Екатерина Лесина - Проклятая картина Крамского
– Хорошо…
– Напиши ему, пусть заплатит… На похороны… Я про тебя забыла…
– Вот дурница…
Аксинья и не ждала, что сестра, вспорхнувшая так высоко, будет помнить о родне… Нет, какие-то деньги она присылала, и нельзя сказать, чтобы деньги сии пришлись вовсе не к месту. И хату на них справили, и скотину прикупили, и девкам на приданое отложить удалось.
Нет, грех Аксинье на сестрицу жаловаться.
А что было, так то от молодости, от дурости книжной… Начиталась романов барыниных и восхотела, курица, в царицы. Вона что вышло… Матерь Божья милосердная… Смилуйся над рабою своей, отпусти ей грехи тяжкие, замолви словечко перед сыном.
Исцели печали.
И там… Содержание или нет, но найдется Матрене местечко в сестрином доме, если, конечно, восхочет она поселиться. А нет, то за пятьсот рублей и квартирку в городе снять можно… абы живая осталася.
Но нет же ж, помирает.
И рассказывает, что исповедуется… Пускай, исповедь чистосердечная с души тяжесть снимает… и, глядишь, очуняет сестрица.
Письмо же… как было велено, так и писала. Правда, исповедавшись, Матренка вновь силы утратила… и диктовала шепотом, а порою и вовсе ничего слыхать не было, тогда уж Аксинья сама писала, как умела.
– Картина… – Матрена вытащила из-под кровати полотно, с которым не расставалась. – Она… дорогая очень…
Картинка и вправду хороша была. Сидит сестрица в коляске, барыня барынею. Глядит свысока, и прям аж в самую душу… и за коляскою город видать будто бы, только далече.
Аксинья повертела картину и так, и этак…
Красота красотою, но девать ее куда?
В избе не повесишь, да и то… Недобро глядит малеванная Матрена, с усмешкою. И будто не на Аксинью, а в самую душу, и все-то в оной душе видит… и про то, что доктору платить надобно, а сколько он запросит? У Аксиньи денег немного… Те пятьсот рублей, сестрою обещанных, еще когда будут, ежели будут… Да и на похороны потратиться придется.
И где хоронить?
Ежель к себе везть, так подводу нанимать, а тут… Оно и не по-божески как-то, вдали от семейства. Только Матрена с тем семейством не водилася, небось, про мамку и тятьку не вспоминала… Нет уж, расходно ее везти…
А с местечковым кладбищенским смотрителем тоже договариваться надо, он за бесплатно место на кладбище не уступит… и вновь траты… Гроб, чтоб вовсе не бедняцкий. Крест. Служба… Хорошо, платье на Матрене нарядное, в таком и схоронить не стыдно.
Пошлые мысли.
Но какие уж есть. А картина… Нет уж, неохота Аксинье, чтоб какая-то малеваная девка в голове ейной копалась. Картину она подхватила и к доктору пошла, коего обнаружила недалече.
– Отходит сестрица, – сказала Аксинья, крестясь. Треклятая картина норовила выскользнуть из рук. – Вот. Велела вам отдать… За ласку, значит…
– Спасибо.
На картину доктор глянул скептически, но… застыл.
Никогда-то не видел прежде он подобной красоты… И та женщина, которая сейчас умирала – бог с нею, с пациентами подобное частенько происходит, – не имела с черноокою красавицей ничего общего. Какая стать… какой взгляд…
– Берите, сестрица говорила, что дорогая…
Картина сама просилась в руки… и доктор принял. Как мог он отказать ей, одинокой, как он сам, в приюте… И вечером же, устроив картину на съемной квартире, которая ныне как никогда казалась ему скудной, он понял, что почти счастлив…
И как можно было расстаться с подобным счастьем?
Потому когда спустя неделю в больничку явилась пожилая дама весьма солидного виду и начала выспрашивать про Матрену Саввишну, а точнее, про картину и драгоценности, врач не моргнувши глазом солгал:
– Так на вокзале ее обокрали… Больная была, вот и… В полицию обращайтесь.
Он нисколько не сомневался, что поступает верно.
В конце концов, разве не сама умирающая подарила ему полотно? И если так, то сие есть не что иное, как изъявление последней ее воли, которая суть священна.
А что до графини… У нее иные картины имеются, и не только они… И пусть бы она заплатила – доктор чуял, что заплатила бы столько, сколько он попросил, – но деньги больше не имели значения. Да и то, разве можно купить счастье?
А рядом со своею черноглазой незнакомкой он был беспредельно счастлив…
