Лариса Соболева - Гробница вервольфа
Ее обманывали! Шарлотта заплакала от радости, опустившись на пол. Она была так счастлива, что не сердилась ни на мать, ни на профессора. А потом, смеясь и плача, помчалась к себе. Сейчас распахнет окно, впустит день и посмотрит, как все вокруг выглядит при свете дня…
Но уже наверху почувствовала жжение в ноге. Шарлотта вбежала в комнату, у лампы подняла юбку и осмотрела ногу. Покраснение на коже вызвало ужас, жжение усиливалось, перерастая в боль, которая, казалось, разрывала кожу. Шарлотта помчалась к де ла Гра, постучала:
– Это я, Шарлотта, откройте скорее!
– Погодите, у меня открыто окно.
Он вышел к ней, но она не могла сказать ни слова, ее душили слезы отчаяния и разочарования. Де ла Гра взял девушку за руку, ввел в свою комнату, где безопасность была ей гарантирована темнотой. Став на колено, профессор осмотрел ее ногу и резко бросил:
– Зачем вы это сделали? Под воздействием дневного света ваша кровь превращается в яд и разъедает подкожные ткани, отчего может наступить смерть. Разве я вам не говорил?
Шарлотта горько плакала навзрыд. Де ла Гра отер большим пальцем слезы со щек девушки.
– Вы подумали о моем предложении? Согласны уехать со мной?
Его слова прозвучали как ультиматум: либо она соглашается, либо остается без его помощи. А остаться без помощи и опеки… Значит, впереди – и, возможно, весьма скоро – ее ждут уродство и смерть. Шарлотта не готова была принять ни то ни другое. Она заставила себя кивнуть в знак согласия. А что ей оставалось делать? Де ла Гра приложил губы к волдырям на ноге девушки, после чего поднял на нее глаза:
– Вы приняли разумное решение. Не любовь должна руководить вами, а разум, дорогая Шарлотта.
– Я всегда знала, что вы не отпустите меня, – выговорила она, отвернувшись.
Профессор пустил ей кровь, дал выпить микстуры, наложил повязки. Шарлотта долго лежала разбитая и раздавленная, а когда мало-помалу боль отпустила, отправилась в комнату матери, такую же темную. Открыв шкаф, выбрала из нескольких черных платьев одно, надела его. Теперь это будет и ее цвет. Цвет темноты.
Утром Марго встретила только Сурова, Уваров отбыл на угодья проследить за ходом работ. А в усадьбе шла подготовка к приезду Шарлотты – строгали, пилили, мастеря щиты для окон. Марго, изучая яства на столе, рассмеялась:
– Знаете, Александр Иванович, я так злилась на себя…
– Отчего же?
– Так долго не могла раскусить убийцу. Как же так, думала, неужто я совсем глупа? Отругав себя, взяла голову в руки и…
– Возвысили пристава, – с упреком сказал подполковник. – Знаете, меня Ардальон Гаврилович поразил. Рассказывал так толково, будто сам дошел до всего.
– Да он лучше меня изложил, я бы так не сумела. У него талант.
– Угу, талант. Присваивать чужие заслуги.
– Полно вам. Лучше поглядите, как старается Мишель. Такой прекрасный дом превратится еще в один склеп… – посетовала она.
– А меня, признаться, беспокоит фон Левенвольде. Опаснейший субъект! Интересно, где баронет прячется?
– Где бы ни прятался, его поймают.
– Попробую уговорить начальство дать в подмогу полиции людей, пусть поищут его в лесу.
Несмотря на внешнее спокойствие, которое выказывала Марго, сердце ее отчаянно стучало, стоило графине вспомнить о коварном убийце. Утешало одно: фон Левенвольде не рискнет пробраться в Озеркино. Все-таки не усадьба герцогини, здесь полно народу.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, Суров и Уваров отправились в коляске за вещами и лошадьми, ну и за Шарлоттой. Марго послала с ними Анфису, желая забыть на веки вечные, где находится усадьба герцогини.
Добрались благополучно, но были начеку во время следования по лесу. Шарлотта встретила Уварова в зале. При всех граф не позволил себе обнять ее. Впрочем, все впереди… Мишель заметил покрасневшие глаза Шарлотты, опущенные плечи, унылое настроение, но списал ее состояние на трагические события.
– Вы собрались? – спросил он.
– Я? – встрепенулась Шарлотта, виновато хлопая ресницами. – Нет, Мишенька. Не получилось… все из рук валилось. Вы приезжайте завтра ночью… в лодке, так короче. И обязательно с господином подполковником. С ним безопасно, ведь кузен где-то неподалеку. У меня немного вещей… Простите меня.
– Жаль, – улыбнулся Уваров. – Ну, завтра так завтра.
Неожиданно она провела ладошкой по его щеке, несмотря на то что в зале были посторонние, затем грустно сказала:
– Мишенька, вы такой замечательный… Я всегда буду любить вас. Вы мне верите?
– Верю, – шепотом сказал он. – Не грустите, все образуется, обещаю. Раз вы не едете, я не задержусь, дел в Озеркине полно. Сегодня поставят щиты на окна, хочу посмотреть, как выйдет, а завтра подправим, коль нужда будет. Вы не сердитесь на меня?
– Что вы, не сержусь. Поезжайте.
Уваров попрощался с ней, поцеловав руку, и выбежал из усадьбы.
Шарлотта долго стояла, сложив руки на животе, как ее мать. Она ни о чем не думала, только держала в памяти лицо Уварова, прощаясь с ним навсегда. Потом ушла к себе и написала ему письмо.
В комнату вошел де ла Гра.
– С нами поедут Никифор и его жена, – сообщил профессор. – Преданных слуг не так-то просто найти, а нам они нужны. Чтобы скрепить наш договор, по дороге обвенчаемся.
– Как же мой отец?
– За ним присмотрят те, кто остался, я уже распорядился. Ему недолго осталось. Хотя… «Недолго» может продлиться несколько лет. Его перенесли в комнату на первом этаже. Хотите проститься с ним?
– Нет.
– Это все ваши вещи? – оглядев два небольших саквояжа, стоявших посреди комнаты, спросил де ла Гра.
Шарлотта кивнула и набросила плащ с капюшоном. Внизу ее встретил дядя возгласом:
– Шарлотта, твой отец, оказывается, жив! Черт знает что творится! У моей сестры под носом… Постой, ты куда-то собралась?
– Я уезжаю, дядя, – холодно произнесла девушка.
– А я? Ты уезжаешь, а я… остаюсь?
– Да, дядя. За усадьбой нужен присмотр, да и мой отец умирает, кто-то должен присутствовать при нем. Наймите слуг, я буду посылать вам деньги.
– Шарлотта… – растерялся фон Бэр, охваченный паникой. – Но я же не умею управляться с хозяйством!
– Учитесь, дядя, – жестко сказала та.
– Шарлотта, девочка моя… я же нянчил тебя, на руках носил… Шарлотта, я не хочу оставаться здесь. Возьми меня с собой… пожалуйста.
– Довольно, дядя, вы мужчина, – отрезала она. – Я не хочу из прошлого брать ничего.
– А как же граф Уваров? – прибегнул барон к последнему действенному доводу. Не может же женщина отказаться от любви. – Ты собралась выйти за него…
– Я передумала. Вот письмо, передайте ему. Прощайте, дядя, не поминайте лихом. А коль помянете… так мне все равно.
Она выбежала из дома, возле кареты ее ждал де ла Гра. Следом спешил фон Бэр, лепеча бессмыслицу:
– Шарлотта, погоди! Пойми, ты не можешь уехать… с этим шарлатаном де ла Гра. Чем он тебя опоил, алхимик чертов? Он и сестру… Твой отец… А я? За что ты так со мной? Прошу тебя! Я боюсь…
Щелкнул кнут, карета, скрипя колесами, выехала со двора и быстро растаяла в темноте. Фон Бэр добежал до ворот, но задохнулся с непривычки, сердце его буквально выпрыгивало из груди. Он остановился, тяжело дыша, и заплакал, сетуя вслух:
– Какая жестокость! Она – исчадье ада… Нет, хуже! Господи, ты где? Как ты допустил? Я ж ничего дурного не делал! Ненавижу этот дом! Что мне делать?..
Но, вспомнив, что фон Левенвольде бродит неподалеку и тоже зол, как тысяча чертей, барон ринулся в дом…»
22
Прибыл Боря из больницы и… закатил скандал, увидев разруху: стол разломился (давно пора), два стула сломаны, напольной вазы нет, нет и светильника в виде трех граций – разбился в результате битвы. Пришлось ему все рассказать…
А потом София жаловалась отцу:
– Ты, папа, думаешь, он озаботился тем, что меня приходил убивать маньяк? Нет, он от ревности озверел! Как же: в его доме жил мужчина, значит, спал со мной.
– Мне нечего тебе сказать, – не пожалел дочь отец. – Когда-то ты не послушала меня, в результате потратила семь лет жизни. У вас даже детей нет! Ты хоть иногда думаешь, что можешь остаться совсем одна? А тридцать два – уже критический возраст.
– Что ты предлагаешь?
– Я не вправе советовать тебе изменить жизнь в корне.
– А знаешь, мне иногда хочется это сделать.
– Тогда помни: здесь у тебя запасной аэродром. Так что все не так плохо, как кажется.
София задумалась, опустив глаза, и нахмурилась. Семь лет непросто откинуть. Действительно, целая жизнь, в которой было много хорошего.
– Я привязалась к нему, – сказала она, оправдываясь. – И потом, папа, Борис все-таки любит меня. А я в меру сил пытаюсь перевоспитать его.
– Никудышный из тебя педагог, – заметил Арсений Александрович. – Твой муж – продукт своей семьи, а она у него очень далека от идеала. Ну да ладно, тебе видней.
– Вот именно. Тем более что такого, как ты, я нигде не найду.
