Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)

Андрей вернулся к дружинникам.

— Вы, ребята, с Федором Михайлычем меня здесь подождите. С места не сходить и никого не подпускать. Я сейчас вернусь, позвоню только.

До приезда опергруппы Андрей с Бугровым место происшествия осмотрели. Кругами ходили, все больше и больше забирая. Андрей первым палатку нашел и Бугрова позвал.

Палатка была зашнурована, рядом на сучке мешок походный висел с продуктами, в пеньке топорик ржавел. Около кострища обувка на колышках висела — видно, сменная, на сушку.

Леший полог палатки откинул, голову внутрь сунул, посмотрел, понюхал, проворчал:

— Точно, неделя лапнику будет, — пошарил в изголовье и сумку вытащил — как полевая, прочная.

Андрей с волнением открыл ее, достал документы, бумаги, посмотрел внимательно. Бугров за его лицом вопросительно следил.

— Ученый, — сказал Андрей. — Орнитолог.

— Это по птицам, что ли?

— Ну да… Командировочное удостоверение и письмо из института.

Андрей снял с дерева рюкзак — внутри продукты были: сахар и соль отсыревшие, чай, консервы, в отдельном пакете проросшая картошка.

— Точно, — сказал Бугров. — Недельный срок, по всему видать: и топор говорит, и кострище, и все другое.

— Слушай, Федор Михалыч, — вдруг сказал Андрей, — надо шире искать. Он приехал птиц записывать на магнитофон, соловьев. Понимаешь? Если мы этот магнитофон найдем, он многое сказать может.

— Это верно. — Бугров поскреб бороду.

Первое напряжение немного улеглось, привыкать стали и теперь больше по-деловому настроены были. Правда, когда ветер налетел и деревья зашумели, опять тревожно стало, неуютно. Будто хотят они рассказать, что видели, да не могут, потому и стонут.

Андрей встряхнулся.

— Где здесь соловьи поголосистее? Пошли. Сейчас на куски разобьем и все обыщем.

— Дело. К оврагу надо идти, к дороге ближе. Сдается мне, покойник от своего магнитофона недалеко ушел.

Андрей объяснил дружинникам задачу и, когда на дороге машина милицейская зашумела (Андрей там Кочкина оставил, чтобы перехватил и к месту проводил), Богатырев закричал, чтобы к нему шли. Нашелся магнитофон. На пеньке лежал, рядом провода были и микрофоны, и телогрейка лежала разостланная.

А метрах в сорока Андрею еще удача сверкнула — след сапога на мягкой черной земле, а в нем — раздавленный окурок, самокруточный.

Вскоре Кочкин группу привел. Андрей поздоровался, доложил как положено, и уже вместе продолжили работу.

Судмедэксперт осмотрел убитого — сомнений в том уже не осталось. Человек был немолодой, с бородкой, за ухо очки зацепились — и что удивительно и страшно: стекла в них целы были, только позеленели. Убит был в спину, двумя выстрелами. Предварительное мнение эксперта — пуля тупая, пистолетного типа, миллиметров девять-одиннадцать.

Осмотрели место (предположительно), откуда стреляли. Но гильз, как ни искали (и приборы не помогли), не нашли — вернее всего, подобраны гильзы предусмотрительной рукой.

Следователя особенно магнитофон заинтересовал. Конечно, болото, сырость, какая тут пленка выдержит, но он на нее надеялся — может, что и скажет, да не простое, а главное. Но больше всего он на участкового надеялся, особенно когда про дерево на дороге услыхал. "Ратников, назидательно сказал он, — любое слово сейчас лови и к этому делу примеряй. Глядишь, что и к месту точь-в-точь придется".

Дружинников особо предупредили, чтобы ни слова в село не принесли. Чем дольше знать не будут, тем вернее и скорее след отыщется.

Вечером Андрей в клуб пошел, на товарищеский суд. Хоть и мрачно на сердце было, а надо — остальные дела бросать тоже нельзя. Все они главные.

Судили нерадивого механизатора Василия Блинкова. Суть дела была такова: Василий с детства мечтал о мотоцикле, можно сказать, бредил им и во сне каждую ночь видел, а возможности приобрести машину все не появлялось. Причин тому было достаточно, а главная, первая, — Клавдия, жена его, женщина со злым и скандальным характером, которая взяла манеру сама получать Васькину зарплату, мол, иначе пропьет. Васька жены боялся и активно, открыто не протестовал. Но уж в пику ей, если сваливался левый или сверхурочный заработок, не откладывал его, а действительно назло Клавдии пропивал с друзьями. Выпив же, начинал мечтать вслух о том, какой мотоцикл он купит и как и куда на нем станет ездить. Все это было довольно безобидно, но с горчинкой. Терпел, терпел Васька злобу и тиранию супруги, насмешки приятелей — и пошел на крайность: втихую, втайне от Клавдии, продал собственного кабанчика и инсценировал кражу.

Все было сделано по-детски, наивно. Андрей сразу же понял, что замок на сарае был распилен до того, как его навесили, что Васька лжет, уверяя, что два дня не был в сарае — остались на влажной земле следы его резиновых сапог поверх Клавдиных бот и кое-что другое.

Разгадав его нехитрую хитрость, получив Васькино покаянное признание и съездив с ним за кабанчиком в Оглядкино — благо его еще не успели заколоть, — Андрей и сам растерялся: как дальше быть? Какие меры принять? Кража ведь была, преступление совершено… Но кража-то у самого себя! Подумал — и решил передать дело товарищескому суду. В суде, правда, обернулось все иной стороной. Поначалу, однако, все шло как надо: осуждали и стыдили Василия за нерадивость и лень, за пьянство без размера, но когда вылезла на сцену Клавдия и стала чернить при народе своего мужика, настроение в зале изменилось.

Клавдия ради такого события, где она главной была, принарядилась покрылась алым платком, надела желтую кофту и зеленую юбку — издалека, из зала, была она похожа на испорченный светофор, у которого все огни горят разом. А Васька пришел с работы в затрапезе, сидел, неловко повернувшись боком, чтобы односельчане не видели под глазом синяка, навешенного Василию запальчивой Клавдией.

Общее мнение выразил бригадир полеводов по фамилии Кружок, испортив всю назидательность важного мероприятия:

— Это же надо, граждане, довести собственного мужика, опору и надежду семьи, до такой позорной крайности. Васька тоже хорош, не спорю. Гордости в нем мужской ни на чих не осталось. Обидно для всей нашей половины человечества, что он такую мужскую несостоятельность проявляет…

В зале засмеялись.

— …Я не об этом говорю, этого я не касаюсь. Я говорю об том, что на месте Василия за такое повседневное издевательство всю бы скотину со двора свел и пропил. Не Ваську надо судить, а главного в этом деле подстрекателя. Ты, Клавдия, самый близкий ему человек после отца и матери. Что же ты мужика родного понять не можешь? Ведь живете вы на одну твою зарплату, а Васькину ты на книжку ложишь, и он даже не знает, где ты ее держишь и сколько на ей денег. Унижаешь мужика. Ты сколько ему на обед даешь? То-то. А ведь он курить бросил через то, что ему стыдно стрелять папироски у товарищей.

Вот что, Васька, у меня в сарае старая "Ява" есть, испорченная, но хорошая еще, если руки приложить. Забирай ее себе, ремонтировай и уезжай на ней от своей змеи Клавдии на край света!

В зале опять засмеялись и захлопали, Клавдия заголосила, Васька встал и выпрямился, развернув плечи и задрав голову.

Суд с улыбками и шутками вынес частное определение в Клавдиин адрес и кассиру, Ваське порицание и, в общем, сработал как надо. Разобрался в причинах, постарался их устранить, выразил общее мнение коллектива.

Андрей видел, что Клавдия и Василий вышли с суда вместе. Клавдия цепко держала мужа под руку, семенила рядом, даже немножко опережала его и заглядывала ему в лицо. Василий шагал торжественно и величаво, на жену поглядывал снисходительно.

В другое время улыбнулся бы участковый, порадовался, а тут на душе сплошная чернота. Сидел он сейчас в зале, смотрел на своих односельчан, слушал, что они говорят, а мысль одна его мучила: неужели из них кто-нибудь к этому делу причастен? И ведь скорее всего это так, в той или иной мере.

26 мая, вторник

— …Имеется одна или две незначительные детали, которые стали известны во время допроса. Они заслуживают внимания.

Прошло несколько дней. Нехороших. Ничего за эти дни не произошло, но и ничего не прояснилось. В Синеречье и во всех других близлежащих местах давно уже знали, что случилось на болотах, все обсудили, все предположения высказали, нагородили такого, что сами по вечерам с опаской из дома выглядывали, за каждым кустом им злодеи мерещились.

Андрей с Бугровым уже несколько раз и в район, и в область ездили, соображения высказывали. Следствие шло, время — тоже; силы подключились к расследованию немалые, но результатов пока особых в деле не значилось. Как выразился следователь Платонов, здесь было еще много темных мест и "белых пятен". А точнее, все сплошь оставалось темным, и хотя некоторые детали все-таки кое-что прояснили, но даже для начала зацепиться было не за что.