Филлис Джеймс - Невинная кровь
— Я просто хочу домой.
— Домой? — переспросила девушка.
Странно было представить, что у него есть дом — у этого ночного хищника с женоподобными руками, способными на ужасные вещи, пропахшего рвотой. Что-то он там бормотал про Касабланку… Но это уже чистый бред.
— Мы еще увидимся? — проговорил мужчина.
— Не вижу смысла. С какой стати? Связывает нас только одно: мы оба хотели ее смерти. Не слишком подходящее основание для близкого знакомства.
— С тобой точно все будет в порядке?
— О да, — невесело усмехнулась Филиппа. — В полном. Есть множество людей, которые об этом позаботятся.
У двери на полу лежал рюкзак. Девушка сразу и не заметила его. Мужчина снял макинтош, скатал и убрал внутрь. Причем явно проделывал это прежде, и много раз. Когда он потянулся к ножу, Филиппа сказала:
— Не трогай. Брось его, где лежит. Я позабочусь оставить на рукояти свои отпечатки.
Она проводила его до парадной двери, словно посетителя, которого никак не удавалось спровадить раньше. Тот поспешил по улице не оглядываясь. Девушка подождала, пока он скроется, и вернулась в спальню. Она не могла смотреть на мать, однако заставила себя взять нож и подержала его в руке. Потом выбежала из дома и бросилась к вокзалу Марилебон.
Телефонные будки у входа в главный вестибюль пустовали, разве что в самой дальней, свернувшись в комок, сидел молодой человек. Возможно, спал или же был пьян. А то и мертв.
Она отыскала в кошельке десятипенсовик, набрала знакомые семь цифр и протолкнула монету, услышав, как Морис повторил номер. Приемный отец ответил сразу же; впрочем, телефон стоял у его постели.
— Это Филиппа, — сказала девушка. — Приезжай, пожалуйста. Моя мать умерла. Я пожелала ей наложить на себя руки, она так и сделала.
— Ты уверена, что она скончалась? — быстро спросил Морис.
— Уверена.
— Откуда звонишь?
— Вокзал Марилебон.
— Сейчас буду. Оставайся на месте. Ни с кем не разговаривай. Без меня ничего не делай.
Дороги в такую рань не успели еще оживиться, и все же он должен был ехать очень, очень быстро. Через считанные минуты послышался звук приближающегося «ровера».
Дочь подошла к отцу, и тот обнял ее — внезапно, мощно, натянуто, скорее как собственник, нежели утешитель. Затем так же неожиданно отпустил. Филиппа зашаталась и чуть не упала. Пальцы Мориса впились ей в плечо, помогли устоять. Потом он подтолкнул ее к автомобилю:
— Едем, покажешь.
«Ровер» плавно остановился у дома номер двенадцать. Морис тщательно запер дверцы, тихо и невозмутимо огляделся по сторонам и, лишь убедившись, что никто не наблюдает, неторопливо тронулся вслед за Филиппой вверх по лестнице. Шаги отдавались в коридоре гулким эхом. Если отец и заметил исковерканную дверь, то по крайней мере ничего не сказал. У двери в большую комнату девушка задержалась. Морис вошел один и посмотрел на кровать. Затем бесстрастно прочел записку, взял со столика пузырек и, прочитав наклейку, вытряхнул на ладонь белую пульку-пилюлю.
— Дисталгетик.[52] Хорошо хоть, не выкинула. Меньше работы лаборантам. Интересно, как она его раздобыла? Дисталгетик просто так, без рецепта, не купишь. Либо украла в тюремной больнице, либо кто-нибудь украл для нее. А может, и впрямь болела. Пожалуй, этого нам уже не выяснить. Парацетамол, конечно, не опасен — в отличие от другой составляющей, вроде опиума. Перебор — верная смерть. Наверняка она собиралась припугнуть тебя, но просчиталась.
«Нив чем и ни в ком она не просчиталась, — хотелось ответить Филиппе. — Моя мать убила себя, потому что хотела именно этого, потому что верила, будто бы я этого желаю. Хоть здесь не унижай ее: она знала, что делает».
Однако девушка промолчала. Морис уставился на изуродованную шею покойной, слегка склонив голову набок, точно доктор, и нахмурился, как если бы встретил неожиданное и неприятное препятствие, почти решив некую техническую задачу.
— Кто это сделал?
— Я сделала. Кажется.
— Так «кажется» — или ты?
— Помню только, как собиралась прикончить ее. Пошла на кухню, взяла нож… Дальше — затмение.
— В разговоре с полицией первую фразу опусти. Главное, жертв нет, а твои намерения уже никого не касаются. Дверь тоже ты взломала?
Значит, заметил. Ну разумеется, как же иначе.
— После моего возвращения мы повздорили, — принялась рассказывать Филиппа. — Вот я и сбежала. Приходить назад не думала, но все же пришла. Пара ключей у нас была одна на двоих. Стучу — никто не открывает, тогда я вломилась насильно. Откуда взяла долото, сказать затрудняюсь. Может, хотела припугнуть ее, прежде чем убегать из дома? Забыла.
— Погоди, — вмешался приемный отец, — если ты была без ключей, как же вошла в подъезд? Связка-то одна?
Да, это она запамятовала. Дочь тут же отозвалась:
— Там американский замок. Я подняла предохранитель, уходя. Привычка.
— А где долото?
— Убрала обратно, в ящик с инструментами.
Допрос окончился. Морис отошел от постели.
— Не надо здесь оставаться. Есть другая комната, поудобнее?
— Удобнее — нет. Только моя и кухня.
Отец положил ей руку на плечи и вывел в коридор.
— Пора звонить в полицию. Я — на вокзал Марилебон. Ты со мной или подождешь тут?
— С тобой.
— Да, наверное, так будет лучше. Оденься потеплее. На улице свежо.
Пока он звонил, Филиппа ждала в машине. Разговор продлился недолго. Вернувшись к автомобилю, Морис проговорил:
— Скоро приедут. Расскажешь им то же, что и мне. Пошла на кухню за ножом, потом провал. Очнулась, когда побежала звонить нам.
Полицейские в самом деле прибыли почти мгновенно. Их оказалось даже слишком много для столь незначительного случая. Они отвели девушку в ее комнату. Зажгли плиту. Принесли горячего чая. С Филиппой осталась молоденькая белокурая полицейская, не старше ее самой. Синяя, подогнанная по фигурке форма делала ее просто обворожительной. Внимательное лицо служительницы закона сохраняло заботливо-нейтральное выражение.
«Никак не поймет, с кем имеет дело, — подумала мисс Пэлфри, — с жертвой или злодейкой. Иначе обняла бы меня за плечи, пытаясь утешить. Но эта рана в горле матери…»
В комнату вошел детектив, чтобы задать несколько вопросов. С ним был Морис и еще один человек. Девушка узнала адвоката отца, однако тот решил официально представить их друг другу:
— Филиппа, кажется, я вас еще не знакомил. Это Чарльз Куллингфорд. Моя дочь.
Девушка поднялась и пожала мужчине руку. Жест получился скупым, обыденным, словно они повстречались в кабинете на Кальдекот-Террас. Вошедший заметно старался не глазеть по сторонам в этой крохотной, убогой спальне. Полицейские внесли плетеные кресла. Инспектор назвал себя, но Филиппа не запомнила его имени. У него были темные волосы, чересчур хорошая одежда и пронзительные глаза, лишенные доброты. Впрочем, говорил он довольно мягко, да и Морис не отходил от дочери ни на шаг.
— Сегодня вечером здесь побывал еще кто-нибудь?
— Кроме нас двоих, нет.
— А кто повредил дверь?
— Я. Долото взяла на кухне.
— Взяли с собой, то есть перед уходом? Зачем?
— На случай, если она не откроет мне.
— Ваша мать уже поступала подобным образом?
— Никогда.
— Почему же вы испугались на этот раз?
— Мы повздорили. Отец рассказал, что в детстве она колотила меня и отдала чужим людям.
— По его словам, вы сбежали из дома и бродили по улицам около трех часов подряд. Что произошло после вашего возвращения?
— Квартира была заперта, мать не отзывалась, и я выломала замок.
— Обнаружив Мэри Дактон, вы сразу поняли, что она мертва?
— Наверное. Не помню. Помню только, как набросилась на дверь. Возможно, я даже хотела убить свою мать.
— Откуда этот нож?
— Из кухни.
— Да, но раньше? Он ведь новый, не так ли?
— Она где-то купила. Не знаю, в каком магазине, я не спрашивала.
Мужчины опять вышли. Послышался стук, громкие голоса, уверенный топот. Полицейская поднялась и прикрыла дверь спальни. Шаги замедлились, зашаркали вниз по коридору. Мать уносят! Юная мисс Пэлфри подскочила с криком, но служительница закона опередила ее — на удивление больно сжала плечо и посадила в кресло.
Из другой комнаты долетали обрывки приглушенных разговоров: «…разумеется, скончалась прежде, чем в нее воткнули нож. Стоило вытаскивать меня из постели, чтобы лишний раз убедиться! Определенно заявляю: никакое это не убийство».
Раздался и голос Мориса: «Ужасное место. Бог знает, чего она здесь натерпелась за шесть недель. Я не сумел ее остановить… она совершеннолетняя… виноват. Не нужно было рассказывать, как мать издевалась и бросила…»
«Все к лучшему», — вроде бы отозвался кто-то. Хотя девушка могла и ослышаться.
