Светлана Алешина - Самый красивый кошмар (сборник)
Я непонимающе уставилась на него, и Володьке пришлось терпеливо объяснять мне, что расположенный в нашем городе химический завод называется «Нитрон» не просто так, а потому, что там производят азотные удобрения, те самые пресловутые нитраты, от которых как черт от ладана бегут все экологи и желающие прожить долгую и безболезненную жизнь, считая их чем-то особенно вредным, губительным для здоровья человека. Однако на самом деле без этих нитратов ни одно растение обойтись не может. Для растений нитраты — это примерно то же, что для животного организма белки, философски пояснил мой супруг. Делают же нитраты, они же азотные удобрения, не без участия азотной кислоты. Так что на «Нитроне» этой, в общем-то, достаточно опасной в обращении жидкости завались, и ее не воруют оттуда канистрами только потому, что в отличие от этилового спирта внутрь ее употреблять нельзя, и, таким образом, простым гражданам азотная кислота на хрен не нужна. И еще Володька разуверил меня в том, что завод «Нитрон» — то же самое, что крекинг-завод, они только расположены рядом, буквально через дорогу, и дыр в их заборах достаточно, чтобы без проблем пронести какое угодно количество реактивов.
— Значит, — сказал Володька, — ты думаешь, что и сернистый ангидрид, и азотную кислоту протащили на крекинг-завод тайно и потихоньку влили в цистерну с нефтью, в то время как она подавалась в реактор?
Над этим предположением супруга я так глубоко задумалась, что начала даже клевать носом от усталости. Заметивший это Володька тут же напомнил мне, что, пожалуй, пора ложиться спать и что ему завтра рано вставать, идти в университет учить студентов, аж к первой паре… Как будто не он донимал меня глупыми расспросами! Мы улеглись, и он тут же засопел, как ребенок, я же еще долго ворочилась с боку на бок, перенапряжение тяжелого дня давало о себе знать, стало причиной бессонницы. В конце концов я все-таки уснула. Володька, впрочем, встал как положено, рано утром. Я последовала было его примеру, сварила ему кофе, отважно сидела рядом с ним, смотрела, как он завтракает, потом проводила на работу, не забыв сунуть ему в карман завернутый в газету полиэтиленовый пакет, который мы нашли вчера. Потом я присела на диван, чтобы тщательно обдумать все свои сегодняшние действия, особенно то, что я могу успеть сделать до того, как надо будет идти на похороны. Но в голову мне что-то ничего не приходило, и я решила, что обдумывать это лучше, лежа на диване: так спокойнее, и наверняка придут в голову умные мысли. Я улеглась на диван и даже закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Когда же я открыла их, свет, льющийся из окна, показался мне слишком ярким для раннего утра, и, глянув на часы, я обнаружила, что время уже близится к десяти. Только бы успеть к началу панихиды! Я была в ярости на собственную слабость, в отчаянии, что не успела сделать ничего путного и зря потеряла бесценное время. Но делать было нечего. Наскоро умывшись и позавтракав, я отправилась на панихиду, впрочем, не предвкушая от этого мероприятия ничего путного.
* * *И все-таки я не опоздала — мне повезло с транспортом. Когда я подошла к Дворцу культуры «Нефтяник», люди в темных костюмах и с сумрачными лицами стояли возле входа группами и разговаривали. Даже если бы на дворце не висел государственный трехцветный флаг с траурной ленточкой, даже если бы траурная музыка не звучала через динамики громко и прямо-таки душераздирающе, по всему было видно, что здесь готовится траурно-торжественное мероприятие.
В толпе людей я разглядела Щеглова. Он стоял с совершенно незнакомыми мне мужчинами и что-то рассказывал, судя по его виду, весьма интересное и даже смешное. Я была шокирована выдержкой и цинизмом этого человека. Нужно быть последним мерзавцем, чтобы вести себя весело и непринужденно на похоронах человека, к смерти которого ты имеешь самое непосредственное отношение. Нет, не зря у Щеглова вокруг губ эти морщины, подумала я в тот момент, сразу понятно, что он негодяй. Впрочем, я заметила, что собеседники Щеглова моего ужаса перед ним не разделяют, слушают болтовню с интересом и сдержанно, соответственно обстоятельствам, но одобрительно улыбаются. Хорошо еще, что он, стоя вполоборота ко мне, меня не видел. Не испытывая большого желания снова оказаться под его опекой, я поспешила пройти во Дворец культуры.
В последний момент я вдруг вспомнила, что мы с Валерой Гурьевым договорились сегодня встретиться здесь около входа. Однако среди столпившихся вокруг мужчин Валеры совершенно точно не было: наверняка он опять опаздывал. Поэтому я решила, что Гурьев, если захочет, найдет меня, и поспешила внутрь здания, откуда доносилась скорбная похоронная музыка.
Первое, что я увидела, был огромный портрет покойного Сергея Викторовича Венглера в траурной рамке, укрепленный на стене в вестибюле. Под портретом груда живых и искусственных цветов, на вершине которой находилось нечто, краснеющее кумачовой тканью, накрытое сверху белой простыней. Конечно, Сергей Викторович лежал в закрытом гробу, дошло до меня. Я поскорее отвела глаза, чтобы не смотреть на эти цветы и на то, что было под ними. Последнее время как-то слишком часто мне приходилось бывать на похоронах совершенно незнакомых, посторонних людей. Разумом-то я понимала, что это необходимость и так было надо, но вот душой хотелось всего этого по возможности избежать.
Рядом с цветами выстроился ряд стульев, на которых сидели несколько женщин в черных платках. Одна из них, лица которой не было видно, казалось, совершенно раздавлена горем. Она содрогалась от рыданий, едва была в состоянии сидеть на стуле; ее поддерживали, бережно обняв за плечи, с одной стороны главный инженер крекинг-завода Валерия Дмитриевна, с другой молодая девушка, подросток, в чертах лица которой угадывалось явное сходство с покойным. Я поняла, что это, должно быть, дочь Венглера. На тех же самых стульях, чуть поодаль от женщин, сидел молодой парень, едва ли старше двадцати лет, симпатичный, как всегда в этом возрасте: пышная копна русых волос на голове и первый мягкий пушок, пробивавшийся над верхней губой. Пожалуй, это был сын Венглера, решила я. И даже вспомнила, что мне называли его имя — Юрий — и то, что он учится в политехническом университете. Сходство его черт с отцовскими было много меньше, чем у дочери, и я подумала, что сын внешне, наверное, больше похож на мать.
В траурном зале было полно народу. Все так же, как и на улице, стояли небольшими группами и переговаривались между собой: не умолкая звучала траурная музыка, которая позволяла говорить довольно громко, отчего в зале стояло гудение человеческих голосов, имевшее, впрочем, вполне пристойный, скорбно-торжественный характер. Оглядевшись вокруг, я вскоре заметила в одной из групп лысого управленца, он, увидев меня, испуганно уставился на меня и поспешил отвернуться в сторону: видимо, разговаривать со мной ему не хотелось. Это мне показалось обидным. В другой группе людей я разглядела красивое, правильное лицо начальника охраны крекинг-завода. Он широко улыбнулся мне, поклонился. Золотой перстень блеснул на его пальце, напомнив мне что-то, я не сообразила, что именно, поняла только, что нечто весьма неприятное. Однако, к огорчению своему, и здесь я не обнаружила Валеры Гурьева. Это мне очень не нравилось. Или этот тип бессовестно решил улизнуть с похоронного мероприятия, которые, это было известно всем на телевидении, Валера Гурьев терпеть не мог, несмотря на свои криминальные увлечения, или у него нашлось какое-то еще более срочное дело, ради которого он бросил на произвол судьбы меня вместе с моим расследованием. Довольно подло с его стороны и на Валеру не похоже, но его отсутствие заставляло меня нервничать и делать самые невероятные предположения.
Сын Венглера явно скучал, и по его лицу было заметно, что он не чувствовал ни особенного потрясения от гибели родного человека, ни желания рисоваться перед людьми выражением неискренней скорби. Я заметила, что он уставился на меня во все глаза, едва только я вошла в зал, и через некоторое время, пока я осматривалась вокруг, наклонился к Валерии Дмитриевне, главному инженеру завода, и что-то негромко сказал ей. Та посмотрела в мою сторону, кивнула, как хорошей знакомой, потом, жестом приглашая сына Венглера позаботиться пока о своей матери, встала со стула и направилась прямо ко мне.
— Спасибо, что пришли, — сказала она, протягивая руку. — Такое ужасное несчастье. Супруга Сергея Викторовича совсем раздавлена горем.
Я внимательно посмотрела на главного инженера, представляя ее на месте того, кто устроил позавчерашний взрыв. Ее сочувствие выглядело вполне искренним, что означало, что или она здесь ни при чем, и все случившееся дело рук кого-то другого, того же Щеглова, например, или эта дама хорошо умеет притворяться и делает это специально ради меня.
