Аркадий Адамов - Петля (Инспектор Лосев - 2)
В кабинете кроме хозяина оказывается еще один человек, средних лет, в тщательно пригнанной форме, с погонами капитана. Человек этот кряжист, массивен, светловолос, с широким, грубоватым лицом и голубыми, внимательными глазами. Чем-то он напоминает сидящего за столом Славу, только тот моложе, свежее и чуть изящнее, что ли. Впрочем, оба волжане, это-то уж сразу можно сказать.
- Знакомьтесь, - говорит Слава, приподнимаясь и пожимая мне руку. - Это Василий Иванович Чумичев, участковый инспектор наш, знает твоего Постникова как родного. А это, Василий Иванович, товарищ из Москвы, Лосев Виталий Павлович. Ради этого Постникова к нам и пожаловал.
После церемонии знакомства Слава объявляет:
- Ну вы, товарищи, оставайтесь здесь, потолкуйте, а мне по делам требуется отлучиться.
Слава при этом отчаянно окает, и ухо мое так быстро не может к этому привыкнуть, чтобы не замечать. А в ответ к тому же окает и Василий Иванович, только басовитее:
- Поезжай, поезжай...
Когда за Славой закрывается дверь, мы с Василием Ивановичем неторопливо закуриваем, после чего я спрашиваю:
- Так что же из себя представляет этот Павел Постников?
- Чего уж там говорить, доставил он нам хлопот, - качает головой Василий Иванович. - Мно-ого доставил. Перво-наперво связи, конечно. Еще до ареста. Ну, с самыми, понимаешь, отпетыми хороводил. И, конечно, то одно, то другое непременно отколет. Уж я с ним возился, я реагировал. Ну, нет спасенья. По мелочи все, правда. Сперва по мелочи. А однажды, помню, он мне, шельмец, и говорит: "Хоть бы война, дядя Вася, началась, что ли. Вот бы я там подвигов насовершал. А то вы мне сейчас поперек дороги стоите". И смеется, понимаешь. А я как услышал, так аж задохнулся. "Ах, ты, говорю, щенок! Да ты у батьки своего спроси, у матери, что они в войну-то пережили, про его ранения спроси, про ее слезы". А он мне: "Ну и что? Они пережили, и мы переживем". И все смеется, главное. Ну, тут уж я его на семь суток без пощады оформил.
- За что же?
- За что? Доложу.
Василий Иванович начинает, видимо, горячиться. То есть, по нашим московским понятиям, он по-прежнему невозмутим, но, наверное, по ихним, волжским, он просто выходит из себя. Даже мне уже бросается в глаза эта разница в темпераменте.
- Ведь что учудил, - продолжает Василий Иванович и, не торопясь, закуривает новую сигарету. - У Сережки Савина, дружка его закадычного, соседка щенка прибила. Цыплят он, мол, у нее таскал. Ну, щенок-то и подох. Непорядок это, ясное дело. И общественность могла бы по всей форме осудить. Я всегда ее на такие вот аморальные факты ориентирую, а не в чужие горшки нос совать или под чужое одеяло.
- А что же этот Сережка?
- Да не Сережка, а Пашка. Его, значит, больше всех касалось. Он, понимаешь, в отместку за того щенка у соседкиных окон - свой домик у нее две охапки хвороста облил бензином, да и поджег. И крик на весь квартал поднял: "Пожар!" Ну, тетка Маревна, ясное дело, перепугалась до смерти, из дома-то как сиганет и с крыльца кубарем. Ногу-то сломала. Народ, конечно, сбежался. Ну, что ты будешь делать? Форменное хулиганство, конечно. А Пашка мне в ответ: "Воспитательная акция". Слыхал? "Ну, говорю, вот я тебе сейчас тоже воспитательную акцию устрою". И оформили его первый раз на семь суток.
- Первый раз?
- Ну да. А то еще выпили однажды шельмецы-губошлепы. В честь Дня Победы, помню. Ну, сперва песни орали, правда цензурные. А потом парня одного измолотили. Все, ясное дело, разбежались. А Пашка нет. Героя из себя строит. "За что вы его?" - спрашиваю. "Не помню, - говорит. - Только за дело. Я просто так не дерусь". Ну, я опять, ясное дело, оформил на него. А тот парень, считай, целую неделю потом дома отлеживался. Я и его знаю. Тоже, конечно, не святой. А Пашку за него все-таки наказали. И поделом.
Василий Иванович огорченно вздыхает.
- А за что же судимость у него? - спрашиваю я.
- Во-во, слышь-ко, - многозначительно поднимает палец Василий Иванович. - Самое время об этом теперь вам рассказать. Дело-то непростое. Сами судите. Дружки его под суд за грабеж пошли, да еще вооруженный, а он, хоть и был с ними, но по двести шестой, за хулиганство, осужден был. Тут ведь как вышло? Сначала эти дружки - Пашки с ними не было - у одной девчонки в парке отняли сумку под угрозой ножа. Потом паренька раздели, в трусах одних отпустили. Тот было деру дал, но своих встретил и вернулся вещи отбирать. Ну, ясное дело, драка началась. Вот тут Павел-то и подвернулся. И за своих. И начал своими кувалдами молотить. Словно бы за правое дело, понимаешь? Всех, конечно, и арестовали. А там уж суд кому чего по справедливости отмерил.
- А ведь у Павла еще и побег был? - спрашиваю я.
И никак не могу объяснить себе нотки сочувствия в голосе старого участкового, когда он говорит о всех "художествах" этого парня. Ведь отпетый же хулиган, почти бандит, можно сказать.
- Был побег, - сокрушенно кивает Василий Иванович. - Как не быть, раз такой человек из Пашки вышел. Тут и наша вина, конечно.
- А отец с матерью у него есть? - спрашиваю я.
- Мать только. Отец-то как раз, когда он сидел, помер. Вот уж был герой войны - это да. Это точно, - Василий Иванович коротко рубит ладонью воздух. - Одних орденов сколько! А горяч был... Пашка точно в него. Я уж ему говорил: "Ты, Фомич, поменьше парню о войне-то рассказывай. Его на трудовые будни настраивать надо". А он мне. "Это слава наша". Ясное дело, слава. И гордость. Что ж я, не понимаю? Но парням-то от этой славы сегодня все вокруг пресным кажется.
- И как же сегодня себя Павел ведет? - спрашиваю я. - С кем дружит? Как работает?
- Не простой вопрос, - крутит русой, коротко стриженной головой Василий Иванович и закуривает очередную сигарету. - И потому не простой, что с одной стороны вроде так, а с другой-то - эдак. Вот я заметил. В книжках так часто пишут: или человек кругом плохой, или, тоже кругом, хороший. А в жизни как начнешь разбираться, так и оказывается, что иной-то с одной стороны вроде бы и хороший хоть куда, ну, с другой, извините, оказывается не тот нарзан, как товарищ Шолохов, говорят, высказался. Вот так и Пашка.
- Ну, давай начнем с того, чем он сейчас плох, - улыбаясь, предлагаю я. - А потом к хорошему перейдем.
- Плох он, милый человек, опять же связями, - виновато вздыхает Василий Иванович. - Все его дружки-грабители сейчас на свободе. Кто, конечно, одумался. Ну, а кто и не очень, прямо скажу. И все они сейчас вокруг Пашки. Да и новые у него не лучше. Вот ведь что. И последние данные я получил тревожные. Опять вроде чего-то затевают. Пока, правда, еще не знаю, чего именно.
Василий Иванович хмурится и с силой разминает в пепельнице недокуренную сигарету.
- И Павел с ними?
- Ясное дело, с ними. - Василий Иванович смотрит на меня исподлобья и в свою очередь спрашивает: - Вы ведь тоже не зря приехали, думаю, а? И у вас, значит, наш Пашка накуролесил? У него, к слову сказать, в Москве сестра родная живет. Замужем там. Пашки она старше будет.
- Насчет того, что накуролесил, - это пока лишь версия, - уклончиво отвечаю я, сам удивляясь своей осторожности, ведь еще вчера я мог ответить на этот вопрос без всяких колебаний. - Неужели готовят что-то, а, Василий Иванович? - помолчав, с тревогой спрашиваю я. - Сведения-то надежные?
- Да уж. С двух сторон.
Все это очень плохо и сильно осложняет мою собственную задачу. Ведь придется вмешаться в самую гущу каких-то неведомых мне и опасных событий. Причем, что самое неприятное, вмешаться почти вслепую, ибо изучить как следует всю эту группу у меня сейчас нет времени. А может быть, "выдернув" из этого клубка Павла, мы развалим весь клубок и тем сорвем их преступный замысел? Но может получиться и наоборот. Оставшиеся, притихнув и вскоре поняв, что арест Павла с ними не связан, придумают что-нибудь еще, и неизвестно, удастся ли узнать об этом заранее, как это удалось сейчас.
Решение предстоит принять трудное и ответственное. Мы обсуждаем с Василием Ивановичем все возможные варианты. Вскоре к нам присоединяется Слава Волков, а вслед за ним приезжает из горотдела и Гарик Смирнов. У каждого из них свой опыт, свои наблюдения и факты. Мы тщательно прослеживаем новые и старые связи Павла, мне характеризуют то одного, то другого человека из его окружения.
Потом мы все идем обедать и после этого снова закрываемся в кабинете Славы Волкова.
Идет упорная, сложная, знакомая нам всем работа. На весы поставлены, с одной стороны, горькие последствия, которые мы обязаны были не допустить, а с другой стороны, на другую чашу весов, поставлены люди, судьба которых сейчас во многом зависит от каждого нашего шага, от каждого нашего решения. Вот тут и попробуй что-нибудь решить, попробуй найти верный путь. Его никогда не найдешь в одиночку, его можно найти только вместе, только в споре, фантазируя, придумывая, подхватывая чью-то новую мысль. Ведь это же самая трудная область: догадаться, как поступят, что подумают и на что решатся очень разные люди в созданной тобой весьма сложной и острой ситуации. А уже потом надо решить, как в этой ситуации следует вести себя нам.
