Ли Ванс - Расплата

Должно быть, он подкупил кого-то в компании, понимаю я, и это вызывает у меня противоречивые чувства. Занавески начинают громко хлопать, и я встаю, чтобы прикрыть окно. Свечи на подоконнике и каминной полке уже догорели.

— Недели через две после этого, — продолжает Эмили, — Андрей сообщил мне, что он входит в состав совета директоров благотворительной организации, в руки которой попала формула нового лекарства от туберкулеза, и они хотят провести клиническое исследование эффективности лекарства против туберкулеза, не поддающегося стандартному лечению. Он попросил меня все организовать.

— Погодите-ка, — снова садясь в кресло, прерываю ее я: мой мозг работает по слишком многим направлениям. — На лекарства нужно получить патент, верно?

— Верно. Иногда — только на основную молекулу, иногда — и на молекулу, и на процесс производства.

— А разве компания не патентует лекарство, прежде чем проводить по нему клинические исследования?

— Вне всякого сомнения.

— Тогда в том, что вы мне рассказали, нет никакого смысла. Если швейцарцы уже запатентовали лекарство, зачем фонду Андрея проводить по нему независимые исследования?

— Мне неизвестно, что лекарство Андрея — то самое, которое открыли швейцарцы, — отвечает Эмили, напоминая мне, что Андрей не посвящал ее в детали.

— Предположим, что так оно и есть.

— Тогда я бы сказала, что фонд Андрея собирался опубликовать результаты своих исследований, чтобы общественность вынудила швейцарцев начать производство.

— Но у вас ведь уже были результаты клинических испытаний.

— Те испытания касались лекарства от акне, — терпеливо объясняет она, — а не открытого туберкулеза. Они очень помогли, но по ним нельзя было делать выводы.

Я сильно взволнован, мой мозг работает с той же скоростью, что и во время биржевых торгов.

— Этот слух, который до вас дошел… Как называлась та швейцарская компания?

— «Цайц». Это огромная компания. Входит в европейский конгломерат, который чем только не занимается.

Тиллинг говорила мне, что Лиман несколько лет назад работал на крупную швейцарскую фармацевтическую компанию. Очередные кусочки мозаики попадают на нужные места. Я готов держать какое угодно пари на то, что Лиман работал именно на «Цайц».

— Если фонд Андрея получил лекарство, принадлежавшее «Цайц», могло ли это стать известно швейцарцам?

— Клинические исследования должны пройти подтверждение, — отвечает Эмили. — И в зависимости от того, куда вы обратитесь, данный процесс может быть прозрачным, а может и не быть. Если предположить, что у «Цайц» есть лекарство от туберкулеза, они должны быть особенно заинтересованы в контроле над любыми патентными заявками на аналогичные средства. Даже если заявка Андрея не предполагала открытого рассмотрения, они могли узнать о ней. В заявке, без сомнения, было бы указано мое имя, а возможно, — и имя Андрея.

Если бы в «Цайц» выяснили, что Андрей проводит испытания их лекарства, они бы пошли на все, чтобы остановить моего друга. Как только эффективность лекарства против устойчивых форм туберкулеза была бы доказана и обнародована, швейцарцам пришлось бы начать выпускать его, невзирая на отсутствие платежеспособного рынка. «Цайц» потеряла бы миллиарды.

— Предположим, что люди, искавшие Андрея, работали на «Цайц». — Я возвращаюсь к началу нашего разговора. — Чего они надеялись добиться?

Эмили пожимает плечами.

— Возможно, они хотели убедить Андрея, что для него будет лучше, если он отменит исследования и сообщит им, сколько принадлежащих им данных у него есть и откуда он их получил. Один из способов достичь этого — запугать Андрея, избить и пригрозить, что будет еще хуже.

— «Цайц» когда-нибудь угрожала вам или вашей клинике?

— Я в этом не уверена, но кто-то сообщил в Министерство здравоохранения, что чеченские террористы используют мою клинику для проведения испытаний мощной разновидности туберкулеза, устойчивой к лекарствам, которая была украдена из швейцарской лаборатории. — Эмили негодующе качает головой. — Я пошла прямо к министру и предложила предоставить всю мою документацию на рассмотрение любой компетентной комиссии. Больше я об этом ничего не слышала. Потом кто-то взломал нашу компьютерную сеть. Кто бы это ни был, ему удалось обмануть первый уровень нашей системы защиты, но он не смог преодолеть второй уровень, охраняющий конфиденциальную информацию.

Я встаю из кресла и начинаю мерять шагами комнату; я слишком взвинчен, чтобы спокойно сидеть. «Цайц» пыталась надавить на Эмили, используя ту же дерьмовую историю о терроризме, которую Лиман скормил Дэвису и Де Нунцио. Все кусочки мозаики становятся на свои места. Я подхожу к окну и смотрю на волны, накатывающие на берег. «Цайц» виновна в убийстве Дженны. Интересно, как же я смогу отомстить целому конгломерату?… У меня за спиной Эмили начинает что-то тихонько напевать.

— Что? — Я поворачиваюсь к ней.

— Извините, — говорит она, прижимая к лицу руку Андрея. — Мелодия, которую пела миссис Жилина, врезалась мне в память. Это русская детская песенка.

— «Тише, мыши». — Я неожиданно называю песенку, которую упоминала Катя, еще не понимая, почему я это делаю.

— Совершенно верно. — Эмили удивленно смотрит на меня. — Вы ее знаете?

Будто пелена падает у меня с глаз. Я был так расстроен, увидев Андрея, прикованного к постели, что не сделал никаких выводов из его слабости. Он не мог обмениваться сообщениями с Катей сегодня утром. Должно быть, поддельные бумаги выкупила миссис Жилина, выдав себя за Андрея.

— Ее упоминала сестра Андрея. Помните, когда мы разговаривали с вами по телефону в Москве, вы пообещали позвонить по моей просьбе и сказали, что позже, вероятно, сможете сообщить мне больше о преследовавших меня людях. Скажите: кому вы звонили?

— Миссис Жилина, — отвечает Эмили. — Она тоже входит в состав совета директоров благотворительного фонда Андрея.

Дверь спальни открывается. В проеме двери стоит Владимир; на нем такой же зеленый хирургический халат, как и на мужчине внизу. Владимир манит меня пальцем.

— Идем, — говорит он, — миссис Жилина хочет говорить с тобой.

Я смотрю на Андрея и замечаю передающую часть маленького монитора, подключенную к розетке под кроватью. Похоже, миссис Жилина слушала нас; она ничего не упускает из виду.

— Можно поднять край кислородной палатки? — спрашиваю я у Эмили.

— Да.

Шум океана становится еле слышным, когда я просовываю голову под полиэтилен. Все сомнения в отношении Андрея, мучившие меня последние несколько дней, рассеялись. Я наклоняюсь вперед и нежно целую его в щеку.

— Я люблю тебя, — шепчу я. — Прощай.

45

Дальняя дверь гостиной ведет на темный застекленный балкон, выходящий на океан. Миссис Жилина сидит в кресле-качалке, ее трость стоит у стены позади нее. Миссис Жилина медленно качается, и по ее лицу бегают серо-голубые тени. Ее ноги укутаны пледом. На маленьком мониторе, лежащем у нее на коленях, горит красная лампочка.

— Не хотите ли чаю, Питер? — спрашивает миссис Жилина, глядя на нас с Владимиром.

— Нет, — отвечаю я, переполненный нетерпением. Если кто-то и знает ответы на оставшиеся у меня вопросы, этим человеком должна быть миссис Жилина.

— Вы уверены? Это единственное место во всем отвратительном доме, которое не давит на меня, но здесь все время холодно. А чай согрел бы вас.

— Все нормально, — говорю я. По сравнению с машиной Тенниса, на балконе жарко, как в бане.

— Тогда только одну чашечку, Владимир, — приказывает она. — И пожалуйста, закрой за собой дверь.

Он безмолвно повинуется ей; судя по ее тону, они довольно близко знакомы — я этого не ожидал.

— С Владимиром вас познакомил Андрей? — спрашиваю я.

— Нет. Я работала вместе с отцом Владимира. Это я познакомила его с Андреем. Сядьте.

На соседнем кресле-качалке лежит еще один плед, и я тщательно укутываюсь в него, стараясь не задеть поврежденную руку. Я слышу, как шелестят страницы, а потом до меня доносится голос Эмили, тихо и мелодично говорящей по-русски.

— Она читает ему Толстого, — замечает миссис Жилина, выключая монитор. — Меня уже тошнит от Толстого.

— Никогда его не читал.

— Идеалист, — пренебрежительно заявляет она. — Я нахожу религию и философию такими же скучными, как и современное искусство и архитектуру. Наши с Андреем взгляды расходятся.

— Но у вас ведь было взаимопонимание.

— Было, — соглашается она. — И наши действия привели к таким последствиям, которых мы никогда не желали. Я глубоко скорблю о вашей супруге.

— Я должен знать, что произошло, — мрачно заявляю я. — Расскажите мне о «Цайц».

— Расскажу. Хотя «Цайц» — это уже конец истории. Эмили поведала вам середину. Думаю, мы можем обратиться к началу.