянной) не имел, женских имен не упоминал, и, по словам знакомых, в его комнате полгода жил с ним вместе его дружок, ранее судимый за разбой.
Выйдя
