Александра Маринина - Пружина для мышеловки
Я окончательно запутался, алкоголь окутал мозги мягким ватным одеялом и не давал извилинам шевелиться, и я начал думать о Юле.
Настроение испортилось, мне стало тоскливо, я и здорово набрался, о чем жестоко пожалел на следующее утро. Хорошо, что снова была суббота. Правда, у меня вечером прием граждан, но это же только вечером, и еще есть время прийти в себя.
К шестнадцати часам, когда пришло время начинать прием, я был вполне бодр, но не очень свеж. Дела потекли самые обычные: соседи скандалят и дерутся, как бы не поубивали друг друга; молодежь этажом выше слишком громко включает музыку и не дает нормально отдыхать; другая молодежь и в другом доме регулярно собирается на лестничной площадке, пьет пиво, курит и оставляет после себя помойку; пенсию принесли почему-то не в том размере, меньше, чем ожидалось, ведь объявляли же о повышении, а где оно? А в собесе объяснений не дают и вообще не хотят разговаривать (и с этим идут ко мне); дворники не убирают улицы и перед подъездами скопилась куча мусора, а ДЭЗ не реагирует на сигналы жильцов (и с этим тоже ко мне).
– Раньше всегда было понятно, куда идти и кому жаловаться, – брюзжал старик Ломакин, который вообще был большим любителем жаловаться и крупным специалистом по наведению жизненного порядка. Все годы, что я работаю на этом участке, он ежемесячно приходит ко мне с жалобами то на одно, то на другое, и каждый раз подробно объясняет, в какие инстанции он бы пожаловался в прежние времена, при советской власти. – Дворники плохо убирают – иди к начальнику ЖЭКа. Нет реакции – иди в райсовет, а если и там не помогают, то в райком. По партийной линии эффект всегда был очень хорошим, секретаря партогранизации ЖЭКа вызывали на ковер, и сразу все вставало на свои места. С партией шутки плохи! Не то что сейчас: никто ничего не боится, ни на кого управы не найдешь. Вот Анатолий Степанович из шестьдесят восьмой квартиры мне рассказывал…
Я временно отключился. Все-таки я прошел неплохую школу с моей мамулей и ее Кошмарными Ужасами и здорово научился слушать вполуха, не теряя нити разговора и одновременно думая какие-то свои мысли или, если позволяла ситуация, читая книжку. Под мерное жужжание старика Ломакина я начал мысленно прикидывать, сколько замороженного мяса для котов осталось в морозильнике и когда нужно делать новые закупки. Можно заскочить в магазин сегодня по пути с работы, но это будет означать, что придется дома резать мясо на мелкие кусочки, расфасовывать при помощи весов на стограммовые порции и каждую заворачивать отдельно в пищевую фольгу. Если бросить весь кусок в морозильник целиком, то при минус восемнадцати градусах он превратится в камень, от которого потом придется откалывать кусочки кайлом или ледорубом. А так я вынимаю стограммовую упаковку, размораживаю ее в микроволновке – и еда для Арины и Дружочка готова. Но перспектива стоять у стола и резать мясо меня почему-то не вдохновляла, болела голова и вообще, сил никаких не было. Пить вредно. Много пить – еще вреднее. Может быть, сбегать за мясом завтра? На завтра, правда, намечены какие-то дела, но… Так когда же лучше, сегодня или завтра?
Решение я так и не принял, потому что внезапно включился в разговор:
– Надо же, и откуда Анатолий Степанович все это знает? – восхищенно поинтересовался я, услышав душераздирающую историю о том, как дело о каком-то нерадивом чиновнике дошло аж до ЦК КПСС, и как с ним там разговаривали, и что именно ему сказали, и кто сказал, и каким тоном, и чем пригрозили, и что он на это ответил.
– Ну как же, Анатолий Степанович работал в аппарате ЦК, разве вы не знаете? Он все знает, – авторитетно заявил старик Ломакин и добавил, многозначительно понизив голос: – И про всех.
К счастью, Ломакин был последним, кто в тот день решил посетить мой околоток, и едва за ним закрылась дверь, я схватил паспорт на дом, в котором проживал «Анатолий Степанович из шестьдесят восьмой квартиры», и посмотрел свои записи. Точно, Дубовицкий Анатолий Степанович, сотрудник отдела административных органов ЦК КПСС с 1972 по 1981 годы. Я не помнил этого, потому что Дубовицким никогда отдельно не занимался, он не был «проблемным», с ним вместе проживали дочь, зять и младший внук с женой, за ним хорошо ухаживали, пылинки сдували, и в моем пристальном внимании Анатолий Степанович не нуждался. В придуманный и организованный мною клуб он не ходил, потому что не был одиноким, дома не скучал и к дополнительному общению не тянулся. Ломакин, кажется, упомянул, что Дубовицкий пишет мемуары, значит, есть что вспомнить. Неужели он и впрямь знал все и про всех? Надо попробовать, попытка – не пытка.
Полоса везенья, начавшаяся с появления на горизонте Шурика Вилкова, простерла свои границы аж до сегодняшнего дня. Анатолий Степанович Дубовицкий оказался дома и в полном здравии (а ведь мне могли бы ответить, что он болен и посетителей не принимает и даже к телефону не подходит), более того, он готов был встретиться со мной прямо сейчас.
Я люблю бывать в домах, где старики окружены любовью и заботой, причем не показной, рассчитанной на получение квартиры в наследство, а искренней, настоящей. Дом Дубовицкого был именно таким, и мне сразу стало так хорошо в этой квартире, что даже головная боль прошла.
Анатолий Степанович провел меня в свою комнату, где на письменном столе лежали книги, старые газеты и рукописные листы (похоже, он и в самом деле пишет мемуары), усадил в удобное кресло, велел младшей невестке, то есть жене внука, принести нам чаю и приготовился слушать. Выслушав же, дробно и глуховато рассмеялся:
– Вы ошибаетесь, молодой человек, все было не так, совсем не так. Никаких высоких должностных лиц, которых нужно было бы покрывать, там не было. Я хорошо помню это дело.
– Почему? – насторожился я.
Почему он хорошо помнит дело тридцатилетней давности, если в нем не было никакой лжи, никаких политических мотивов и вообще ничего особенного?
– Да потому, что шуму было много. Родители убитых детей создали инициативную группу, им казалось, что милиция не занимается поисками убийцы, что дело пущено на самотек, и они приняли решение написать петицию, собрать общественность и выйти на манифестацию в день открытия Двадцать пятого съезда партии. Но у КГБ работа с источниками информации среди населения всегда была хорошо поставлена, и об этой инициативе стало известно. Нужно было срочно найти убийцу, чтобы успокоить родителей. Вы же понимаете, что это такое: манифестация и обращение к съезду с негативной информацией о правоохранительных органах! Впрочем, вы, наверное, не понимаете, вы же так молоды… Можете мне поверить, к этому отнеслись очень серьезно, очень. Кроме того, прошла информация, что у членов группы были какие-то выходы на западных журналистов, и мог выйти неприятный скандал. Вот как раз в тот момент дело и пошло в Прокуратуру СССР, на него бросили все силы, даже студентов-практикантов задействовали. Я, кстати, лично писал указание привлекать не поехавших на сельхозработы студентов юридических и других вузов для рутинной работы. С учебы снимать, конечно, было непозволительно, а вот поработать в Прокуратуре СССР вместо «картошки» – милое дело. Я же курировал административные органы, то есть МВД страны и всю милицию, – гордо пояснил Анатолий Степанович.
– А студенты-то зачем? – не понял я. – Какой от них прок? Они же ничего не понимают в раскрытии таких сложных преступлений. Особенно если они даже не из юридического вуза.
– О, вы не понимаете, – он снова довольно рассмеялся. – Знаете, как была организована работа? Со всей Москвы, из всех отделений милиции собрали информацию о мужчинах, которые в течение последних пяти лет попадались за любые проявления сексуальной патологии. Эксгибиционисты, вуайеристы, те, кто приставал к женщинам в транспорте или на улице с разными непристойностями. Как правило, на них составляли административный протокол за мелкое хулиганство. Знаете, сколько их набралось по всему городу? Пятьдесят тысяч! Это же немыслимо! По городу ходили пятьдесят тысяч половых психопатов! Понятно, что одному МУРу такую махину было не поднять, и мечтать нечего. Ну вот, сведения о каждом таком психопате заносились на отдельную карточку, и по каждому направлялся запрос в информационный центр МВД: где он сейчас? И стали приходить ответы: кто сидит в колонии, кто находится на длительном лечении в психбольнице, кто умер уже, а кто продолжает проживать в Москве. Так эти студенты должны были взять ответ, найти карточку на этого человека и краешек карточки прокрасить чернилами определенного цвета в зависимости от содержания ответа. Что вы так на меня смотрите? Это сейчас вся информация обрабатывается на компьютерах, а в те времена вручную работали, по-другому не получалось.
У меня действительно мина была весьма выразительной, но не оттого, что я услышал Кошмарные Ужасы о том, как обрабатывали информацию в докомпьютерную эру, а потому, что я вспомнил… «Все дело в группе», – повторял доктору Юркунсу несчастный залеченный сильными психотропными препаратами Олег Петрович Личко. Так вот о какой группе он говорил! Он откуда-то знал о ней. Впрочем, он ведь работал в штабе ГУВД и вполне мог знать.
