Мила Бояджиева - Дар полночного святого

— Да он был счастлив! Получить такую очаровательную девочку… А то росла бы какая-нибудь кувалда с отвислыми щеками. И вдобавок — зануда.

— Тот-то хоть красив?

— Был — само обаяние. Глаза как васильки, волосы русые, чуть волнистые есенинским чубом на лоб падали… А голос… Ну, тут пол-Москвы обмирало. Никто устоять не мог. Никто…

— Значит, у меня где-то братишки бегают?

— Двое взрослых. И уже дети есть, Валькины внуки. Живут хорошо — один в киоске торгует, другой по компьютерам. Инженер, наверно.

— Мои племяннички… Вот жизнь была бы интересная! Братик в киоске! Мог бы китайскую косметику за полцены сестре загонять…

— Прекрати! Человек умирает… Я понимаю — никаких чувств быть не может, но ведь жалко…

— Меня жальче, — сжала губы Алина.

— Может, сходишь к нему? Просто так… ну, скажешь, дочка Инги Лаури. Хоть взглянешь. Слово доброе молвишь. Чтоб потом обидно не было…

— Не будет… Да ему и не надо ничего знать, мам. Если загробная жизнь есть — все там встретимся. Если нет — зачем ему перед смертью такое потрясение — мол, росла где-то, никогда отца не видя, дочка-красавица, умница…

— Да, он о девочке мечтал… И не узнает, что имел двоих.

— Двоих!? У меня, выходит, ещё сестра есть? Ну и тенор твой — прямо племенной производитель. Она-то кто? Может, в Ла Скала солирует?

Инга отрицательно покачала опущенной головой, крутя в руках ароматный платочек с собственной монограммой и все ещё не решаясь на признание.

— Видишь ли… двадцать пять лет назад, когда Вера Венцова пришла в театральную мастерскую, она была очень хорошенькая. Простушка, конечно. Ни блеска, ни образования, но… Знаешь, такая свеженькая провинциальная невинность с толщенной косой… Она слету в солиста влюбилась, да так, что весь театр смеялся. На последние гроши покупала цветочки в магазине ВТО и с билетершей на сцену посылала к финальному занавесу. А если Валентина за кулисами встретит — пряталась. Ей всего-то восемнадцать было…

— Ну? — Перебила Алина. — Ты на мой вопрос ответь, а потом о Вере рассказывай.

— Я постепенно продвигаюсь, издали.

— Чтобы не пугать?.. — Алина подалась вперед и уставилась на мать круглыми от изумления глазами. — Анна?..

Инга кивнула:

— Я об этом поздно догадалась. Когда вы уже подростками были и такое сходство проявилось…. Осторожно порасспрашивала Валю… вышло, что все совпадает. Не зря вас судьба свела.

— Мама, да ты понимаешь, что произошло?! — Алина вскочила. — Вы с Верой — преступницы!

— Вера не догадалась.

— И Анна тоже?

— Естественно. Никто, кроме нас с тобой не знает.

— Кошмар какой-то! — Алина зажала уши. — Звон стоит, как в соборе… Нет, я все-таки не понимаю… А как же голос крови? Почему она меня все время изводила? Почему теперь предала? Так даже со случайными приятельницами не поступают…Так вообще нельзя людей мучить! — Алина разрыдалась, и вдруг начала хохотать. — Вот… вот будет смешно, когда… когда Денис узнает… А Михаил! — Смех сотрясал её тело. Инга изо всех сил прижала к себе дочь.

— Перестань! У тебя истерика.

— Нет… Нет… смешно, жутко смешно… — Алина вдруг успокоилась и уставилась в одну точку. Оттолкнув мать, села на пуф у зеркала и обратилась к своему отражению:. — Значит, месть теперь отменяется? — Уголки губ искривились, казалось, она сейчас закричит.

— Успокойся, деточка! Я вызову врача, я… я сама сейчас умру!.. Какая месть, какой Михаил?

— Это у тебя истерика, мама… А ты ещё не знаешь самого интересного Анна увела моего жениха! — Она громко всхлипнула и бурно, по-детски, заплакала…

Когда дочь наконец затихла в постели, выпив успокоительное, Инга, взяв её руки, заглянула в глаза, чуть пьяные, засыпающие.

— Какого жениха, детка, того самого, иностранного?

— Угу. Моего самого главного жениха. Переманила хитро и подло… Я должна была отомстить. Я все придумала… Это совсем просто — натравить на них злющих врагов… Я даже мечтала увидеть их на скамье подсудимых, а потом посылать передачи в Магадан… — Алина приподнялась и твердо посмотрела на мать. — Твоя непутевая дочь не сволочь. Что угодно, но не убийца сестры… Только как бы мне хотелось, чтобы когда-нибудь сестричка узнала об этом. И поняла, почему Алина помиловала её.

26

Верочка позвонила Инге и вместо слов тихо плакала. За последнее время это происходило с ней часто — говорит что-нибудь, а слезы текут. Совсем молодая женщина, а нервы никуда.

— Ну скажи ты, Вера, что-то вразумительное… Думаешь, у меня нет оснований для слез? Перестань душу рвать и так тяжко. — Не выдержала Инга.

В трубке раздавались всхлипы и тихое:

— Погоди, погоди… уже успокоилась… Это ты, Инга, такая сильная, как королева… А я… я… не могу…

— Анна?! — Внутренне содрогнулась Инга, предположив самое страшное.

— … Валентин Бузыко умер. Упокой Господь его душу…

… Они встретились на кладбище. Элегантная Инга, действительно смахивающая на Алексис Колби из «Династии», в черном костюме и шляпке с вуалеткой, и Верочка, похожая на деревенскую вдову — раздобревшая, с круглым, мягким, заплаканным лицом. Панихида состоялась в крематории. Верочка прилепилась к Инге и не отходила. А когда увидала портрет Вальки подретушированную старую фотографию времен «Евгения Онегина», из тех, что продавали в киосках, повисла у неё на локте:

— Ноги не держат… — И сунула под язык нитроглицерин.

На поминки в дом к старшему сыну они не поехали.

— Может, ко мне зайдем? Ты ведь у меня лет двадцать не была… — Робко предложила Верочка. — Не могу сегодня одна сидеть. Да и помянуть все же надо. А у тебя дома народу полно.

Оказались они в комнате Верочки, служившей то швейной мастерской, то столовой — смотря по обстоятельствам. В тот день «Веритас» был спрятан в тумбочку, лоскуты нигде не валялись, а круглый стол накрыт старой, от теткиных ещё времен, вишневой плюшевой скатертью. Появился на скатерти графинчик с самодельной черносмородиновой наливкой и вазочка с импортным печеньем. Выпили молча по одной и налили еще.

— Ты помнишь, Инга, «Травиату», как он пел вот это… — Верочка тоненько вывела фразу из арии Альберта.

— Мне кажется, в «Аиде» Валька был лучше. Ну, это несколько позже. Инга замялась, — успех Бузыко в «Аиде» приходился на расцвет их романа. А «Травиата» — на любовь Верочки.

— У меня пластинки есть! Я ведь покупала, — похвасталась Верочка.

— Да их всего две и было. Вторая — сборная солянка — «Арии из классических опер в исполнении советских мастеров оперной сцены».

— Времена такие были. Сейчас бы Валя на весь мир гремел. — Верочка включила проигрыватель «Эстония». Боже, в этом доме сохранился такой хлам… Но голос Вальки прорвался издалека, из времен твистов, Нового Арбата, шумных театральных премьер, капустников в ВТО — из времен их молодости… Он был свеж и силен — сама всепобеждающая, вечная любовь.

— А у меня живот вот такой был… — Округлила руки Верочка. — Все говорили — мальчик. — Она с мольбой посмотрела на Ингу. — Ты никому не скажешь? Никому? — Верочка широко улыбнулась. — Анечка — Валина дочь!

Инга опустила глаза… Как же сумела пронести через всю жизнь эта женщина свое бескорыстное, гордое чувство… Брошенная, нищая, она жила радостью от того, что свела её судьба с необыкновенным человеком и подарила чудесную, лучшую на свете дочь.

— Хорошая девочка получилась. Он был бы рад, — неуверенно сказала Инга и выпалила. — Выпьем за наши грехи! — Разве сейчас к месту признаваться в том, что затащил Валька в постель прима-балерину в те дни, когда Верочка была только на третьем месяце.

— А я ни о чем не жалею… И что не сказала ему — не жалею. Он бы все равно растить дочь не смог — бесшабашный был, широкий — все успеть норовил… Гений…

— Да, бабник и алкаш, прости меня Господи! — Инга перекрестилась и обняла Веру. — Я не со злости, это почти комплимент. Да ты что-то, мать, совсем седая, а моложе меня. Правда, седина в светлых волосах мало заметна.

— А у тебя — ни единого седого волоска. И фигура — как у девочки. Вот что значит порода и спокойная жизнь.

— Да крашеная я! Л'Ореаль-Париж, собственными божественными ручками. Тебе светло-русый надо. Я в следующий раз принесу… — А что до породы… Хмм… Дед мой был уездным лекарем, бабка — мещанкой. Это она в НЭП при втором муже, экономисте, разбогатела… Ах, история длинная. И ни к чему тут. — Инга серьезно посмотрела на Верочку. — Речь идет о моей жизни. О блистательной, благополучной, удачливой Инге Кудяковой-Лаури… — Она подперла рукой щеку совсем по-бабьи, и перестала быть похожей на Бетси Тверскую. — … Было во мне что-то этакое, конечно, было. Воля к победе, желание блистать, быть первой… И жизнь любила — праздник, лесть, мишуру… Ох, как мне этого не хватает… И романов моих безалаберных тоже. Хорошо хоть, есть что вспомнить. — Глаза Инги блеснули трепетным огнем. Она потянулась хребтом, как породистая лошадь.