Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
– Я бы вздремнул, вас дожидаясь. А вы бы и возвратились как раз. Сколько? Третий час уже?
– Угу.
– Ну вот. К пяти поспеете. А мне двух часиков вполне хватит. Этих, кого брать придется, с утречка лучше. Они помоложе. Нагулялись. Надружились с девчонками.
– Да откуда у них бабы! – Серебряный не понимал шуток следователя. – Гроши, небось, считают.
– Нет их дома-то? – Курасов чуть не подмигнул Серебряному.
– Я же сказал, где их сейчас найти! – крикнул тот. – На даче у Пороха! Где им быть? И Жорик там этот. И Тимоня! Оба субчика, как миленькие, там!
– Покажешь? – Курасов не спускал глаз с подозреваемого.
– Нет! – вскочил на ноги Серебряный. – Я не могу! Не договаривались так!
– А чего испугался? Ты же мне правду-матку выложил?
– Хотите, чтобы они меня пристрелили?
– У них пистолет?
– Нет. У них обрезы.
– А где пистолет?
– Был да сплыл, – Серебряный выпалил и осел на стул, только за рот руками не схватился.
– Ты начал всю правду, так договаривай, – улыбнулся ему Курасов. – Я же тебе поверил. Почти. А от меня многое будет зависеть.
Он для убедительности поднял глаза на Зуравлева.
– Так, товарищ полковник?
– Он понимает, – не сводил глаз с подозреваемого тот и добавил: – А у меня тоже сюрприз есть к Игорю Юрьевичу. От наших экспертов. Я тут к ним заглянул перед тем, как сюда идти.
Серебряный поежился от слов, сказанных полковником, и поднимал глаза на Курасова, и опускал, словно искал защиты и помощи.
– Был пистолет… Но я покажу… Сам отдам.
Он опустил голову и сник.
– Ну вот, Алексей Александрович, значит, маршрут ваш немножко изменится. Сначала с Игорем Юрьевичем к нему зарулите. Возьмете пистолет. Тот пистолет-то? Который с Нового года? – Курасов вытянул голову к подозреваемому. – Игорь Юрьевич! Тот?
Серебряный, потупясь, кивнул головой.
– Он.
– А чего ж ты молчал, дорогой? Я распинаюсь перед ним!
– Да вы и не спрашивали про оружие.
– Значит, сам не сообразил?
– Вот ей-богу!
– Значит, и верующий к тому же? Тогда с тобой спокойней. Тебе врать нельзя вдвойне.
– Богом клянусь! Ничего не врал!
– А может, еще что вспомнишь? У нас этот пистолетик-то засветился.
– Мне нечего больше рассказывать.
– Ну как же?
– На мне нет ничего больше.
– Решай сам.
– А-а! Все равно подыхать! – закричал, запричитал Серебряный. – Есть на мне вина! Есть! Но он сам меня убить хотел! Сам вез убивать!
– Игорь Юрьевич! Ну что вы! Успокойтесь!
– Столкнул я его с мотоцикла! Под дерево! Пишите! Думал, кончу, и все! Бандюгу порешу! Освобожу свет!
– Тише, тише. Вот, водички, – Курасов сунул подозреваемому стакан с водой.
– Столкнул я его с мотоцикла под дерево, – даже всхлипнул тот. – А он выжил, гад! Выжил! Только шею вывихнул!
– Это кто же?
– Ну кто? Порох! О нем я, чтоб он сдох! Из-за шеи он и автобус не грабил. А то там бы был.
– А вы?
– А меня они не взяли бы. Я для них хуже балласта.
– Это почему же?
– Особый разговор.
– Ну что же. Тогда поговорим еще. – Курасов глянул на полковника. – Пожалуй, Алексей Александрович, поезжай за архаровцами один. Или пошли своих.
– Нет. Я уж сам. Генерал просил тоже, чтобы лично, – Зуравлев развернулся. – Я вам, Николай Егорович, перезвоню.
Он вышел, тихо и аккуратно затворив дверь. Курасов подпер голову рукой, удобнее устроился за столом.
– Продолжим наши откровения, Игорь Юрьевич.
– Я, собственно…
– Про балласт, – напомнил Курасов. – Почему выпали из их компании?
– А… это долгий разговор, – махнул рукой тот.
– Ничего, у нас с вами времени много…
Зазвонил, перебивая, телефон, голос Зуравлева в трубке был сух и лаконичен.
– Николай Егорович. Я что заходил-то к вам. Отпечатки пальчиков по делу «санитаров», которые нашли в квартире потерпевших, и отпечатки пальцев со стакана из квартиры убитого Гольдбермана принадлежат ему.
– Кому ему, Алексей Александрович? Вы что это загадками?
– Устал я, Николай Егорович, – Зуравлев сладко зевнул в трубку. – Сейчас бы поспать. Не вру, забыл, сколько уже на ногах-то.
– Чьи пальчики?
– Паскуды этой, которая перед вами слезы льет.
«Сам»
В обкоме словно вымерло. В коридорах темновато, никого, понурая, настороженная тишина. И за окнами погода под стать: пронизывающий холодный ветер и зарядивший с ночи проливной дождь вперемежку с мокрым снегом хлещет почем зря. Обычно с утра оживление, шумно на первом этаже, не без шуток среди сослуживцев в дверях, а тут – вбежал, чертыхаясь про себя, очередной скукожившийся, попрыгал, отряхнулся и мышкой незаметно к себе на этаж. Ни слова ни полслова.
Павел Александрович в приемной позволяет заботливой Дине Яковлевне принять с него темное плащ-пальто и, приглаживая влажной ладошкой волосы, спрашивает:
– Сам?
– У себя Леонид Александрович.
– Кто?
– Один пока.
– Как?
– Не спрашивал вас.
– Тогда давайте-ка, любезная Дина Яковлевна, погреемся чайком горяченьким.
– Павел Александрович, – в приоткрытую дверь заглянула секретарша. – Вас Леонид Александрович к себе просит.
– Что такое? – поднялся он.
– Из приемной его звонили.
– Почему не сам?
– С Москвой говорит.
– Однако… – засобирался он.
В приемной спросил:
– Один?
– Максинов, – покачала головой секретарша.
– Давно?
– С полчаса уже.
– Вот те на! – Ольшенский открыл дверь без стука; он никогда не стучался, входя, и где усвоил эту привычку, сам не помнил.
С некоторых пор визиты генерала к первому секретарю обкома стали ему претить. Они инстинктивно вызывали у него злую досаду и жгучую ревность. Все усилилось после последней стычки с Максиновым по поводу кадровых новшеств; Боронин, оставаясь в нейтральной зоне, молча занял все-таки не его позицию. Генерал сразу почуял это превосходство и повел себя наглее. Собственно, внешне ничего не случилось, те же любезные кивки при случайных встречах, обязательные улыбки, но Максинов словно отрезал – перестал сам звонить и тем более бывать у него.
По правде сказать, все, что происходило в милицейском ведомстве, напрямую Ольшенского не касалось, там был секретарь партийной организации, приходило время, – тот забегал, все рассказывал второму секретарю. А как не поделиться? – вождь идеологии обязан знать, кто чем дышит, и даже в таких режимных службах. Ольшенский был в курсе, что Максинов угодил в цейтнот со своими кадровыми экспериментами. Простившись с мудрыми, но древними профессионалами, он не нашел достойной замены и, лишившись опоры в самом уязвимом для милиции месте – уголовном розыске, медленно, но верно погружался в рутину. Его обещания и заверения на совещаниях и заседаниях в обкоме, что он намерен покончить, наконец, с преступностью, не оправдались. Особенно затерзала Максинова банда, окрещенная самими милиционерами «санитарами». Эти пресловутые отщепенцы безнаказанно творили что хотели, и генерал ничего с ними не мог поделать. Хитрецы оправдывали свое прозвище, они, как санитары, зачищали квартиры особой категории населения, нападали и грабили избирательно, только тех, у которых было очень много. Ольшенский знал каждого, кто пострадал от рук бандитов: город маленький – все на виду. Он сам даже втайне злорадствовал и не жалел пострадавших – заслужили своим непомерным и откровенным роскошеством. Он – второе лицо в области – не позволял себе такого. Да что там говорить, все знали, что он во всем брал пример со своего кумира в ЦК – Михаила Суслова; как и тот, всю жизнь в одном пальто проходил. А эти? Пострадавшие? Они не заслуживали его снисхождения.
Но наглые бандитские вылазки увеличивались. Загудел город, а потом и область: милиция бессильна! Нашлись Робин Гуды, народные мстители, которых и самому генералу не по силам одолеть! Такого допускать нельзя!..
Боронин назначил срок генералу. Месяц. Чтобы банда была за решеткой. Ольшенский знал и это, свой человек постоянно докладывал, что осталось немного, а бандиты на свободе…
Собственно, ситуация особенно не волновала Павла Александровича – сколько веревочке не виться, а конец придет. Он не сомневается, что банду ликвидируют, осудят. Будут другие, третьи, их тоже поймают и тоже осудят. Процесс этот непрерывный, как сама жизнь. Идеалист Маркс, хотя и называл себя материалистом, в этой области оказался совершеннейшим профаном, безапелляционно заявив, что преступный мир изживет себя сам.
Игорушкин – старый волк, знает, что говорит. Он от слов давно перешел к делу. Сажать за решетки начал особо отличившихся знатоков кулачного боя, несмотря на то что Максинов не успевал снимать с них погоны. Прошлый раз Максинов прибегал в обком к первому секретарю именно по этому поводу – Игорушкин арестовал сразу несколько человек за превышение служебных полномочий. А сейчас?.. Что заставило генерала примчаться сегодня, в ненастное холодное утро?..