Елена Михалкова - Пари с морским дьяволом

…Бригантина – вернее, то, что от нее осталось, – заваливалась набок. Накренившаяся фок-мачта тянула ее за собой.

– Прыгайте! – закричал снизу Матвей. – Да прыгайте же!

Ветер притих, волны сгладились, словно по ним прошлись утюгом. «Ну же, давайте, – мысленно торопил он их. – Быстрее, быстрее, ребята!» Он достаточно времени провел на этих скалах и знал, что затишье будет недолгим.

– Машка, жилет сними! – приказал Сергей.

– Что?

– Жилет, я сказал, сними! – рявкнул он. – Чтобы шею не сломать! Илюшин, ты тоже!

Он содрал жилеты с Макара и Маши, торопливо расстегнул свой и подтолкнул их к краю. Оборванные снасти, как лопнувшие струны, торчали из разломанного планшира.

– Маша, прыгай! Макар, и ты! Раз! Два! Вперед!

Три тела вошли в воду почти одновременно. Илюшина Бабкин вытащил на поверхность за шиворот, Маша вынырнула сама. Аэроглиссер уже подлетел к ним, и Матвей швырнул с него желтый спасательный круг.

Неподалеку раздался громкий плеск. Капитан показался над водой, тряся головой, и быстро доплыл до летучей спасательной лодки.

Боцман остался на бригантине. Он стоял на самом краю и смотрел на них с усмешкой.

– Яков! – позвал Муромцев. – Давай!

Старик улыбнулся. Он выловил из воды капитанскую фуражку, зацепившуюся за леер, и нацепил на свою лысину.

– Яков Семеныч! – взревел Муромцев. – Не дури!

– Капитан однажды – капитан всегда, – сказал боцман. Но его никто не услышал.

Тонущий корабль накрыла волна. Аэроглиссер, заложив крутой вираж, ушел в сторону.

– Яша! – страшно взвыл Муромцев.

Но его дикий крик не мог заглушить скрежета, раздавшегося, когда мачта, падая, ударилась о скалы. На секунду из волн вылупилось обросшее ракушками днище корабля, замерло на несколько мгновений – как качели в высшей точке. Какое-то время всем казалось, что сейчас раскроется голубое окно в потемневших небесах, и бригантина оторвет невидимые канаты и полетит, преодолев силу земного притяжения.

Но это продолжалось лишь долю секунды. С всплеском, от которого можно было оглохнуть, корабль провалился обратно, в разошедшиеся воды, как в пропасть. Волны, изгибая шеи, кинулись наперебой, будто торопясь разорвать добычу. Некоторое время только бушующее море пены было видно там, куда провалилась бригантина. Потом новые волны смыли белые хлопья, и над обломками сомкнулась темная вода.

Все точки над «Ё»

Стефан вошел в комнату, где Наташа лежала, укутавшись в плед, и смотрела телевизор. Она провела в больничной палате двое суток с высокой температурой. Стефан дежурил при ней, и только сегодня, когда ей стало лучше, они смогли вернуться в гостиницу.

А час назад Стефан собрался с силами и подошел к Аркадию, которого поселили в соседнем номере.

– Вы меня узнали, – утвердительно сказал он.

– Узнал, – согласился Бур.

– Почему не сказали?

– Не хотел ставить тебя и себя в неудобное положение. Неприятные общие воспоминания – лучший способ испортить отдых в хорошей компании.

Он улыбался. Стефан не понимал, отчего он улыбается.

– А тогда? – спросил он. – Почему вы не подали на меня заявление в милицию?

Бур молчал.

– Я всю жизнь хотел вас спросить, – голос у Стефана вдруг осип. – Вы знали, что это был я. Вы меня помнили. Вы не могли меня не запомнить! Почему? Я испортил вам представление. Испортил дверь! Сцену изгадил! Так почему вы никому не сказали, что это сделал я?

Бур почесал нос на редкость несолидным жестом. Он все делал как-то несолидно.

– Мне трудно ответить на твой вопрос, – сказал он немного смущенно. – Но, видишь ли, за свою жизнь я научился лишь одной вещи, не относящейся к моей профессии. Я научился чувствовать, когда стоит солгать, а когда необходимо сказать правду.

Они помолчали.

– Значит, тогда вы подумали, что соврать будет лучше?

– Не подумал, – поправил режиссер. – Почувствовал. Прости, но больше я тебе ничем помочь не могу.

Стефан вскинул на него глаза, а Аркадий Бур вдруг подумал, что в пареньке есть что-то общее с Атосом. Благородное, чистых линий лицо. Безупречная осанка. Непроницаемый темный взгляд. Странно, как он не рассмотрел этого тогда.

Но тут Стефан Зеленский улыбнулся, и сходство исчезло. Он стал просто обаятельным мальчишкой, которому Аркадий Бур когда-то, давным-давно, не испортил судьбу.

– Вы мне очень даже помогли! – сказал он и засмеялся.

Наташа свернулась под пледом.

– Можно? – Стефан взял у нее пульт и приглушил звук. Присел на край дивана.

– Принес?

– Конечно!

Он вынул из кармана маленькую коробочку и протянул девушке. Она поспешно схватила ее, вытряхнула на ладонь комочек пластмассы, похожий на крупную фасолину, вложила в ухо и с облегчением откинулась на подушку.

Недалекий врач, мимоходом наклеивший на девочку ярлык странного, холодного и неприветливого ребенка, случайные знакомые, удивленные монотонностью и невыразительностью ее речи, не знали, что настоящая проблема Наташи – врожденное нарушение слуха, которое прогрессировало с каждым годом. А тетя Соня, сразу безоговорочно поверившая в аутизм племянницы, не стала искать других причин ее необычного поведения. И только в подростковом возрасте неравнодушная учительница помогла ей осознать проблему – и найти решение.

Слуховой аппарат был для Наташи Симоновой настоящим сокровищем, пропуском в обычную жизнь. И, сидя у мачты, под дулом пистолета и потом, сражаясь с волнами, девушка думала не о том, что она может погибнуть, а лишь о том, что драгоценная коробочка осталась в каюте. И теперь, когда Стефан принес новый аппарат, она не могла терпеть ни одной лишней минуты душной глухоты.

Стефан посмотрел на просветлевшее лицо подруги и собрался с духом.

«Я научился чувствовать, когда стоит солгать, а когда необходимо сказать правду…»

– Помнишь, ты сердилась, что я беру твою одежду?

Наташа не кивнула – это было лишним. Разумеется, она помнила.

– Видишь ли… Я все время боялся, что ты уйдешь, – Стефан говорил спокойно, но она видела, чего ему это стоит. – Протечешь сквозь пальцы, как вода. Я никак не мог тебя удержать. И я подумал… Нет, не подумал – почувствовал… В общем, когда твои вещи были у меня в руках, мне казалось, что часть тебя – со мной. Что ты никуда не денешься. И пока я держу их, так и будет.

Наташа приподнялась от изумления.

– Чш-ш, – попросил он, – лежи.

Но она все равно села.

– Ты брал вещи, потому что хотел меня удержать?

Стефан залился краской. Она впервые видела, как он краснеет.

– Прости. Очень глупо, я знаю.

Глупо? Она понимала его маленькое шаманство, как никто другой! «Я думала, что он берет мои вещи, потому что не придает им никакого значения. А оказывается, он брал их, потому что придавал им слишком много значения».

Все это время она пыталась научиться кого-то любить. С тех самых пор, как врач назвал ее эмоционально ущербной, не способной на нормальные человеческие чувства. Это был ее эксперимент над собой: вызвать в себе тепло не по отношению к вещам, а по отношению к тем, кто заботится о ней.

В первый раз ничего не получилось. Она очень старалась играть по тем правилам, которые установил для нее муж, но все равно все закончилось плохо.

И вот теперь правил не было. Никаких. Этот мальчик ничего не требовал, ни к чему не принуждал, он довольствовался тем, что потихоньку брал ее вещи, как вор, надеясь оставить у себя хотя бы тень любви.

Хотя бы иллюзию.

У Наташи перехватило горло. Вот это, растущее в глубине, смешанное из боли, жалости, тревоги, нежности и спокойного счастья от того, что ее так сильно любят, – вот это и есть оно, то, что она искала?

Она прикрыла веки, и ей представилось ожерелье: светло-синее, как край моря, с медовыми искрами. Она видела его так отчетливо, как будто оно уже лежало в руке. Она возьмет янтарь, много янтаря, из которого рождаются свет и сияние, и сочную бирюзу, и воздушный голубой лазурит, и сделает из них украшение для себя. В нем будет их история – его и ее – и она никогда не кончится.

– Чему ты улыбаешься? – удивленно спросил Стефан.

Наташа открыла глаза.

– Тебе.

Сеня с трудом выбрался на берег и рухнул на песок. Макар Илюшин не узнал бы своего охранника-голема в этом перепуганном до смерти человеке. Он тяжело дышал и постоянно оглядывался, словно из ночного моря за ним могла вылезти какая-то страшная тварь.

Над его головой сверкали звезды, в воде слабо светился планктон. Но Сеня не замечал красоты этого места. Все заслоняла другая картина, та, что он увидел, спасаясь с яхты.

Сколько ни жмурь глаза, невозможно стереть жуткие воспоминания. Они словно отпечатались на сетчатке. Зачем он заглянул в иллюминатор?! Задумал бежать от полоумного Будаева, едва не угробившего кораблик и всех, кто на нем, – так беги, не оглядывайся! Но что-то притягивало его к единственному светящемуся пятну на спящем корабле.