Ли Ванс - Расплата

— В чем? — спрашиваю я, зная, что должен уйти прямо сейчас и не оглядываться.

— Во всем. Мне было всего девятнадцать, когда я познакомилась с Уильямом Терндейлом.

Я оборачиваюсь. Лицо миссис Жилина ярко освещает луна. Уже ничто не может повлиять на мое отношение к ней, но я хочу знать, что произошло между ней и Уильямом — хотя бы ради Кати.

— Пожалуйста. — Миссис Жилина прикасается к креслу, которое я только что оставил. — Если вы хотите судить меня, вы должны узнать всю правду.

48

— Я не ожидала услышать от вас имя профессора фон Штерна. Откуда вы его узнали?

Я снова усаживаюсь в кресло-качалку рядом с миссис Жилина, не удивившись, что она решила начать с фон Штерна. Что бы ни произошло между ней и Уильямом, началось это все в Берлине, сорок с лишним лет тому назад, когда она была студенткой фон Штерна.

— Банковские записи, которые я обнаружил в компьютере Андрея, сообщали о депозитном счете, на который были переведены деньги из швейцарского аукционного дома. Один мой друг сумел привязать депозит к продаже картины Брейгеля, отданной фон Штерном в коллекцию Гитлера.

— Какая предприимчивость, — иронизирует миссис Жилина. — А что еще вы узнали о профессоре помимо его имени?

— Вообще-то ничего. Только то, что он был специалистом по реставрации произведений искусства и что студенты называли его Bon Papa.

— Профессор был известным франкофилом, — сообщает она, не утруждая себя извинениями за то, что еще вчера отрицала знакомство с человеком с подобным прозвищем. — Война причинила ему много страданий. Он ненавидел фашистов.

— И именно по этой причине фон Штерн оказывал услуги Гитлеру.

— Ваше поколение ничего не знает о жизни в условиях тоталитарного режима, — презрительно говорит она. — Каждый устраивается, как может.

— Вы намекаете на то, что он был хорошим немцем?

— Я намекаю на то, что искусство не было ему безразлично! — рявкает миссис Жилина. — Нацисты создали комитет, чтобы очистить свои музеи от entartete Kunst — «дегенеративного искусства». Они жгли полотна. Профессор фон Штерн прилагал максимум усилий для того, чтобы спасти хоть что-то.

Не могу не думать о том, что еще она переняла от фон Штерна, помимо искусства реставрации — возможно, его этика также сильно повлияла на нее. Возможно, его возвышенные цели оправдывали его действия, точно так же как она считает, что ее возвышенная цель оправдывает ее поступки.

— Так каким же образом фон Штерн в результате получил картины из коллекции Линца? — спрашиваю я, стараясь избегать споров.

— Картины собирались по всей Европе. С некоторыми из них обращались крайне небрежно. В конце 1944 года вся коллекция была перевезена из замка Нойшванштайн в специальную мастерскую в Старой национальной галерее в Берлине, чтобы профессор мог очистить и реставрировать полотна.

— Должны были сохраниться записи об этом. Почему никто не догадался проверить документы?

— Ужасная нелепость, — сухо объясняет миссис Жилина. — Все считают, что уж в чем-чем, а в документации фашисты не знали себе равных. Но служащий в Нойшванштайне, готовивший сопроводительные документы, был небрежен. Он неверно заполнил бумаги, записав место назначения как место вывоза, и наоборот. Ни американцам, ни Советам и в голову никогда не приходило, что в немецких документах могут быть ошибки и что картины на самом деле были перевезены из Нойшванштайна в Берлин, а не в обратном направлении. Американцы потратили много лет, проделывая дыры в кладке замка. Они были уверены в том, что картины спрятаны в стене или под полом. Уильям Терндейл был единственным человеком, кому хватило ума рассмотреть вероятность ошибки в записях. И, что потребовало еще большего ума, он единственный из всех догадался, почему картины были посланы именно в Берлин.

Когда она произносит имя Уильяма, в ее голосе явственно звучит ненависть. Меня все больше распирает любопытство: что же между ними произошло?

— Уильям знал, что профессор фон Штерн — выдающийся специалист по реставрации ценностей, — предполагаю я. — И он разыскал его.

— Так и есть. Когда Берлин пал, профессора арестовали Советы. Русские предоставили ему выбор: либо он работает на них, либо его отправляют в трудовой лагерь. Искусство по-прежнему было для него важнее всего. Послевоенные годы фон Штерн провел, реставрируя и систематизируя картины, захваченные русскими у немцев. К моменту появления Уильяма (то есть весной 1960 года) профессор уже опять работал на своей прежней должности в Университете Гумбольдта в Восточном Берлине. В то время еще можно было передвигаться между западным и восточным секторами города. Уильям начал тайно посещать профессора. Он постоянно льстил ему, задавал вопросы и выражал свое восхищение. Наконец он упомянул коллекцию Линца. Терндейл сообщил профессору, что работает на американскую разведку, и предложил сделку от лица американского правительства: если профессор поможет американцам найти пропавшие картины, то он сможет поселиться в Соединенных Штатах. Уильям поклялся, что американское правительство приложит максимум усилий, чтобы вернуть картины их истинным владельцам, и оставит у себя лишь те из них, вернуть которые окажется невозможно.

— Действительно ли сделка заключалась с американским правительством?

— Разумеется, нет. — Миссис Жилина окидывает меня удивленным взглядом. — Уильям хотел заполучить картины в личное пользование. Но он был достаточно умен, чтобы предложить профессору именно такой вариант. Профессор ничего не рассказал о картинах Советам, потому что считал, что полотна должны быть возвращены владельцам.

— Значит, фон Штерн согласился.

— С единственным условием. В то время Bon Papa было семьдесят. Годы войны сильно подорвали его здоровье, и у него уже не было сил для кропотливой работы, требовавшейся в его деле. За два года до этого меня, семнадцатилетнюю, послали к нему из Ленинградской Академии художеств. Постепенно профессор стал доверять реставрацию мне. Мы стали очень близки, как отец с дочерью. Bon Papa заявил Уильяму, что любая сделка должна включать меня, и позаботился о том, чтобы настоять: он только тогда сообщит о местонахождении полотен, когда мы оба, живые и здоровые, покинем Восточную Германию.

Миссис Жилина уже перестала раскачиваться, и ее лицо превратилось в маску боли, а взгляд устремился через окно в прошлое.

— Уильям действовал быстро. Он обеспечил нас документами, удостоверяющими личность, и перевез самолетом в Лиссабон, где мы остановились в гостинице. В тот же вечер он пришел в номер Bon Papa. При нем были билеты до Нью-Йорка для нас двоих — на корабль, отходивший на следующее утро. Уильям выполнил свою часть сделки, поэтому Bon Papa открыл ему, где спрятаны картины. Уильям пришел в бешенство.

— Почему?

— Он предполагал, что картины спрятаны в Берлине. Однако в последние дни войны, когда городу угрожала советская артиллерия, профессор тайно перевез коллекцию в Потсдам, где и спрятал ее в подвале охотничьего домика, когда-то принадлежавшего его семье. Потсдам недалеко от Берлина, но в 1960 году он был за границей, на территории Восточной Германии. Американское правительство, возможно, и сумело бы забрать восемьдесят картин из подвала в Восточной Германии и переправить их через границу незамеченными, но у одиночки Уильяма шансов на это не было.

Миссис Жилина замолкает, и у меня возникает ужасное предчувствие того, что она собирается поведать мне дальше. Я уже достаточно хорошо знаю Уильяма, чтобы представить себе, как он отреагировал на неудачу.

— Уильям отвесил Bon Papa пощечину. Профессор упал на спину и ударился головой о столбик кровати. Фон Штерн истекал кровью. Я попыталась прийти ему на помощь, но Уильям схватил меня за руку и швырнул на кровать. Он прижал мое лицо к одеялу, так что я с трудом дышала, и начал срывать с меня платье…

Слезы бегут по щекам миссис Жилина. Она достает из рукава платок и аккуратно промокает лицо. Мне нечего сказать.

— Когда Уильям ушел, Bon Papa уже остыл, а кровь у него под головой начала сворачиваться. Я не знала, что мне делать. Я была одна-одинешенька в чужой стране. На следующее утро я заставила себя сесть на корабль до Нью-Йорка. Я пыталась совладать со своим горем и убедить себя в том, что в Америке все как-нибудь наладится. Однако через несколько недель после приезда я поняла, что беременна.

Она делает глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— У меня не было денег. Я искала работу в музее или галерее, но мне это не удавалось из-за акцента и из-за моего происхождения. Американцев не интересовали студенты с документами об образовании, полученными в Восточной Европе, а имя Bon Papa было запятнано из-за его сотрудничества с фашистами и Советами. Пройдут годы, прежде чем немцы его поколения будут реабилитированы искусствоведческим сообществом. Священник православной церкви, давший мне приют, устроил меня уборщицей и помог найти жилье. Родились Андрей и Катя. Я кое-как протянула четыре года, работая по ночам, пока они спали в квартире соседей. Но мои силы подходили к концу. Однажды днем, когда дети играли, я заснула, и Катя сильно обожгла руку о плиту. Я была в отчаянии. Я знала, что одна я больше не выдержу.