Последнее испытание - Туроу Скотт
– Я звонила и писала письма по электронной почте в офис главного инспектора…
– То есть руководителя?
– Да. Я пыталась получить комментарий управления перед тем, как публиковать мою статью. Мне ответил глава отдела по связям с общественностью, имя я не помню. Он написал, что у УКПМ нет комментариев на интересующую меня тему. Мои просьбы об интервью были отклонены.
Хартунг скашивает рот набок, подавляя улыбку. Она знает, что только что уколола Стерна.
– И вы не общались ни с какими другими официальными представителями УКПМ?
– Нет.
– А с представителями Комиссии по ценным бумагам и биржам?
– Нет.
– А с представителями Федерального бюро расследований?
– Я говорила с одним человеком оттуда.
Марта передает отцу записку. Прочтя ее, он не понимает, почему дочь хочет, чтобы он задал свидетельнице написанный на бумажке вопрос, но, конечно, доверяет ей.
– Вы вступали в контакт с женщиной, которой нет в списке свидетелей гособвинения и которую зовут Анаит Турчинова?
Турчинова – молодая женщина, биржевой брокер Кирила. Она не должна выступать на процессе, поскольку, как, вероятнее всего, станет известно присяжным через день или два, ее саму могут в ближайшее время привлечь к суду.
Мозес заявляет протест.
– Мне кажется или я действительно видела это имя в каком-то из ходатайств со стороны защиты? – спрашивает Сонни.
Стерны действительно выступали с ходатайством о том, чтобы гособвинение предоставило иммунитет мисс Турчиновой – на том основании, что ее свидетельские показания имеют ключевое значение для защиты при рассмотрении обвинения в инсайдерской торговле. Если бы мисс Турчинова в самом деле выступила на суде в качестве свидетеля, это стало бы катастрофой для Кирила, но ходатайство гарантированно должно было быть отклонено. Дело в том, что предоставление свидетелю иммунитета – это вопрос, который решает прокурор, а не судья, а Мозес не заинтересован в том, чтобы давать мисс Турчиновой поблажки.
После того как Стерн отвечает на вопрос Сонни утвердительно, судья просит Хартунг продолжить отвечать на вопросы адвоката. Стоя за кафедрой, свидетельница переводит взгляд своих серых глаз на ложу обвинения, пытаясь установить зрительный контакт с юристами, представляющими интересы газеты. Стерн тут же перемещается и заслоняет их.
– Мисс Хартунг, я вижу, вы смотрите на своих юристов? – интересуется он.
Свидетельница с оскорбленным видом выпрямляется во весь рост, а Стерн тем временем объясняет свои действия:
– Я собираюсь попросить судью, мисс Хартунг, чтобы она растолковала вам, что вы не должны пытаться коммуницировать каким-либо образом со своими юристами, когда даете показания. Присяжным нужны не их показания, а ваши.
Сонни рассказывает Джиле Хартунг подробности того, о чем только что говорил Стерн, и та смущенно произносит:
– Прошу меня простить, ваша честь.
Стерн продолжает напирать – теперь он интересуется, разговаривала ли свидетельница с Анаит Турчиновой.
– Это необычное имя. Думаю, я бы его запомнила. Но нет, я не могу говорить с полной уверенностью.
– Спасибо, – подытоживает Стерн и переводит взгляд на Марту, которая явственно ему подмигивает. – Поскольку вы сообщили нам, что не получали информации от кого-либо из людей, включенных в список свидетелей гособвинения, или от кого-либо из представителей правительственных организаций, позвольте поинтересоваться: стоя здесь, перед нами, можете ли вы припомнить, где именно получили информацию, благодаря которой вы впоследствии созванивались именно с теми врачами, с которыми у вас состоялись разговоры на интересующую нас всех тему?
Мозес быстро вскакивает, и в ту же секунду на пол со стуком падает ручка Марты. Судья мрачно смотрит на Стерна. Лицо ее становится очень неприветливым.
– Мистер Стерн, – холодно говорит она, – пожалуйста, не забывайте о моих решениях, касающихся процедуры.
– Конечно, ваша честь, я все помню, – отвечает Стерн. – Я просто пытаюсь добиться подтверждения того, что отрицательные ответы мисс Хартунг не означают, что она не помнит источник полученных ею сведений.
Старый адвокат рассуждает безукоризненно с точки зрения логики – во всяком случае, если судить с его позиции. Но мрачное выражение лица и взгляд Сонни не меняются.
– Продолжайте, мистер Стерн.
– Хорошо.
Старый адвокат снова переводит взгляд на свидетельницу и, чтобы успокоиться, привычным жестом дотрагивается до средней пуговицы пиджака своего костюма.
– Мисс Хартунг, вы засвидетельствовали, что разговаривали с личными врачами пятерых пациентов, которых лечили препаратом «Джи-Ливиа» и которые внезапно умерли – по всей вероятности, из-за аллергической реакции, вызванной лекарством. Вам известно, что федеральное законодательство запрещает раскрытие подобной информации о пациентах посторонним людям, в частности журналистам?
– Да.
– Получается, что «Уолл-стрит Джорнэл» опубликовала подобную конфиденциальную информацию без согласия пациентов или их родственников?
– Обычно наша редакционная политика состоит в том, чтобы не публиковать конфиденциальные сведения медицинского характера – за исключением тех случаев, когда наши издатели считают, что этого требуют высшие интересы общества.
– А медики, с которыми вы беседовали, располагали согласием на эти разговоры со стороны пациентов или их родственников?
Мозес протестует – на том основании, что ответ на вопрос будет всего лишь изложением домыслов. Сонни его поддерживает.
– Вы предварительно говорили с кем-то из родственников пятерых умерших пациентов? – переформулирует свой вопрос Стерн.
– Нет.
Стерн какое-то время молчит, погрузившись в размышления, а затем задает очередной вопрос:
– То есть, разговаривая с врачами, вы были уверены, что правами пациентов на неприкосновенность личной информации в данном случае можно пренебречь?
Мозес снова протестует, но Сонни его протест отклоняет.
– Да, – отвечает Хартунг.
Стерн снова смотрит на Марту. Та понимает, что ее отец вот-вот нарушит железное правило – никогда нельзя задавать вопрос, ответа на который ты заранее не знаешь. Подумав немного, Марта пожимает плечами. Этим жестом она, видимо, хочет сказать – терять все равно нечего.
– А что лежало в основе этой уверенности?
Салливан и его коллеги обеспокоенно суетятся в первом ряду ложи обвинения, Мозес вяло пытается протестовать, но Сонни моментально отводит его возражения. Если правила конфиденциальности нарушались и сугубо личная, закрытая информация о пациентах была разглашена и стала общедоступной, это может иметь ключевое значение при толковании законов о противодействии инсайдерской торговле.
– У меня были подписанные документы о согласии на разглашение.
В зале возникает напряженная тишина, словно только что через него пронесся разряд молнии. Стерн видит, как Мозес сверлит глазами Хартунг. Совершенно ясно, что ее заявление стало для него полной неожиданностью.
– Эти документы у вас с собой?
Салливан встает и обращается к судье:
– Ваша честь, не могли бы вы выслушать нас?
Сонни чуть сдвигает свое кресло по направлению к Салливану и с грохотом обрушивает деревянный молоток на край стола.
– Мистер Салливан, я обвиняю вас в неуважении к суду. Я уже говорила, что вы не являетесь непосредственным участником этого разбирательства, и просила вас не перебивать выступающих. Более того, мистер Стерн и миссис Стерн ясно изложили свою позицию по поводу того, что имеет отношение к делу, а что не имеет, и я с ними согласилась. Сколько у вас сейчас при себе наличных денег, сэр?
На несколько секунд все словно цепенеют.
– Ваша честь… – пытается объясниться Салливан.
– Сколько?
Салливан сует руку в карман своего шерстяного костюма в мелкую клетку и вынимает оттуда несколько банкнот, аккуратно скрепленных специальной золотой клипсой.
– Четыреста шестьдесят долларов.
