Марио Пьюзо - Первый дон
Чезаре тепло приветствовал ее, наклонился, чтобы поцеловать руку.
— Дорогая моя, — он улыбался, — неужели ты глупее, чем я думал? Я обеспечил тебе наилучшие условия, а ты отплатила мне попыткой побега? Похоже, ты не так умна, как я себе представлял.
— Ты не мог не знать, что я попытаюсь сбежать, — мрачно ответила она.
Чезаре сел на обитую парчой кушетку, предложил Катерине занять место рядом, но она отказалась.
— Признаю, мысль о том, что тебе захочется сбежать, приходила мне в голову, но я надеялся на твое здравомыслие, полагал, что ты предпочтешь уютную спальню подземной камере.
— Даже самая комфортабельная тюрьма остается тюрьмой, — холодно ответила Катерина.
Чезаре находил ее очаровательной, пусть в поведении Катерины и сквозила отчужденность.
— И каковы теперь твои планы? Я сомневаюсь, чтобы тебе хотелось провести остаток дней в Сант-Анджело.
— А что ты можешь предложить? — полюбопытствовала она.
— Откажись от прав на Имолу и Форли. Дай обязательство не пытаться их отвоевать. Если ты подпишешь эти бумаги, я тут же отдам приказ освободить тебя, и ты поедешь, куда тебе вздумается.
Катерина лукаво улыбнулась.
— Я могу подписать любую бумагу, которую ты мне дашь, но с чего ты решил, что она удержит меня от попытки вернуть мои земли?
— Другой правитель, менее достойный, пошел бы на это. Но мне трудно поверить, что ты подпишешь такую бумагу без согласия со своей совестью. Да, конечно, вероятность того, что ты нарушишь данное тобой слово остается, но мы сможем доказать любому суду, что являемся законными владельцами. И твоя нечестность только усилит наши позиции.
— Ты на это рассчитываешь? — она рассмеялась. — Как-то не верится. Что-то ты от меня утаиваешь.
Чезаре одарил ее обаятельной улыбкой.
— Во мне говорит сентиментальность, а не здравый смысл, но я не могу допустить, чтобы такая красавица заживо гнила в подземелье. Это просто кощунство.
Катерина, к своему изумлению, нашла, что компания Чезаре ей очень даже нравится, но она заглушила голос сердца. У нее тоже был секрет, которым она могла бы поделиться с Чезаре, но не знала, стоит ли. Ей требовалось время на раздумья.
— Приходи завтра, Чезаре, — она мило ему улыбнулась. — Позволь мне обдумать твои слова.
Когда Чезаре появился в Сант-Анджело на следующий день, к нему вновь привели Катерину. Она воспользовалась услугами служанок, которых он ей послал, приняла ванну, расчесала волосы. Даже одежду постаралась привести в порядок, чтобы произвести на него наилучшее впечатление.
Он шагнул к ней, а она не отступила назад, наоборот, качнулась к нему. Чезаре обнял ее, увлек на кушетку, страстно поцеловал. Но когда она отстранилась, не попытался навязать ей свою волю.
На этот раз первой заговорила она, пробежавшись пальцами по его каштановым волосам.
— Я сделаю все, как ты предлагаешь. Но другие скажут, что ты сошел с ума, если доверился мне.
Чезаре с нежностью посмотрел на нее.
— Уже говорят. Если бы я дал волю своим командирам, ты бы сейчас плавала в Тибре. Куда ты решила поехать?
Они сидели на кушетке, прижавшись друг к другу, он держал ее руку.
— Во Флоренцию. В Имолу и Форли мне путь заказан, а мои миланские родственники такие зануды. Во Флоренции, по крайней мере, интересно. Возможно, я даже найду там нового мужа… да поможет ему Господь!
— Я буду завидовать этому счастливчику, — Чезаре улыбнулся. — Бумаги привезут сюда вечером, завтра ты сможешь отправиться в путь… разумеется, под надежной охраной.
Он встал, направился к двери, обернулся.
— Береги себя, Катерина.
— Ты тоже, — ответила она.
После ухода Чезаре на нее внезапно накатила тоска.
Она не сомневалась, что больше они не встретятся и он никогда не узнает, что эти бумаги не стоили и выеденного яйца. Потому что под сердцем она носила его ребенка.
И могла востребовать свои земли, как мать его наследника.
* * *Филофила считался одним из самых скандальных поэтов Рима. Его услуги тайно оплачивала семья Орсини, и он находился под личной защитой кардинала Антонио Орсини. Филофила придумывал чудовищные преступления для самых добропорядочных людей. А уж особенно давал себе волю с теми, кто действительно замарал себя, особенно если они принадлежали к высшим эшелонам власти. Доставалось от него и целым городам. Флоренцию он характеризовал, как толстомясую, широкозадую шлюху, упрекал город за то, что там полно богатств и людей искусства, но нет воинов. Граждане Флоренции обвинялись в том, что ссужали деньги под бешеные проценты, в дружбе с турками, в содомии. И, как и положено шлюхе, Флоренция шла на поклон к любому иностранному государству, которое соглашалось защитить ее, вместо того, чтобы объединяться с братьями-итальянцами.
Венецию он характеризовал, как помешавшийся на секретности, никому ничего не прощающий город дожей, который торговал бы и кровью своих горожан, и казнил тех, кто сообщал иностранцам, по сколько дукатов шел фут шелка на Дальнем Востоке. Сравнивал Венецию с гигантской змеей, затаившейся в Большом канале, готовой урвать любой кусок цивилизованного мира, который обещал принести прибыль. Город без поэтов и художников, без великих книг и библиотек, город, навеки закрытый для гуманизма. Но знающий толк в предательстве, казнящий всех преступников, независимо от тяжести совершенных ими преступлений.
Неаполь Филофила прозвал рассадником сифилиса, «французской оспы», Милан — французским прихвостнем, населенным такими же содомистами, как и Флоренция.
Но главной мишенью своих скабрезных виршей Филофила выбрал семью Борджа.
Он расписывал в стихах оргии в Ватикане, убийства в Риме и других городах Италии. Недостатком красноречия он не страдал, так что его поэтический сказ о преступлениях Папы производил должное впечатление и убеждал многих. По утверждению Филофилы Александр и купил папский престол, и нарожал двадцать детей, и предал Крестовый поход, и украл деньги из сокровищницы собора святого Петра, чтобы заплатить солдатам Чезаре Борджа с тем, чтобы его сын стал правителем всей Романьи.
А для чего? Да чтобы содержать незаконнорожденных детей, любовниц, устраивать оргии. Противоестественными отношениями с дочерью дело не ограничивалось. Папа, оказывается, учил ее подсыпать яд влиятельным и богатым врагам в коллегии кардиналов, торговал ее телом, заключая брачные союзы с могущественными семьями Италии. Одно ее замужество закончилось разводом, второе — вдовством, к чему приложил руку ее единоутробный братец, Чезаре Борджа.
В тех стихотворениях, где главным героем выступал Чезаре, Филофила прыгнул выше головы. Любовно, с мельчайшими подробностями он описывал, что Чезаре всегда носит маску, чтобы скрыть гноящиеся язвы, вызванные «французской оспой», рассказывал, как он обманывал французского и испанского королей, одновременно предавая им Италию, много строк уделил инцесту, как с сестрой, так и с невесткой. Стараниями Чезаре один его брат стал рогоносцем, а второй — хладным трупом. Изнасилование доставляло ему особое удовольствие, убийство он полагал тонкой дипломатией.
А уж когда стало известно о скором бракосочетании Альфонсо д'Эсте, Филофила излил весь свой яд на Лукрецию. Она спала с отцом и братом, сначала с каждым, потом с обоими. А также занималась этим делом с собаками, мартышками и лошадьми. Когда же лакей поймал ее за этими извращениями, отравила его. Не вынеся сладострастия дочери, отец продал ее в Феррару, чтобы скрепить союз с самой достойной семьей Италии. Филофила полагал, что именно стихи о Лукреции стали вершиной его творчества.
Во всяком случае, славу они ему принесли. Их переписывали, развешивали на стенах Рима, они циркулировали по Флоренции, богатые венецианцы присылали курьеров за новыми творениями. Конечно же, Филофила не решался подписывать их своим именем, но под каждым стихотворением красовались две вороны, каркающие друг на друга, его фирменный знак. Так что люди знали.
* * *Во второй половине солнечного дня поэт нарядно оделся, надушился, готовясь провести вечер при дворе своего патрона, кардинала Орсини. Кардинал выделил ему маленький домик на территории, примыкающей ко дворцу Орсини. Как и все влиятельные государственные деятели того времени, кардинал предпочитал, чтобы его сторонники и родственники жили поблизости, чтобы при необходимости они могли защитить своего покровителя. А Филофила владел кинжалом не хуже, чем пером.
Услышав цокот копыт и металлическое звяканье доспехов, выглянул из окна спальни. Дюжина всадников подъехала к его дому и окружила его. Все в легкой броне, за исключением командира. Тот был весь в черном: камзол, рейтузы, перчатки, берет. И маска, от одного вида которой у Филофилы засосало под ложечкой: он понял, что перед ним Чезаре Борджа. Проверил, при нем ли меч и кинжал.
