Одна смертельная тайна - Людмила Мартова
– Но зачем же она тогда отдала папку Вершинина Александре? – удивилась Злата. – Получается, что они своими руками навели Сашу на след.
– В папке не было информации, которая указывала бы на место, где спрятано ожерелье. С этой стороны им ничего не угрожало. Зато, пройдя по пути Вершинина, можно легко предположить мою причастность к роду Якуниных и попытаться повесить на меня два убийства. Понятно же, что после того, как экспертиза показала, что Якунина и Вершинина убили из одного ружья, следствие было возобновлено. А я такой удобный подозреваемый. – Аржанов улыбнулся. Недобро, по-волчьи.
– Ну да. Скорее всего, это было сделано именно для того, чтобы пустить следствие по тупиковому пути, – согласился Данилов.
– Мы должны завтра же все рассказать следователю, – требовательно сказала Саша.
– Ага, только это ничего не даст, – пожал плечами Данилов.
– Почему? – не поняла Саша. – Потому что у Михаила отец полицейский? Кстати, я думаю, что именно Николай Платонович обеспечил сегодня Михаилу фальшивое алиби. Помнишь, Игорь, ты сказал, что только в поговорке сын за отца не ответчик, а в жизни такое случается на каждом шагу и наоборот тоже? Скорее всего, после убийства Петра Степановича именно Лаврушкин-старший спрятал ружье. Неужели их не накажут?
– Понимаешь, Саша, дело не в том, что их не накажут, а в том, что следствие ничего не докажет, – мрачно сказал Данилов, принимая ее подачу и тоже переходя на «ты». – Этот Лаврушкин – профессионал. Я уверен, что он качественно уничтожил все улики, оберегая сына. Михаила невозможно будет привязать ни к одному из трех совершенных им убийств. А Ольге Якуниной и вовсе предъявить нечего. Переехать из Питера в глухомань и устроиться работать в архив – не преступление. А все остальное без улик – не больше, чем совпадение.
Саша молчала. Мозг у нее работал так интенсивно, что, казалось, треск и искры должны быть слышны и видны всем в комнате. Неожиданно ее осенило.
– Хорошо, – сказала она твердо, – раз мы не можем доказать уже совершенные ими преступления, значит, нам надо вынудить преступников пойти на новое. И взять их с поличным.
– Что ты имеешь в виду? – спросил ее Данилов.
– Я имею в виду охоту, – блестя глазами, сообщила Александра Архипова. – Охоту с манной уткой, как и принято в этих местах. И этой подсадной уткой стану я. Вот что мы должны сделать.
Она быстро и четко изложила свой план, казавшийся ей безупречным. Впрочем, все остальные так, кажется, не считали.
– Как только эти двое поймут, что ты вышла на след, Лаврушкин попытается тебя убить, – покачал головой Аржанов.
– Конечно, в этом весь смысл, – согласилась Саша. – Только он не будет делать это сразу. Ведь я скажу Ольге, что разгадала тайну ожерелья Глафиры и знаю, где оно спрятано. Михаил не будет меня убивать до тех пор, пока не вытрясет все, что мне известно. И именно в это время его и задержат. Вы же сможете все объяснить следователю. Правда, Александр Федорович?
– Все равно это очень опасно, неужели ты не боишься? – вскинулся Данилов.
– Нет, – снова повторила Саша, – потому что я знаю, что ты будешь рядом.
В ответ Данилов шагнул к ней и неожиданно поцеловал. Она ответила на его поцелуй с таким пылом, что Аржанов даже крякнул, а его жена засмеялась.
– Пойдем-ка мы к себе, дорогой, – тихо проговорила она, мягко увлекая грозного олигарха за собой. – Мы тут сейчас совершенно лишние. А остальное завтра обсудим.
* * *
Назавтра Игорь Данилов категорически отказывался разговаривать с Александрой Архиповой. Он был сосредоточен и, кажется, зол, по-прежнему считая ее желание стать подсадной уткой опасным. И тот факт, что Аржанов, а вслед за ним и руководитель межрайонного следственного комитета, с которым тот связался, полностью одобрили ее смелый план, ничего для него не менял. Данилов просто смирился с неизбежным, заявив, что не спустит с Александры глаз, но злился на нее так, что даже говорить не мог.
Сашу воцарившееся молчание тоже полностью устраивало. Оно позволяло ей погрузиться в воспоминания и снова момент за моментом смаковать события минувшей ночи. От накала этих воспоминаний у нее то и дело вспыхивали уши. За тридцать четыре года своей жизни Саша ни разу не думала, что может быть такой бесстыдной и такой счастливой одновременно.
Унылые гимнастические этюды, которые она исполняла в постели с Козлевичем, не шли ни в какое сравнение со штормом, бушевавшим вчера в отдельной комнатке в маленьком деревенском доме, расположенном на улице Рябиновой в Глухой Квохте. Да-да, это был именно шторм, без всяких сомнений, пусть Саша никогда и не попадала в него раньше.
Сильный поток какого-то внутреннего ветра отрывал ее от земли, уносил все выше и выше. Вокруг были волны. Опасно высокие, они не казались ей угрожающими, а качали на себе, поднимая в небо и с размаху опуская вниз с такой скоростью, что захватывало дух. Как и положено идеальному шторму, он сопровождался не только ураганным ветром, но еще дождем, громом и молниями.
Они рассекали ночное небо, прорезая темноту огненными всполохами, от которых в мозгу что-то вздрагивало и взрывалось. Саша зажмуривала глаза, которым было больно от этих вспышек, но яркий свет никуда не исчезал, оставаясь внутри головы и рассылая по всему телу огненные импульсы, расходящиеся по нервам, по венам, пробегая по каждой клеточке, наполняя ее то ли болью, то ли насаждением, то ли и тем и другим одновременно.
Во всем этом было столько счастья, что оно закручивалось в какую-то гигантскую воронку, способную своей силой вырывать с корнем деревья и поднимать в воздух дома. Саша чувствовала себя Элли, домик которой несся по воздуху по воле урагана, чтобы оказаться наконец в волшебной стране, где не может быть места горю и слезам.
В какой-то момент ощущение счастья сделалось таким острым, что его стало совсем невозможно терпеть, и Саша закричала, наполняя ночную тишину мукой и восторгом одновременно, забилась под придавливающим ее к постели мужским
