Андрей Остальский - Жена нелегала

— Что, что, не говорите загадками, объясните!

— Думаю, Юра места себе не находил. Скучал по мне. Работа отвлекала, но не до конца. Сидел на антидепрессантах. Приступы тоски были сильнейшие. Вы думаете, что это я просто свои ощущения на него проецирую? Отчасти. Но не только. После такого теснейшего нейропсихического контакта, какой у нас был, неизбежно развивается что-то вроде телепатической связи. Чувствуешь другого. И вот я эту его тоску очень реально ощущала. Иногда утром просыпалась в паническом настроении, вроде он начинал к самоубийству склоняться. Я пугалась, бежала к отцу. Он сердился, говорил, что за глупости! Телепатия — это чушь. Не существует. Шарлатанство, и больше ничего. Я только что его отчет читал очередной: все у него просто отлично! А потом настал момент, когда вдруг все стало меняться. Вдруг я почувствовала: действительно, какое-то успокоение к Юре пришло. Я сначала думала, что он наркотики начал принимать. А потом — вы не поверите, но клянусь, это правда, — будто мне прошептал кто-то в ухо: он встретил твоего двойника. У каждого же из нас на земле есть два-три таких… ну почти близнеца, хотя они нам вовсе не родня. Так, игра природы, причуды генетических комбинаций. Шанс повстречать такого человека невелик, но все же он существует. Ничего сверхъестественного. Скажите, где он вас впервые увидел?

— На пароме. Рейс из Булони в Фолкстон, — едва слышно ответила англичанка. Она была явно подавлена рассказом. А Лиза торжественно закивала головой.

— Вот-вот, так я это себе и воображала! Так я и чувствовала, что произошло это где-то в пути. Представляю, что он испытал, когда вас увидел! Знаете, что он подумал? Наверняка решил, что это на связь меня прислали. Ну, бывает же так. Надо срочно установить внеочередную связь. Пароли некогда сообщить, и присылают кого-то резиденту хорошо знакомого. Ух какой же это был шок! И радость, конечно, такая, через край бьющая. От таких эмоций легче всего потерять контроль. Это опаснее страха, даже смертельной опасности. «Эйфорический экстаз» у нас это называли. Западня даже для самого тренированного человека. А через несколько секунд он уже понял: обознался. Второй шок. Падение с солнечной вершины в ледяную воду. Но он, думаю, отказывался верить, что ошибся. Подходил снова и снова. Так ведь было, а? Скажите! Ведь так?

Джули молчала. Смотрела в упор на Лизу. Сверлила ее взглядом. А той хоть бы что.

— Потом, я думаю, он постепенно смирился с тем, что это не я. Но все-таки — почти я. Начал переносить на вас то, что чувствовал ко мне. Решил, что ему надо за вас ухватиться. Не знаю, что он уж там Центру наврал, чтобы оправдать такой странный выбор… Какая-то английская глухая провинция… Какая-то провинциальная курочка… Ой, это, Леша, не переводите… Скажите: женщина, не представляющая особой ценности для целей разведки… Но Юра, видимо, наврал убедительно. Ему разрешили. Повезло еще, что отцу фотографию вашу никто не показал. А то бы он догадался, в чем дело… И тогда… Хотя только что меня осенило: может, как раз и показали? Может, он поэтому-то и разрешил? Подумал, ну вот, так будет лучше для всех… Не знаю, что толку гадать…

Джули теперь наполовину отвернулась от стола, обхватила голову руками. Не глядя ни на Лизу, ни на Данилина. Плакала или просто думала? А может, сидела и тихо ненавидела их обоих?

Но Лиза не обращала на это внимания. Только говорила все быстрей — Данилин еле за ней поспевал.

— И тогда… тогда настал странный момент… я вдруг почувствовала, что он вроде бы успокоился. Перестал терзаться. Что почти счастлив. И самое невероятное, что и я, да-да, и я, как ни странно, тоже чуть-чуть стала успокаиваться. Как будто я победила в каком-то смысле. Получила его себе. Через кого-то другого. Через вас, Джули. Так что я вам очень благодарна. Вы мне не верите, но это правда!

Но такая постановка вопроса Джули явно не понравилась. Она сказала:

— Мне странно все это слышать и неприятно. И не знаю, почему я должна принимать ваши слова на веру. Меня тут уже пытались обманывать самым жестоким образом. И такая вот безудержная откровенность… тоже не вызывает доверия. С какой стати вы это все мне выкладываете?

— У нас с вами нет времени. Мне приходится рисковать. Ну, и если быть до конца честной, признаюсь. Накипело. Ведь столько лет, а абсолютно не с кем было это все обсудить. Некому рассказать. Даже священнику не могу. Вот и выплеснула все на вас, вы уж извините. Вместе с господином Данилиным. И всеми теми, кто еще, возможно, нас слушает. У них сегодня интересная смена. Хотя по нынешним временам, наверно, запись просто идет… Без участия человека. А то всякие ночные да сверхурочные платить. Так что крутятся себе бобины и не подозревают даже… Эй, бобины, привет!

Уже не в первый раз за ночь у Данилина возникло сомнение: а в себе ли Лиза? Что-то уж больно… экстравагантна, так скажем…

А Джули изменилась в лице.

— Вы думаете, наш разговор подслушивают?

— Не могу поручиться. Но, по логике, должны. Правда, во времена всеобщего бардака и нехватки средств все может быть. Может, и схалтурили. Но исходить надо из того, что запись идет, а то и вживую дежурный слушает.

— Но как же вы тогда так… открыто обо всем?

— А, вы знаете, после всего, что случилось, мне уже наплевать… И пусть для потомков хоть что-то документальное останется.

— Но Карл, то есть Юра, он-то что обо всем этом думает? Разве ему тоже наплевать? Не могу поверить! Не говорите мне, что он вас уполномочил все это вслух произносить. Даже если я на минуту поверю, что вы меня не обманываете…

— Не хотите — не верьте. Дело ваше.

— Нет уж, вы мне ответьте, пожалуйста! Вы же как бы жена Юрия, разве нет? Он, вообще-то, в курсе нашей встречи, или вы здесь находитесь без его ведома? Что он по этому поводу говорит?

— Что говорит Юра?

Лиза вдруг засмеялась. Нехорошим каким-то смехом, зловещим. У Данилина даже мурашки по коже побежали. А она продолжала хихикать довольно долго, повторяя на все лады: «Что говорит Юра… что Юра говорит… да что же говорит-то он, голубчик, в самом-то деле. Действительно…»

Потом вдруг резко замолчала. Провела рукой по лицу, точно сняла с него какую-то тень, какой-то отпечаток ненужных эмоций.

Сказала иным, холодным голосом:

— А ничего Юра не говорит. И ничего он мне не рассказывает. Потому что Юра не может ничего говорить. И ничего рассказывать. Не может, физически не способен. Как это по-английски? Анэйбл? То есть вообще — анэйбл совсем.

10

— Вы хотите сказать, что Карл… Юра — мертв? — Джули задала этот вопрос таким равнодушно вежливым тоном, что если бы Данилин не знал ее, то счел бы черствой и жестокой женщиной. Но он понимал, в чем дело. Слишком много было этого в последние дни и часы: Карл умер, жив. Карл прячется. Карл настоящий, поддельный. Кладбище в Красноярске, могила, видели на киевской улице… Понятия стали терять смысл, отрываться от слов, а слова от понятий.

Лиза отодвинулась к окну, смотрела на серое рассветное небо и молчала.

— Почему она молчит? Спросите ее еще раз, пожалуйста, Алексей… Она ведь не могла не понять мой вопрос?

Данилин сказал:

— Джули спросила вас… Ну не мучайте же ее, в конце концов!

Лиза снова повернулась лицом к Джули и Данилину. И теперь они увидели еще одну, какую-то новую женщину. Лицо ее будто осунулось, кожа обтянула череп, глаза казались уже не изысканно красивыми, а страшными и больными.

— Ах, не мучить ее! А может быть, это она нас мучить приехала из своей Англии? Кто ее звал? Зачем вы ее сюда приволокли, Данилин? Нам и без нее и без вас тошно дальше некуда. Зачем она еще навязалась на нашу голову, идиотка провинциальная!

— Этого я переводить не буду, — сказал Данилин.

— Что, что она говорит? — спросила Джули. — Кто идиот? Или это я идиотка?

— Да нет, — ответил ей по-английски Данилин. — Скорее наоборот…

— Что значит, наоборот? И может она ответить на простой вопрос: жив Карл или нет?

Лиза сказала:

— Жив. Но иногда мне кажется, что лучше бы… Лучше бы не был жив…

— Он что, смертельно болен? Парализован? Он инвалид?

— «Инвалид» — удачное слово.

Лиза снова замолчала на несколько секунд, Джули нетерпеливо ерзала на стуле. Но терпела, молчала. Ждала, пока Лиза продолжит.

Наконец та заговорила снова:

— Знаете, когда он подал в отставку, отказался работать дальше, то это в принципе должно было рассматриваться как дезертирство. Он же офицер! Он их, конечно, уверял, что не выдаст никаких тайн, и я уверена, слово сдержал, не выдал. Ни слова, ни полунамека. Ну вам он кое-что рассказал, наверно, в рамках того, на что имел санкцию… Но о сути того, что он практически делал, ни слова же не сказал, не правда ли?

— Да я и не хотела ничего об этом знать!