Таинственная четверка - Татьяна Викторовна Полякова
– Они ведь не были лучшими подругами? – спросила я. Девочка покачала головой.
– С Ирой я дружила. Изольда на меня внимания совсем не обращала, она такая выпендрежница, что даже со взрослыми разговаривала как со слугами. Это ее мать так учит. Она дружила с Настей, ее отец всем тут заправляет, вот они и спелись. Настя хорошая, у нее матери нет. Эта Людмила ей неродная. И не любит ее, отца тоже не любит. Только притворяется. Мы к спектаклю готовились, мать Изольды мне и Насте поручила костюмы сделать. Настя рисует хорошо, и я тоже. Мы подружились. Я сказала, что Ира моя подруга, и я без нее никуда. А Настя Изольду притащила. И нас стало четыре. Ира с ней сразу ругаться начала, потому что Изольда и с ней говорила так, точно она прислуга. Она со всеми, кроме Насти, так говорит. Мне-то все равно, а Ира огрызалась, когда та доставала. Однажды ее послала. Матом.
– И что Изольда?
– Подбивала нас ее поколотить. Но я сказала, на фиг нужно. Потом они вроде как подружились, но все равно ругались часто. Из-за всякой ерунды. Но когда Ира утонула, Изольда плакала. И на могилу ходила каждый день. Даже прощения просила. Я бы врать не стала. Когда Гоша всю эту хрень с дьяволом придумал, Изольда предложила кошек в жертву приносить. Они с Ирой друг перед другом выпендривались, кто круче. А нам с Настей это никогда не нравилось, и Гоше тоже. Изольда еще из-за него злилась. Он хоть и с приветом, но взрослый парень, и у них с Ирой роман. Понимаете? Изольда его подбила козу украсть. Сказала, если голову козе не отрежет, он не мужик. Он отрезал. И Изольда голову к церкви отнесла. А Гоша сказал, что она чокнутая и от нее подальше держаться надо. После того как он исчез, мы в дом Ситникова больше не ходили, и я обрадовалась. Тошнило меня уже от всего этого.
– Почему вы сказали, что не видели Гошу после того, как Ира погибла?
– Изольда велела помалкивать. Он ведь, как и вы, решил, что Ира… что мы ее… мы вместе или Изольда. Но это неправда. Гоша сказал, что к Ириному отцу пойдет. Только тот его терпеть не мог и вряд ли бы стал слушать. Изольда сказала, нам нечего бояться, пусть хоть на детекторе лжи проверяют. Есть такой аппарат, знаете?
– Что от Иры хотел отец Изольды? Они виделись в то утро, и он кричал на нее…
Тоня вздохнула, потом потерла нос ладошкой.
– Так это… Ира… отец ее сказал, что Стрешнев денег лишился. Всех. Изольда, как всегда, выпендриваться стала, а Ира ей и говорит: «Денег у вас больше нет, вы нищие. Мой отец твоего отца в тысячу раз богаче. А твоя мать, говорит, будет побираться у церкви вместе с Райкой-пьяницей». Я думала, она просто так говорит, дразнит. А Изольда, видно, отцу нажаловалась. Тот Иру подкараулил и давай на нее орать. Не смей распускать сплетни, и все такое. Так тряс, что синяки на руках оставил. Изольда велела участковому сказать, что это Гоша, чтоб у отца неприятностей не было. Мы ведь несовершеннолетние, и чужие отцы не имеют права себя так вести.
– Я видела на шее Изольды кулон. Следователи о нем спрашивали?
– Нет. Изольде кулон отец дал, он его все равно не носил. И правильно. Если честно, кулон этот бабий. Мать ей разрешила, она ей всегда все разрешает. А когда нас к следователю вызвали, Изольда нам велела об этом молчать, ну, что она его носила. А нас и не спрашивали. Он кто? – вдруг задала вопрос Тоня, понижая голос и кивнув на Бергмана.
– Мой друг.
– Тот ваш друг мне нравился больше.
– Вы закончили? – повернулся к нам Максимильян.
– Да, – ответила я, поднимаясь.
– Ты хорошо сделала, что все рассказала, – произнес он, обращаясь к Тоне. – Твоя подруга больше не придет. Тебе нечего бояться.
Девочка кивнула, словно соглашаясь, и быстро пошла по тропе, то и дело оглядываясь.
– Значит, кулон Стрешнев отдал дочери. Всего несколько дней назад ты видела его на шее девочки, значит, она не могла потерять его в доме Ситникова.
– Но если Стрешнев знал, что подвеска все еще у дочери…
– Кого он выгораживал? – усмехнулся Бергман. – Спросим об этом у вдовы.
– В такой день?
– Почему бы и нет?
– Хотя бы потому, что сейчас возле нее друзья и родственники, которые не позволят нам…
– Ты видела там хоть одну машину? Дамочка из тех, для кого жалость хуже любого оскорбления. Муж – убийца, который признался в своем преступлении и застрелился. Думаю, сейчас она заперлась в своем доме, не отвечает на звонки и к себе не пускает.
– И не заслуживает сочувствия?
– Моего – нет.
– Хорошо, идем, – кивнула я.
Мы подошли к дому со стороны лужайки, где я впервые увидела Клавдию. Дверь была заперта, но с замком Максимильян справился быстро. Жалюзи опущены, в доме темно и тихо. Я бы решила, что здесь никого нет, но вскоре почувствовала чье-то присутствие. Бергман шел впереди, и его шаги нарушали мертвую тишину дома. Двигался он уверенно, словно точно знал, где следует искать. Наверное, в самом деле знал. Он потянул створку двери, ведущей в гостиную, сделал еще несколько шагов и остановился. В первое мгновение в комнате я никого не увидела, но вскоре глаза привыкли к полумраку, и я различила фигуру Клавдии. Она стояла возле эркерного окна. Шторы неплотно примыкали друг к другу, и в эту узкую щель она и смотрела на мир за окном. В глубоком кресле, свернувшись калачиком, спала Изольда.
Мы уже некоторое время находились в комнате, но Клавдия на наше появление никак не отреагировала, хотя не слышать шаги не могла. Я кашлянула, надеясь привлечь ее внимание, Максимильян опустился в одно из кресел. Наконец она, точно с неохотой, повернулась.
– Что вы здесь делаете? – спросила с вызовом, голос звучал тихо, возможно, она не хотела разбудить дочь.
– Пришел выразить вам свои соболезнования. Впрочем, почти уверен: вы в них не нуждаетесь.
– Кто вы такой, чтобы мне соболезновать? – презрительно фыркнула она.
– Вам не стоит оставаться одним в такое время, – вмешалась я.
– Прекратите, – отрезала Клавдия. – Я не собираюсь рвать на себе волосы от горя. Мой муж никогда не был мне
