Дик Фрэнсис - Испытай себя
В очередной раз обернувшись, я не увидел стрелки. Где же север?
В полном отчаянии я медленно поднялся на ноги.
Все тело безжалостно ломило от боли, и никакое самовнушение уже не могло победить ее. Я осознал, что рана моя смертельна, что мне придется умереть на коленях, царапая ногтями землю. До восхода солнца еще теплящаяся во мне жизнь покинет израненное тело.
Сил сопротивляться больше не было, уходила даже воля к жизни. Я привык верить в то, что выживание — это прежде всего психологический настрой, но сейчас я начал убеждаться в том, что в иных ситуациях одного лишь стремления выжить недостаточно. Давая свои рекомендации, я никак не предполагал, что вера в свои силы может так быстро вытекать из тела вместе с потом, кровью и болью.
Глава 18
Время... Сколько его прошло... Одному Богу известно.
Наконец я вышел из забытья и неподвижности, сделал пару неуклюжих движений, видимо, в неосознанных поисках места, где можно будет свернуться калачи: л и умереть.
Я открыл глаза и увидел над собой стрелку, указывающую на север. Оказывается, она была не так уж и далеко от меня, я просто не различил ее за кустами.
А что мне даст эта стрелка, апатично подумал, я. Направление-то она показывает правильно, но, удались я от нее на десять футов, как я снова узнаю, где север?
Стрелка указывала наверх.
Я задрал голову, как она и предписывала: надо мной расстилалось звездное небо, и там, в его вышине, я различил ковш Большой Медведицы... и Полярную звезду.
Вне всякого сомнения, с компасом я шел бы более уверенно, но и по звездам я мог с достаточной точностью выдерживать нужное направление, и это давало мне силы двигаться. Располагая такой альтернативой, я не мог позволить себе сдаться. Стараясь держать дыхание в норме, я кое-как привел себя в форму и, поглядывая на звезды, побрел вперед, уже не чувствуя такого отчаяния.
Даже голова прояснилась.
Посмотрев на часы, я обнаружил, что время близится к полуночи, хотя, с другой стороны, какая мне разница? До дороги доберусь не раньше половины первого. Я не имел ни малейшего представления о том, сколько времени ушло на поиски компаса и как долго я боролся со своими эсхатологическими настроениями. Я также не знал, с какой скоростью сейчас передвигаюсь, но меня это абсолютно не волновало. Единственное, о чем я заботился, так это о своих легких и мышцах — надолго ли их хватит. Вопрос стоял однозначно: выжить или погибнуть. Лицо лучника...
В беспорядочной мешанине мыслей и ассоциаций я начал перебирать в памяти события последних трех недель.
Интересно, как я выглядел в глазах всех этих людей, которые дали мне приют и с которыми" я так хорошо успел познакомиться?
Писатель, чужак, посторонний... Человек совсем из другой среды, посвятивший себя какому-то совершенно непонятному делу, да еще столь крепкого здоровья. Положим, Тремьен мне доверял и постоянно держал при себе, пару раз я даже пришелся больше чем к месту, но ведь у кого-то я сидел как кость в горле.
Я подумал о смерти Анжелы Брикел, о подстроенных ловушках на Гарри и на меня, и тут до меня дошло: все три эти-поколения были совершены с одной целью — сохранить в поместье привычный образ жизни. Задачей этих преступлений было не добиться чего-то, а что-то предотвратить.
Шаг, еще один...
Звездочки над головой в небе — то исчезающие, то появляющиеся вновь, — только благодаря им я находил возможность перемещаться в пространстве галактики. Ах вы мои лоцманы... приведите меня домой!
Анжелу Брикел убили явно для того, чтобы заткнуть ей рот. Гарри должен был умереть в подтверждение собственной вины. Я же представлял опасность в том плане, что мог пролить свет на эти два преступления и сообщить свои соображения Дуну.
Ожидали они от меня слишком многого. И из-за этих-то ожиданий я лежу полумертвый. Сплошные догадки, подумал я. Сплошные предположения. Никаких очевидных доказательств чьей-либо вины. Никаких заявлений и признаний, от которых можно оттолкнуться. Все писано вилами на воде.
Лучником, несомненно, был человек, который уверенно знал, что я отправлюсь искать камеру Гарета. Кроме того, он должен был представлять себе путь к нашей стоянке. Вдобавок, этот некто наверняка был знаком с моими рекомендациями относительно изготовления лука и острых стрел, у него было время выжидать свою жертву, желая ей смерти, и в случае неудачи он терял все.
Судя по тому, как слухи распространялись в Шеллертоне, практически каждый мог знать о потерянной камере. С другой стороны, наша экспедиция состоялась только вчера... Боже милостивый, неужели всего лишь вчера... и если... когда... я выберусь отсюда, я смогу выяснить, кто кому что говорил.
Шаг, еще один...
В легких скопилась жидкость, она булькала при каждом вдохе. С такими вещами люди живут долгие годы... астма, эмфизема, эмболия... Жидкость мешает дышать: кто-нибудь видел больного эмфиземой, бодро взбегающего по лестнице?
Анжела Брикел была маленькой и невесомой: дунешь — и улетит.
Мы же с Гарри — были мужчинами солидного телосложения, в рукопашной ни с тем ни с другим так запросто не сладишь. Почти вся конноспортивная братия видела, как я взял Нолана на захват. Поэтому-то Гарри и достался острый штырь в ногу, а не стрела в спину, и только провидение избавило его от смерти и до сих пор пока еще охраняло меня. После Гарри наступил мой черед. Ловушка опять не сработала.
Повезло.
И в том, что звезды по-прежнему светили над головой, тоже повезло.
У меня больше не было желания увидеть лицо лучника.
Внезапно на меня снизошло озарение. Несмотря на то что в груди у меня сидела сделанная его руками стрела — произведение искусства, — мне все-таки было жаль тех, кто знал и любил его: я должен буду вывести его на чистую воду. Тот, кто трижды покушался на человеческую жизнь ради решения своих личных проблем, лишен права на доверие окружающих. К убийствам привыкаешь — так, во всяком случае, мне говорили.
Ночи и конца не было видно. Диск луны двигался по небосклону с чудовищной медлительностью.
Шаг, еще шаг...
Хватайся за ветки. Сохраняй дыхание.
Полночь.
Если я выберусь из этой переделки, то, боюсь, что нескоро меня снова потянет в лес. Я вернусь на теткин чердак и не буду слишком уж строг к своим героям, если им придется ползти на коленях.
Совершенно непонятным образом в голове завертелись какие-то мысли о Бахромчатом, о тренировочном поле, о том, смогу ли я когда-нибудь вновь проехаться верхом, о Ронни Керзоне, о моем предполагаемом американском издателе, об отзыве Эрики Антон, но все эти реминисценции были так же далеки от моей действительности, как этот лес от Нью-Йорка.
Шеллертонские сплетни. Поток массового сознания. На этот же раз... на этот раз...
Я остановился.
Я увидел лицо этого лучника.
Дун смеялся бы надо мной со своими алиби, диаграммами, доказательствами виновности или ее противоположности, рыская в поисках отпечатков... Но ему пришлось бы иметь дело с самым изощренным умом из всех моих местных знакомых.
Может, я ошибался. Но Дун все выяснит.
Как черепаха, я продвигался вперед. В миле шестьдесят три тысячи триста шестьдесят дюймов. То есть примерно одна целая шесть десятых километра, или сто шестьдесят тысяч сантиметров.
Но кому это может быть в данном случае интересно, кроме меня?
Судя по всему, я прополз не менее восьми тысяч дюймов за час. А сколько времени я потерял отдыхая? Тем не менее я прошел шестьсот шестьдесят футов. Двести двадцать ярдов.
Целый фарлонг! Блестяще. В моем состоянии фарлонг за час?! Рекордная скорость.
«Мигай, мигай, моя звездочка!..»
Никакому дураку не пришло бы в голову попытаться пройти по лесу целую милю со стрелой в груди. Позвольте вам представить мистера Джона Кендала, самонадеянного идиота.
Поразительная самоуверенность, граничащая с легкомыслием.
Час ночи.
Луна сползала куда-то вниз и плясала уже над самыми верхушками деревьев, совсем неподалеку от меня.
Вздор, не может такого быть. И все-таки так было. Я же видел ее.
Свет. Внезапно до меня дошла ошеломляющая мысль: я видел свет. Он двигался вдоль дороги.
Дорога, наконец-то дорога. Она оказалась рядом. Это был не мираж в заколдованном лесу. Все-таки я выбрался на нее. Я закричал бы от радости, если бы легким хватило кислорода.
Выйдя на опушку, я бездыханно привалился к дереву, соображая, что делать дальше. Мне никак не верилось, что я наконец добрался до шоссе.
Полнейшая темнота, ни одной машины. Так и стоять? Ковылять к шоссе, рискуя упасть в канаву? Попытаться остановить машину? Жутким своим видом напугать до смерти какого-нибудь мотоциклиста?
Последние силы почти покинули меня. Скользя рукой по дереву, я плавно опустился на колени, опираясь головой и левым плечом о ствол. Если я все рассчитал более или менее правильно, «лендровер» должен был находиться дальше и чуть правее дороги, но попытка добраться до него была заведомо обречена на провал.
