Барбара Вайн - Правила крови

— Слышала, — говорит она, но не уточняет, от кого. От Стивена Корри, неверного жениха? — Я не собираюсь упоминать его имя.

— Ее сын Джон — ученый. Занимается генной терапией… — Вот, теперь. — Гемофилией.

Вероника снова краснеет. Она сидит очень прямо, сомкнув колени. Ее душевную боль выдает только дыхание, то убыстряющееся, то замедляющееся.

— Он сам гемофилик.

— Нет!

Звук ее голоса быстрый и резкий, словно выстрел.

— Боюсь, это правда.

Странные происходят вещи. Я пытаюсь угадать, о чем она думает, какие перебирает варианты. Если Вероника действительно не понимает, если это для нее новость, то она спросит, что такое гемофилия. Скажет, что это какая-то болезнь крови, но ей не приходилось встречать никого… Но Вероника молчит, и я теряюсь в догадках.

— Откуда у него болезнь? — наконец, спрашивает она.

Я не хочу рассказывать ей о теории Джона. В этом случае обсуждение закончится. Поэтому я не упоминаю о мутации, а говорю, что Джон точно не знает, но, по всей видимости, от матери. Судя по ее лицу, Вероника знает больше, чем рассказала мне. Вот она, семейная тайна, скрываемая по бог весть какой причине, но известная многим, хотя и не всем женщинам семьи. Хозяйка может вышвырнуть меня вон или по меньшей мере попросить уйти, но я все же рискую задать этот вопрос.

— От чего умер ваш брат Кеннет, Вероника?

Она молчит. Смотрит уже не на меня, а опустила взгляд на свои колени. Потом удивляет меня вопросом:

— Не хотите выпить? Херес, джин или еще что-нибудь? Я бы не отказалась. В конце концов, солнце уже опустилось за нок-рею, как говаривал мой муж.

На часах только половина шестого. Похоже, в Челтенхеме солнце довольно рано опускается за нок-рею. Я соглашаюсь на херес, надеясь, что вино не такое, как у Вайолет Фарроу, и вскоре получаю большой бокал сладкого напитка — вне всякого сомнения, чтобы Вероника тоже могла налить себе порцию побольше.

— Это войдет в вашу книгу?

— Не знаю. Возможно. А это имеет значение?

— Что вы хотите сказать?

— Имеет ли это значение сейчас, когда многие родственники уже умерли?

— Полагаю, — неохотно произносит она, — для меня станет облегчением все рассказать. Боюсь, вы не представляете, но я ни с кем, совсем ни с кем не могла об этом поговорить. Дэвиду было бы неинтересно. — Она прибегает к еще одной морской метафоре: — Но трап уже поднят, и я с этим смирилась. Полагаю, его можно понять. Он знал бы, что Галахаду ничего не угрожает. Господи, я чувствую себя такой дурой, когда вынуждена произносить это нелепое имя…

Вероника тянет время, хотя понимает, что смысла в этом уже нет. Теперь она говорит тонким голосом, как тот счастливый ребенок, каким она когда-то была.

— Что вы хотите знать?

Я неуверенно пытаюсь подстроиться под ее тон.

— Я спрашивал… ну, о вашем брате.

— Ему было всего два года, когда он умер. Я его не помню. Знаю только, что у меня был брат. — У нее почему-то виноватый вид. — Кеннет умер от дифтерии, но болел всю жизнь. Однажды он упал, и из разбитых коленок у него два дня текла кровь. Потом кровь остановилась, но суставы внутри были повреждены. Врачи говорили, у него артропатия.

— Откуда вы знаете, если даже не помните его?

— Мне рассказала мать. Но только после того, как я собралась замуж.

Вероника поднимает голову и смотрит на меня. За десять минут она постарела, превратившись в настоящую старуху.

— Мы были помолвлены с отцом этого Джона. Вы знали? — Я киваю. — Полагаю, Джорджина не постеснялась об этом рассказать. Он бросил меня ради моей сестры. Когда я в первый раз обручилась, мать рассказала мне о гемофилии в нашем роду. Мужчины болеют, женщины переносят — так она выразилась. Если я выйду замуж, у меня может родиться больной гемофилией сын, как Кеннет, и, по словам матери, она собиралась сказать Стивену. Знай я, какие страдания ей пришлось вынести с Кеннетом, то никогда бы не захотела замуж… Это был сокрушительный удар. Представьте молодую девушку, счастливую и беззаботную. Я служила в женской вспомогательной службе ВВС, и мне это очень нравилось. Я была влюблена в Стивена.

Теперь Веронику не остановить. Ей хочется все рассказать, освободиться от своей тайны.

— Представьте, что вам говорят такое. Я возненавидела мать. Заставила ее пообещать, что та ничего не скажет Стивену, и она согласилась, но при условии, что я расскажу ему сама. Я этого не сделала. Не представилось случая. Сестра увела его у меня. Не знаю, как это у нее вышло, но подозреваю колдовство. Нет, не смотрите на меня так — у нее были странные взгляды, она считала, что нашей жизнью управляют звезды, верила в гороскопы и всякое такое. Забавно, правда? Мне только что пришло в голову, что самое подходящее слово тут — ирония. Может, если бы он женился на мне, все его дети были бы здоровы. Во всяком случае, Дэвид абсолютно здоров. Но Стивен женился на моей сестре, и Господь наказал его. Наказал их обоих. Ванесса не знала — мать не сказала ей, не успела. Сколько лет этому Джону?

— Думаю, за пятьдесят.

— Почему он еще жив?

Вопрос звучит довольно грубо.

— В настоящее время научились помогать гемофиликам, — я не даю себя сбить. — Значит, именно это имело в виду ваша кузина Патрисия, когда поздравляла вас с тем, что Дэвид в порядке? Речь шла вовсе не о синдроме Дауна, а о гемофилии?

Она кивает и довольно резко говорит:

— Я не носитель.

Тот факт, что один ее сын не имеет дефектного гена, еще ничего не доказывает. Но я не говорю этого вслух.

— Но вы не исключали такую возможность. Поэтому вы так долго ждали, прежде чем завести ребенка? — Я понимаю, что переборщил. — Прошу прощения, я не хотел показаться дерзким.

— Немного поздновато, правда? — Вероника фыркает. — Мать напугала меня. Она умерла через год после моей свадьбы. Я не опечалилась. Подумала только, что теперь она никому не расскажет.

— О чем? Что в семье были больные гемофилией?

Вероника пожимает плечами. Да или нет?

— Я хотела ребенка. Собственно, почему бы и нет? Это мое право. Когда я выходила замуж за отца Дэвида, то есть Роджера, то сказала матери, что сообщила жениху. Я сама все рассказала, и поднимать эту тему больше нет нужды. И мы договорились не иметь детей, хотя на самом деле ни о чем мы не договаривались. Я ничего ему не сказала, не осмелилась. Потом мать умерла, и я почувствовала себя свободной. Но я хотела ребенка. — Вероника наклоняется ко мне. — Моя бабушка родила четырех девочек, прежде чем появился мальчик, у матери было две дочери и сын, а у тети Мэри — две дочери. А если пол ребенка определяет мужчина, то и тут все в порядке, потому что у Роджера были четыре сестры. Я думала, у меня будет девочка.

— Но девочка может стать носителем болезни, — вставляю я.

— Но это была бы ее проблема, не так ли? Не моя.

От ее бессердечия пробирает дрожь. Я представляю себя на месте Джорджи, и мне становится неуютно.

— Это потребовало много времени. Я имею в виду, зачать ребенка. Я уже почти отчаялась, когда обнаружила, что беременна. — Во взгляде Вероники вызов и торжество. — Я не волновалась. Чувствовала, что я не носитель. Родился Дэвид, чудесный, красивый и абсолютно здоровый мальчик. Патрисия написала мне то глупое письмо. Я даже не представляю, откуда она узнала, что у меня сын, не говоря уже о том, что ребенок здоров. Наверное, от своей сестры Дианы. Тогда мы с Дианой дружили — то есть, пока она меня не предала. Еще одна из длинной череды вероломных женщин.

Я не знаю, что такого сделала Диана, и не хочу знать.

— Откуда взялась эта гемофилия?

— Не спрашивайте меня. Я не врач. — Мой ответ уклончив.

— Я много читала о королеве Виктории, о царевиче и других членах королевской семьи, у которых была гемофилия. Откуда появилась эта болезнь? Предки королевы Виктории были здоровы, и началось все с нее. А у нас — с моей матери.

Полагая — ошибочно, — что новости о достижениях современной медицины обрадуют Веронику, я рассказываю о том, что понял об исследованиях доктора Корри, о том, что теперь носителей заболевания можно выявлять, о тестировании эмбрионов в утробе матери на наличие гена гемофилии. Это значит, что в течение двух поколений гемофилия может быть уничтожена.

— Но мне-то уже все равно, правда?

— А детям и внукам ваших кузин — нет.

В ней вспыхивает интерес.

— Диана уже умерла, но у нее двое детей. Обе дочери. Вижу, вы уже знаете. — Вероника разочарована и хочет оставить за собой последнее слово. — Не помню, как их зовут, что-то типичное для того времени, когда они родились. Теперь им уже за тридцать.

— Они могут быть носителями болезни.

— Это невозможно, потому что они не потомки моей матери.

Я предпочитаю промолчать. Ее слова основаны на предположении, а не на фактах. Потом я благодарю Веронику, оставляю недопитым половину хереса — уверен, хозяйка его допьет, когда я уйду, — и беру пальто. Увидев, что я ухожу, она говорит, что не возражает, если я обо всем напишу. Теперь, выудив эти сведения, я могу поступать с ними по своему разумению. В конце концов, она же не носитель болезни, заявляет Вероника — на мой взгляд, логика довольно странная.