Алфред Хичкок - Убийства, в которые я влюблен
— Я знаю, — сказал Бенруд. — Если бы я рассказал об этом, ты бы смог убедить Мойру, что мой мозг так же разложился, как и легкие. Я не хочу, чтобы она помнила меня таким.
Хорнер опять сел. Бенруду было бы легче продолжать, если бы тот проявил проблеск скрытого удовлетворения, но с таким лицом Джим вполне мог сидеть за покерным столом в одной из тех ночных игр, которые у них бывали раньше. Бенруд кашлянул, все взорвалось у него внутри, и он подумал, что сможет скоро с этим покончить.
— Мне жаль, — сказал Хорнер тусклым голосом.
— Мне тоже, — просипел Бенруд. И, помолчав, добавил: — Но я человек и хочу возмездия. Было бы хорошо, если бы тебя признали виновным. В Калифорнии за предумышленное убийство дают газовую камеру — изысканный садизм. Ты никогда не признал бы себя виновным, как бы плохо все ни складывалось; ты прошел бы сквозь всю процедуру до конца.
— Потому что я невиновен, — сказал Хорнер.
— Если нет, тогда ответь на мои вопросы.
— Ой, оставь это! Я иду домой.
— Одну минуту, — медленно произнес Бенруд. — Откуда ты знаешь, что я не отравил твой виски?
Хорнер застыл. Краска сошла с его лица.
— Как я говорил, — сказал Бенруд, — ты борец. И, как я теперь понимаю, отчаянный эгоист, достаточно приятный, достаточно компанейский, но, когда все карты на столе, ты тот человек, который считает, что ничего кроме него самого не существует. Так что, если тебе предъявят обвинение в убийстве, ты будешь бороться. Не будет признания вины, ничего такого, что бы помогло получить смягчение приговора. И ты будешь сидеть на стуле, стараясь не дышать, пока твои легкие выдержат.
— Ты отравил виски? — бормотал Хорнер.
— Мотивы легко можно найти, конечно, — сказал Бенруд.
Пот на лице Хорнера блестел, как масло.
— Деньги, ревность. Ты мог…
— Ты отравил виски? — Хорнер спрашивал стариковским голосом.
— Нет, — сказал Бенруд. — Я не хочу, чтобы Мойра помнила меня и таким тоже. Или даже как самоубийцу.
Он встал. Хорнер тоже поднялся, слегка дрожа, хотя ночь была летней. Бенруд осторожно взял в руки нож. Его собственные отпечатки пальцев не будут иметь значения, потому что отпечатков Хорнера там, конечно же, в изобилии.
У здоровяка появилась усмешка.
— Ты, издыхающая букашка, — сказал он, — всерьез надеешься, что сумеешь мне навредить?
— Несколько иначе, — сказал Бенруд.
Он заранее выяснил, где лучше всего резать, и нож вошел в него с гораздо меньшей болью, чем он ожидал. Хорнер закричал и бросился к нему. Кровь залила ему руки. Бенруд оттолкнул его. Хорнер качнулся назад. Брошенный стакан хрустнул под его башмаком, и он свалил столик.
Бенруд набрал на телефонном диске «О».
— Оператор! — задыхаясь, проговорил он — Полиция. На меня нападают, Джим Хорнер нападает на меня, Джим Хорнер, это Гарри Бенруд, я…
Хорнер навалился на него снова. Телефон упал на пол. Потребуется время на то, чтобы установить, откуда был звонок, и пока приедет полиция. Достаточно для того, чтобы раненный, ослабленный человек успел умереть. Бенруд откинулся на спину и отдался охватившей его темноте.
Роберт Алан Блер
ТОЛСТЫЙ ДЖОУ
На двери пронзительно звякнули колокольчики. Толстый Джоу, подметавший пол, недовольно поднял голову. Недовольство перешло в отвращение, смешанное со страхом, когда он узнал Лео Линднера, Счастливчика.
— Где босс? — требовательно спросил Линднер, занятой человек, не утруждавший себя вежливостью.
Нетерпеливым кивком головы старый клерк указал на крутую лестницу в дальней части магазина и снова принялся подметать.
Он редко прибегал к своему безупречному английскому, потому что этот резкий язык оскорблял его восточное ухо, привыкшее к мелодичной речи. Он переместился поближе к лестнице, чтобы лучше слышать. За сорок два года службы у Мун Кая мало что ускользало от внимания старого клерка.
Вскоре рассерженный голос Линднера стал громче:
— У меня семь лет ушло на то, чтобы всех вас приструнить, и я не допущу, чтобы какой-то мелкий мошенник, вроде тебя, разрушил всю организацию.
Ответ Мун Кая был монотонным и неразборчивым.
Линднер сказал:
— Почему не проявить благоразумие, папаша? Дело не только во мне. Тебе ведь известно, что, как только ты побежишь в полицию жаловаться, они зажмут в тиски твою лотерею.
Мун Кай повысил свой тонкий голос:
— Я буду делать то, что считаю нужным, мистер Линднер, не спрашивая вашего совета.
— О'кей. Теперь ты знаешь мою позицию. Подумай об этом, вот и нее. Больше я просить не буду.
Линднер тяжело протопал вниз по лестнице и вышел за дверь, сопровождаемый звоном колокольчиков.
Мун Кай вышел на лестницу, на ходу застегивая пиджак.
— Я должен ненадолго выйти, — сказал он клерку. Он был спокоен, но его глаза сердито блестели.
— Вы идете в полицию? — спросил Толстый Джоу.
Он не хотел, чтобы у его хозяина были неприятности. Так же он не хотел, чтобы из-за него пострадала лотерея. Но положение Толстого Джоу не давало ему права выражать свое мнение.
Мун Кай задержался у двери.
— Если бы хоть один торговец имел мужество обратиться в полицию, бедствиям пришел бы конец. — Он вздохнул. — Не лучше ли позволить закрыть лотерею, чем покорно подчиняться Линднеру?
— Не знаю, — сочувственно пробормотал Толстый Джоу.
— Да и не навечно ее закроют, — рассуждал Мун Кай. — Полиция — как птицы на рисовом поле. Стремительно нападают, потом насыщаются и улетают.
— Вы идете в полицию один?
Мун Кай слабо улыбнулся.
— Не бойся. Я не буду действовать в одиночку. Сейчас пойду поговорю с Ли Киунгом, хозяином макаронной фабрики, и Гимом Вонгом из швейной мастерской. Они тоже устали от «протекции» Линднера.
С недобрыми предчувствиями Толстый Джоу проводил взглядом уходящего хозяина. Он предвидел неминуемые изменения в своем упорядоченном существовании, которым так дорожил. В течение сорока двух лет он работал на Мун Кая, жил поблизости в однокомнатной квартире на нижнем этаже, покупал скудную провизию в соседних магазинах, вел неторопливые беседы с друзьями. Поистине спокойная жизнь, не требующая ни инициативы, ни изобретательности.
Поскольку магазин лечебных трав более располагал к серьезной беседе, чем макаронная фабрика или швейная мастерская, Мун Кай привел обоих торговцев с собой. Наверху за чаем они долго и серьезно совещались, но, когда Мун Кай спустился на минуту, чтобы отпустить Толстого Джоу, они были так же далеки от согласия, как и в начале.
С легким сердцем Толстый Джоу отправился домой. Мун Кай обещал не действовать в одиночку.
Рано утром Толстый Джоу шел по улице к магазину, чтобы открыть его на день. Он остановился под выгоревшей вывеской «Лечебные травы» и испуганно замер. Дверь была не заперта и при его прикосновении распахнулась в полутемное внутреннее помещение. Уходя вечером из магазина, Мун Кай никогда не забывал запереть ее.
Толстый Джоу посмотрел по сторонам вдоль улицы, но в этот ранний час он был один. Поднявшись на цыпочки, он попытался заглянуть в окно витрины, но шторы из неотбеленного муслина хорошо скрывали внутреннее помещение магазина от глаз прохожих.
Толстый Джоу подавил страх и вошел. Магазин выглядел обычно, пыльные полки заставлены банками, коробками из фольги и картона, пучками веток и корней причудливой формы. Потом он увидел, что наверху горит свет. Как не похоже на Мун Кая платить за ненужный ночной свет.
Медленными шагами Толстый Джоу поднялся по тесной, крутой лестнице.
Мун Кай лежал лицом вниз между столом с крышкой на роликах и вертящимся креслом. Тусклое пятно с черным отверстием в центре темнело на спине серого сатинового жилета его хозяина.
Толстый Джоу был в ужасе. После сорока двух лет существования по указке босса он был вынужден принимать решение самостоятельно.
Вот теперь нужна полиция. Телефон был рядом на столе, но он не мог заставить себя приблизиться к телу, чтобы дотянуться до трубки. Спотыкаясь, он спустился вниз к телефону на стене и остановился. Полиция только ускорит крушение его пошатнувшегося мира. Он заставлял себя думать. Если он не позовет кого-нибудь, Мун Кай будет лежать здесь бесконечно. Жена не придет искать своего мужа, потому что Мун Кай вдовец. Хозяин дома не придет за платой раньше конца месяца.
А-а… У Мун Кая есть сын в городе, в колледже. Ему только двадцать четыре, но он-то и был тем, кто снимет с Толстого Джоу ответственность.
Телефон общежития был написан карандашом на стене у телефона. Толстый Джоу позвонил, и сонный молодой голос заверил его, что сына разыщут.
Толстый Джоу безвольно упал на стул с плетеным сиденьем рядом с телефоном. Его настороженные глаза скосились в сторону лестницы на верхний этаж.
