Преступления Алисы - Гильермо Мартинес
– Чем ты занят? – спросил я, делая вид, будто ничего не знаю.
– Кто-то потерял документ, и нужно восстановить оригинал по этой фотокопии. Мне ничего толком не объяснили. Надо, чтобы почерк мог пройти экспертизу. – Лейтон показал четырехугольный клочок пожелтевшей бумаги, похоже, оторванный от края листа. – Проблема в том, что второй попытки не будет: мне оставили только эту бумажку для первой и последней. И времени мало: скоро сюда придут.
Я поднял один из листков с пробами пера: сходство с почерком Менеллы было невероятным. Да, Лейтон несомненно обладал и такой способностью. Я сказал ему об этом с восхищением, но он лишь пожал плечами.
– Главное – определить нужную скорость и силу нажима. Хочу использовать твою версию программы, чтобы проверить самого себя. А теперь, – добавил Лейтон, – не мог бы ты, если тебе не трудно, оставить меня? Я не готов заниматься этим на публике.
Я спустился по лестнице, прямо в оксфордскую ночь. Вспомнил о том, какая суета ожидает меня завтра. Об Эмили Бронсон и о том, как объяснить свой отказ от стипендии; о книгах, какие нужно вернуть в библиотеку, и о немногих людях, с кем хотелось бы попрощаться. О втором отчете, который надо будет написать, когда все закончится. Но то, что самолет вылетает вечером, подумал я, и мне тоже позволит утром съездить в Гилдфорд.
Эпилог
– Но вы-то как догадались? – спросила мать Кристин, до сих пор вся в слезах.
Полчаса назад я зашел в ее домик, расположенный в окрестностях Гилдфорда. Домик, вздохнул я, где росла Кристин. Я не сразу нашел его, и, когда в первый раз постучался в дверь, все ставни были закрыты, и я подумал, не уехала ли она в Оксфорд, не напрасно ли я проделал такой путь. Но постучался снова, немного сильнее, и услышал медлительные, шаркающие шаги, будто я пробудил ее от летаргии. Она выглянула в дверь, прикрывая рукой растрепанные волосы. Веки у нее припухли от слез или со сна, и она казалась безмерно постаревшей. Сказала, что ночью позвонил инспектор Питерсен, сообщил о смерти Кристин, и она сама тоже хотела умереть. И умерла бы, если бы в доме нашлось достаточно снотворного. Даже о похоронах пока нечего и думать: ей объяснили, что тело останется в морге для вскрытия. Поэтому она решила не ездить в Оксфорд. Она снова расплакалась и поведала мне, что накануне утром получила от Кристин письмо, что-то предвещающее, потому что дочь уже давно совсем перестала ей писать. Она должна была догадаться, сказала мать. Должна была ее защитить. Извинилась, пропустила меня и пошла за платком.
Теперь мы сидели в кухне; через застекленную заднюю дверь виднелась галерея и плетеный шезлонг на ней, дальше огород, а за деревянной изгородью – открытое поле. Кот, извиваясь, прошмыгнул между моими щиколотками и свернулся клубком на полу. Мать Кристин отвернулась к плите, скрывая слезы, и спросила, не хочу ли я чаю.
– Зачем вы вообще приехали? – спросила она. – Не стоило себя утруждать.
– Дело в том, что я скоро уезжаю, однако осталось кое-что, одна деталь, промелькнувшая в словах Кристин: она заинтриговала меня, и только вы можете ее разъяснить.
Плечи матери напряглись. Она медленно обернулась ко мне, во взгляде читалась тревога, но вместе с тем, как ни странно, облегчение. Облегчение оттого, подумал я, что кто-то еще знает…
– Говорите.
Я рассказал, как сам это видел, а она молча кивала, погруженная в печаль.
– Да, так все и было. Вот только это сестра Росаура натолкнула меня на то, что замыслила Кристин. Однажды отвела меня в сторонку и спросила, действительно ли мне нужен яд для крыс. Тогда-то я и поняла, зачем дочь попросила меня купить коробку конфет. Когда я пришла к ней в палату, поговорить с глазу на глаз, она рассказала обо всем, что случилось между ней и тем ужасным человеком в издательстве. И озвучила свой план. Коробка была уже готова и упакована, мне оставалось отнести ее по адресу, написанному на обертке. Кристин плакала, ее била дрожь, но она никак не хотела оставить задуманное. Если я откажусь, твердила дочь, она попросит Росауру. Повторяла, что не сможет жить в инвалидном кресле, если этот человек не умрет. Я пыталась убедить ее заявить в полицию, однако Кристин была уверена, что он останется на свободе благодаря своим связям. Но я никак не могла позволить, чтобы моя дочь, моя девочка, которую я держала на руках, совершила такое, и выхватила у нее коробку. Сказала: пусть молится, как я молилась, чтобы она осталась жива, и на все будет воля Божья. Я вышла из больницы с этой коробкой в руках, но не успела найти подходящее место, чтобы ее выбросить, как мной овладел какой-то неведомый порыв. Будто услышала дьявольский шепот. Почему бы и нет, в конце-то концов? – подумала я. Разве не убивают вредителей в полях, не вырывают в саду сорняки? Почему убийца должен жить? Кристин убедила меня, что на нее никогда не выйдут, ведь инспектор Питерсен и профессор Селдом полагают, что кто-то убивает членов Братства, объявив крестовый поход против педофилов. Ее план мне казался удивительно простым и в то же время совершенным, я была уверена, что все пройдет как по маслу: я всегда считала Кристин большой умницей, не чета мне. В крайнем случае, если кто-нибудь догадается, я расскажу правду. Что это я все-таки решила вручить коробку, прекрасно зная, что в ней лежит. И осудят меня, не дочь. Ведь по-настоящему виновна я, разве нет?
Я подумал, что, когда мы с Селдомом обсуждали проблему посланий, ни ему, ни мне не пришла в голову такая возможность: посланец мог одновременно оказаться убийцей. Мать Кристин подошла к столу, держа в руках
