Лариса Соболева - Кейс, набитый пожеланиями
– Ну, ребята, спасибо, – сказал он. – Правда, в деле еще много неясностей, но все остальное уже в процессе следствия выяснится. Кстати, трупа Аллы нет.
– Только не говорите, что труп встал и ушел, – насторожился Назар. – Я в такие легенды не верю.
– И никто не верит, – вздохнул Виктор Васильевич. – Квартира так и оставалась открытой, но трупа не было. Из улик, подтверждающих, что произошло кровопролитие, мы нашли только следы крови на ковре и в ванной комнате. Образцы в лаборатории.
– Допросите Науменко, – подсказал Андрей. – Он наверняка знает, где труп. Днем труп не вынесешь, только ночью. Они же нечто подобное и собирались сделать, когда устроили нападение на Черкесова в квартире Аллы.
– Еще раз спасибо, – сказал следователь, попрощался и ушел.
– Столько вкусной еды осталось… – посетовал Гриша. – Я возьму для Лизы и Веронички?
– Бери, куркуль, – хихикнул Назар. – Андрюха, смотри, отобьет он у тебя Лизу.
– Болтун, – буркнул Гриша, сгребая с тарелок все, что осталось нетронутым. – Ребята, а что-то Васьки давно не слышно. Он хоть жив? Где он? Ого, когда только успел налакаться…
Черкесов спал в кресле. Его подхватили под руки Назар и Андрей.
– Что такое? – пробормотал сонно Черкесов. – Прошу не кантовать. Я в норме. Где сволочь? Я ему хочу заехать в глаз. И в рожу. И в…
– Василий Романович, ты нажрался как свинья, – сказал Назар.
– Свинью не оскорбляй, – произнес Андрей, надевая на Черкесова дубленку и шапку. – Слушайте, а нас ведь с этим трупом в гостиницу не пустят…
– Где убийца? Где он? И кто он? – разорялся очнувшийся Черкесов.
– Слышь, Андрюха, – закатился от смеха Назар, – а он так и не знает, кто его…
19
Слесарь из магазина напротив помог Черкесову открыть дверь. Со смешанным чувством Василий Романович переступил порог своего дома, показавшегося чужим, незнакомым. И в то же время это его дом, где ему предстоит жить дальше. Жить и помнить. Помнить Ларису, перипетии, которые произошли с ним, друзей-предателей. Он не чувствовал удовлетворения, когда наконец узнал имя негодяя, покушавшегося на его жизнь, убившего жену и Аллу. Он не знал причин, побудивших Науменко пойти на такой шаг, – мотивы выясняет следствие. Впрочем, для Черкесова все это казалось неважным. Не заглядывал он и в будущее, так как боялся встретиться с пустотой, которая приводит к апатии, а затем частенько к пьянству. Не ощущал прилива сил, с помощью которых можно преодолеть разочарование. Он вообще не понимал, ради чего теперь жить и к чему стремиться.
Черкесов замер у входа в гостиную и рассматривал ее взглядом постороннего человека, случайно попавшего в респектабельный дом. Его несколько удивило, что в доме тепло. Это неплохо, потому что холодный дом дополнительно вносит в душу ощущение неустроенности и одиночества. А Василий Романович каждым нервом испытывал одиночество. Раньше ничего подобного он не ощущал, но сейчас, войдя в собственный пустой дом, понял, как одинок и что никому не нужен. Это угнетало, потому что жить в одиночестве он не умел.
Кто-то убрал диван, на котором лежала мертвая Лариса, из-за чего гостиная выглядела неуютной. И ковра, на котором стоял диван, не было.
Кстати, кто же теперь будет заботиться о доме? Надо бы снова позвать домработницу Наталью Петровну? Хоть тетка Наташка станет появляться здесь, а то Василий Романович ничего не умеет, не знает, с какой стороны подходить к пылесосу. Ведь кто-то же должен заботиться о нем… Вот! Заботы ему теперь не видать, а Лариска, черт бы ее побрал, заботилась и о нем, и о доме.
Черкесов прошел к креслу, тяжело опустился в него, но не расслабился, а сгорбился, сунув руки между коленями. Фермеры сегодня спешно распростились с ним, отдали остаток денег и документы, которые забрали из сейфа, и укатили к себе в деревню. Он не успел даже толком их поблагодарить, стоял долго возле гостиницы и смотрел в сторону, куда они уехали. Уехали, а его оставили. Идти ему было некуда, кроме как домой. И вот он дома. А в нем тихо и пусто…
Вдруг Черкесов услышал, что открылась входная дверь, и от неожиданности вздрогнул, напрягся. Он еще не освободился полностью от страха, что его хотят убить, и страх с новой силой сковал Василия Романовича. В гостиную вошли… дети. Его дети – девочка четырнадцати лет и мальчик двенадцати. Они уставились на отца, хлопали потрясенными глазенками.
– Наденька… – выговорил Черкесов со слезой в голосе. – Артур…
Девочка первая бросилась к отцу, за ней и сын. Им не надо было объяснять, что папа счастливо избежал смерти, что это он, а не кто-то другой. Для них отец, хоть и бородатый, всегда отец.
– Надюша… – растроганно шептал Василий Романович, целуя дочь и сына в макушки. – Артур… сынок… А это я… ваш папа… Вы узнали меня?
Девочка плакала навзрыд, но от радости. Мальчик уткнулся носом в грудь отца и сопел. Вот, оказывается, зачем жить Черкесову дальше! Для них, родных детей!
– Господи! – кто-то взвизгнул до тошноты противным голосом, высоким и резким. – Вася?! Ты? Или не ты?
Черкесов поднял голову и узрел родимую тещу Екатерину Егоровну, шестидесятилетнюю бабищу, толстую, как бегемот, но в которой энергии хоть отбавляй. Вот уж кого он не хотел сейчас видеть! Внезапно в нем проснулась былая ненависть, и Черкесов мигом стал прежним Черкесовым. Правда, он никогда ранее не хамил теще, но сегодня… пусть только посмеет слово сказать поперек!
– Это я, Екатерина Егоровна, – сказал он сухо. – А вы хотели, чтобы я умер?
– Бог с тобой, Вася! – схватилась она за грудь рукой и засеменила к креслу в углу. – Как же так? Мы ж тебя… похоронили.
– Поторопились, – бросил Василий Романович, гладя детей. – Наденька, не плачь. Папа жив, будет теперь с вами. Ну, идите к себе… я скоро приду к вам.
Дети понеслись наверх, а он опустился в кресло, закинул ногу на ногу и закурил.
– Вася, не кури в доме…
Началось… Черкесов усмехнулся, усмехнулся недобро:
– Это мой дом, Екатерина Егоровна, и я буду делать все, что пожелаю.
– А Лариса… – Женщина ударилась в рев. – Ты ж не знаешь…
– Я знаю, – сказал он чуточку мягче, ведь перед ним сидела все же мать его жены, но не выдержал: – Знаю даже то, что ваша дочь наставляла мне рога.
– Лариса? – ахнула Екатерина Егоровна. – Кто сплетни про Ларисочку распускает? Языки вырву паскудам. Она из-за тебя жизни себя лишила, не могла пережить…
– Ой, не надо! – судорожно махнул он рукой и поморщился.
– Ах, ты вон как! – протянула она. В следующий миг тещу будто подменили, мегера взяла верх. – Я давно заметила, что ты плохо относился к Ларисе, и про баб твоих знала. Сам-то где был? Где, я спрашиваю, был, когда моя дочь пистолет в руки взяла? Разыграл свою смерть и сбежал? По пляжам прохлаждался? Со своими швабрами в бикини? Сколько же Лариса слез из-за тебя пролила! А тебе сейчас даже не жалко ее…
– Молчать! – тихо, но внушительно сказал Черкесов. – Знаешь что, Екатерина Егоровна, не пора ли тебе домой?
– Выгоняешь? – подскочила она и встала в оборонительную позу, будто Черкесов собирался ее ударить. Правда, ему на самом деле хотелось хоть раз в жизни… – Меня?!! Ах ты, мелочь пузатая! Сморчок недоношенный! Здесь мои внуки! И я буду с ними, тебе нельзя доверять воспитание детей…
– Ты уберешься отсюда, – спокойно и с наслаждением сказал Василий Романович. – Детям я разрешу навещать бабушку в каникулярное время, но сама не смей сюда приезжать, поняла? Тебя я содержать и терпеть в доме не буду.
– Ну, хорошо, зятек… – язвительно прошипела она и направилась к лестнице. Он перегородил было ей дорогу. Теща рявкнула: – Вещи свои заберу, свинья неблагодарная!
Черкесов лично следил, чтобы она забрала только свои вещи, а то еще «нечаянно» прихватит украшения Ларисы… Она такая! Теща бросала вещи в чемодан и сумку. Их оказалось немало. Видать, обосноваться в доме решила навсегда. Наконец она побежала к выходу, посылая проклятия на голову зятя. Василий Романович с облегчением вздохнул, когда за ней захлопнулась дверь, и пошел к детям. На полдороге остановился, вернулся в гостиную, взял трубку и набрал номер.
– Савичев, – услышал в трубке.
– Это Черкесов, Юра. Когда ты напишешь заявление об уходе? – Пауза. Юре явно не хотелось терять работу, но придется. – Даю тебе срок две недели, за это время найди работу, а заявление напиши сегодня. Да, и сегодня же передай дела бухгалтеру. Скажи, это временно, завтра я сам всем займусь.
Теперь он почувствовал свободу и можно было подумать о том, как жить дальше.
* * *Андрей переехал к Лизе. Целую неделю в деревне только об этом и судачили. Кто-то радовался за Лизу, кто-то недоумевал, ведь полно незамужних девок и без детей, с приданым хорошим, а фермер отчего-то выбрал бедную Лизу, да еще «с дитем». Пересуды доносила в лицах баба Нюра, забегавшая каждый день, а то и по два раза на дню. Ей самой хотелось подробнее знать, как живется Лизе в замужестве и когда же они с Андреем распишутся.