Елена Михалкова - Нежные листья, ядовитые корни
И еще, конечно, она хочет записать свои показания и оставить в надежном месте с указанием «открыть в случае моей смерти».
Ее план нелеп. Но дело даже не в этом. А в том, что с женщиной, убившей меня, они встретятся в одной точке.
И тогда Машу Елину тоже убьют.
Пол подо мной давно уже горбится не волной, а рифленой шиной «Камаза». Я все ближе к ней. Меня раздавит, когда эту рыжеволосую женщину, так гордящуюся своей выдумкой, встретит та, вторая.
И снова я знаю, как все произойдет. На полке с резиновыми перчатками лежат ножницы, которыми горничные состригают бирки с нового белья. Я вижу, как Елина оборачивается к приоткрывшейся двери, как меняется ее лицо – и как вошедшая без раздумий хватает ножницы с полки.
Маша идет по коридору. Ей остается жить четыре минуты.
Я преграждаю ей путь. Она проходит сквозь меня, ничего не замечая. Я преследую ее, кричу, предупреждая о смертельной опасности. Она услышала бы меня, если б не была так глубоко погружена в раздумья о Липецкой.
«Забудь про нее!» – умоляю я.
«Не ходи туда!»
«Остановись!»
Но повторяется то, что происходило с Анжелой. Маша действительно останавливается, но только возле пожарного крана, чтобы взять ключ от подсобки. Мои силы стремительно тают, однако я раз за разом пытаюсь выбить ключ из ее руки, чтобы она не успела войти в каморку. Если задержать ее на пару минут, та, вторая, не доберется до ножниц, и тогда у Маши Елиной есть шанс.
Но она уверенно проворачивает ключ в замке, щелкает выключателем на стене и сразу идет к подоконнику, не забыв прикрыть за собой дверь, чтобы никто не застал ее врасплох.
У нее полторы минуты жизни, но она не догадывается об этом.
6– Где моя футболка?
Саша разворошила одеяла, заглянула под подушку. Илюшин одним быстрым движением спрятал белую тряпочку за спину.
– Какая футболка? – удивился он. – Ты разве в футболке пришла?
Стриж обернулась к нему, и он с нескрываемым удовольствием уставился на ее грудь. Несколько секунд она смотрела на него, а потом расхохоталась:
– Давай сюда!
– Ты о чем?
Илюшин пытался изобразить непонимание, но Саша неожиданно прыгнула на него как кошка, повалила в подушки и попыталась отобрать футболку. Она оказалась ловкой и сильной, их возня, к взаимному удовольствию, затянулась, и лишь десять минут спустя из подушек снова вынырнули две взлохмаченные головы.
– Воришка! – обвинила Саша, натягивая отобранную в честной борьбе одежду.
Илюшин провел ладонью сверху вниз по ее спине, и женщина закрыла глаза от удовольствия.
– Погладь еще.
Он подчинился.
– У тебя кожа как…
– Нет! – попросила Саша.
– Что – нет?
– Не порть мгновение. – Она смягчила свои слова улыбкой. – Если ты собирался сказать про атлас, шелк или лепесток цветка, то, пожалуйста, не надо. Не люблю затасканных фраз.
– У меня в детстве жила ворона, – задумчиво сообщил Илюшин.
Саша изогнулась и ущипнула его.
– Это за ворону!
– Ты, наверное, никогда не гладила птиц, – возразил Макар. – Птичьи перья удивительно приятные на ощупь. Именно это я и хотел сказать, когда ты перебила меня со своим шелком.
Саша легко коснулась уголка его рта губами.
– Я больше не буду!
«А у нас будет больше?» – хотел спросить Илюшин, но не спросил.
Она была совсем не такая, как утром. Вся ее скованность, зажатость куда-то исчезли. И улыбалась Саша свободно, и даже двигалась иначе.
«Как будто стрижа из клетки выпустили, – подумал он. – Хм! Вот уж действительно затасканное сравнение».
Саша оделась, присела на край постели.
– Когда ты уезжаешь?
Макар взглянул на телефон.
– Через восемь часов.
– А я – через двадцать минут.
Он вопросительно поднял брови.
– Я сделала здесь все, что хотела, – с улыбкой пояснила Стриж. – И не сделала того, чего не хотела. Что оказалось еще важнее.
– Надеюсь, ты сейчас не о том, что Рогозину убила, а меня решила оставить в живых?
Улыбка исчезла с ее лица.
– Не шути так, пожалуйста.
– Да я вовсе не шучу. – Макар выбрался из постели и натянул джинсы. – Ты единственная, у кого не было видимых причин задерживаться в отеле после убийства Рогозиной.
– Видимых!
– Ага, я так и сказал.
Теперь они стояли по разные стороны широкой кровати и смотрели друг на друга.
– А что, были причины?
– Ты затащил меня в постель, чтобы выведать информацию, – скорбно сказала Саша.
Макар с трудом сдержал ухмылку.
– И с удовольствием сделал бы это еще раз. Только надо придумать, какая еще информация мне может от тебя потребоваться. Давай ты отпустишь такси? А потом вместе поразмыслим.
Несколько секунд женщина пристально смотрела на него, словно что-то взвешивая.
– Нет, все-таки мне пора. Как ты справедливо заметил, я и так здесь слишком задержалась.
Макару вспомнились Коваль с Савушкиной, рыщущие по отелю в поисках папок с их запротоколированными грехами и трясущиеся от ужаса, что правда станет известна заинтересованным лицам. Кто-то ведь украл компромат из номера Рогозиной до того, как Иру с Любкой покорно привела туда Мотя Губанова!
– Папки у тебя?
Илюшин бросил эту фразу почти наугад, и он никогда не смог бы объяснить, чем руководствовался. Он понимал только, что Стриженова приняла для себя какое-то важное решение. Именно оно толкнуло ее на то, чтобы прийти к нему посреди ночи, и оно же гонит ее прочь из отеля.
Изумление на ее лице сменилось странным выражением, которое даже Макар не смог истолковать.
– Ты умный. Впрочем, это было понятно сразу.
– Значит, у тебя!
– Я их сожгла, – сказала Стриж, начиная смеяться.
– Как сожгла?!
– Зажигалкой. В раковине.
Она смеялась уже в полный голос.
– Ты никогда не пробовал жечь фотоснимки на зажигалке? Не советую, ха-ха-ха! Крайне муторное занятие! А все эти свидетельства, имена, адреса ее любовников!
– Саша…
Она махнула рукой и вытерла слезы:
– Со мной все в порядке, не обращай внимания. Теперь все в порядке.
«Любовников?»
– Так ты осталась из-за Савушкиной?
– Я встречаюсь с ее мужем, Юрой, – очень спокойно сказала Саша. – Встречалась. Несколько лет. Он ее не бросал, а я хотела, чтобы Юра был со мной. И тут Мотя со своим рассказом, как нашла компромат в номере Рогозиной!
– Ты их опередила! – понял Илюшин. – А они-то ломали головы, кто успел забрать бумаги!
– На каких-то несколько минут, – кивнула Саша. – Я подслушала ее рассказ, когда стояла в лифте, и сразу кинулась к Рогозиной. Ее не было. Я все схватила и бросилась бежать. А потом…
Нет. То, что было потом, его не касалось, этого очаровательного сероглазого парня.
– Так ты не собиралась шантажировать их! – Макар хлопнул себя по лбу. – Я-то был уверен, что… Нет, я все-таки идиот!
– Я хотела показать их мужу Савушкиной. Юрка свято верит, что его жена – невиннейшая дева, поклоняющаяся ему как богу! А его невинное дитя на этих снимках выглядит, как та «Распутная», которую нарисовала Рогозина! Честное слово, будто с нее писали. Только вместо юнцов – раскормленные мужики, а вместо лодки – кровати в дорогих отелях!
Саша перевела дух.
– Прости! Тебя это все вообще не касается, а я…
Но тут она заметила, что Илюшин больше не смотрит на нее. Взгляд его скользнул куда-то вниз и влево, выражение стало отсутствующим.
«Кажется, я его достала».
– Правда, извини, я не хотела тебя этим… В общем, я пойду.
Стриж поколебалась, не поцеловать ли его на прощание, но он по-прежнему стоял с таким лицом, словно кроме него в комнате никого не было, и она решила, что не стоит.
«Взяла и все испортила напоследок!»
Его голос догнал ее возле двери:
– «Распутная», которую нарисовала Рогозина?
Саша обернулась. Макар Илюшин быстро обошел кровать и остановился перед ней. Всю его отстраненность как рукой сняло.
– Что? – Саша даже растерялась от требовательности его тона. – Ну… Э-э-э… Да. Картина.
– Которую нарисовала Рогозина?
– Если тебе больше нравится слово «написала», то…
– Там женщина, – отрывисто перебил Макар. – В лодке? Голая, грудастая?
Саше внезапно стало не по себе от его тона.
– Ну да, я же сказала… А что?
Он кинулся к компьютеру, едва не опрокинув стул.
– Маша ведь упоминала об этом… – бормотал он, стремительно вбивая что-то в строку поисковика. – Как я мог пропустить мимо ушей! Ну конечно, картины!
– Там еще был тигр, – растерянно сказала ему в спину Саша. В кармане джинсов завибрировал телефон. Значит, такси уже подъехало, ей пора выходить.
