Эллери Куин - Тайна французского порошка. Этюд о страхе

Мы молча наблюдали, как девочка подавала отцу блестящие инструменты один за другим. Его трогательная любовь к ней была очевидна. Он нехотя отрывал от нее взор, когда быстро клал инструменты в соответствующие углубления.

Покончив с этим, мужчина поднялся, но девочка продолжала осматривать каменные плиты пола.

— А последний, папа, куда делся?

— Похоже, что его не хватает, детка. Я не думаю, что он закатился.

Он вопросительно посмотрел на Холмса, который наконец вышел из странной задумчивости.

— Вы правы, сэр, его не хватает. Благодарю вас, и простите мою неловкость.

— Пустяки. Надеюсь, инструменты не пострадали. — Он протянул футляр Холмсу, который взял его с улыбкой.

— Не имею ли чести беседовать с лордом Карфаксом?

— Да, — приветливо ответил темноволосый мужчина, — а это моя дочь Дебора.

— Позвольте мне представить своего коллегу доктора Уотсона. Я Шерлок Холмс.

Это имя, видимо, произвело впечатление на лорда Карфакса. Его глаза расширились от удивления.

— Доктор Уотсон, — пробормотал он, здороваясь со мной, но продолжая смотреть на Холмса, — и вы, сэр… Весьма польщен. Я читал о ваших подвигах.

— Ваша светлость слишком добры, — ответил Холмс.

Глаза Деборы засверкали. Она сделала реверанс и сказала:

— Для меня это тоже большая честь, джентльмены.

Она говорила с трогательной непосредственностью. Лорд Карфакс с гордостью наблюдал за ней, и все же я чувствовал в его облике какую-то грусть.

— Дебора, — сказал он серьезно, — ты должна запомнить знакомство с двумя знаменитыми джентльменами как значительное событие в твоей жизни.

— Конечно, папа, — ответила девочка с готовностью и послушанием.

Я был совершенно уверен, что она не слыхала ни об одном из нас.

Холмс закончил обмен любезностями, сказав:

— Мы приехали, ваша светлость, чтобы вернуть этот футляр с инструментами герцогу Шайрскому, которого я считал его законным владельцем.

— И обнаружили, что ошибались.

— Именно. Его светлость полагает, что, может быть, он принадлежал вашему покойному брату Майклу Осборну.

— Покойному? — Его восклицание прозвучало скорее как усталая реакция, нежели как вопрос.

— Так нам дали понять.

Лицо лорда Карфакса приняло печальное выражение.

— Это так и не так. Мой отец, мистер Холмс, жесткий человек, не умеющий прощать, как вы, несомненно, заметили. Для него имя Осборна превыше всего. Он одержим желанием сохранить репутацию Шайрсов незапятнанной. Когда около шести месяцев тому назад он отрекся от моего младшего брата Майкла, то объявил его умершим. — Помолчав, он вздохнул. — Боюсь, что для отца Майкл мертв, даже если он еще жив.

— А вам известно, — спросил Холмс, — жив или умер ваш брат?

Лорд Карфакс нахмурился и стал удивительно похож на герцога. Когда он заговорил, мне показалось, что тон его был уклончив.

— Скажем так, сэр: я не располагаю фактическими доказательствами его смерти.

— Понятно, — ответил Холмс. Затем взглянул на маленькую Дебору Осборн и улыбнулся. Девочка шагнула вперед и протянула ему свою ручку.

— Вы мне очень понравились, сэр, — сказала она серьезно.

Холмс был явно смущен этим простодушным и трогательным признанием. Он задержал ее руку в своей и сказал:

— Допустим, лорд Карфакс, что ваш отец — непреклонный человек. И все же отречься от сына! Подобное решение не так просто принять. Поступок вашего брата, наверное, был действительно серьезным.

— Майкл женился против воли отца. — Лорд Карфакс пожал плечами. — Я не имею привычки, мистер Холмс, обсуждать дела моей семьи с незнакомыми людьми, но… — Он погладил блестящие волосы дочери. — Дебора — мой барометр оценки людей.

Я был уверен, что его светлость спросит, почему Холмс интересуется Майклом Осборном, но он этого не сделал.

Холмс, кажется, тоже ожидал этого вопроса. Поскольку он не последовал, Холмс протянул лорду Карфаксу футляр с инструментами.

— Может быть, вы хотели бы взять это себе, ваша светлость?

Лорд Карфакс взял футляр и молча поклонился.

— А теперь… Боюсь, поезд не будет ждать… нам пора идти. — Холмс посмотрел вниз с высоты своего роста. — Прощайте, Дебора. Знакомство с вами было для нас с доктором Уотсоном одним из самых приятных событий за долгое время.

— Надеюсь, вы приедете еще, сэр, — ответила девочка. — Когда папа уезжает, здесь так тоскливо.

Пока мы ехали обратно в деревню, Холмс почти все время молчал. Он односложно отвечал на мои замечания и заговорил только, когда мы уже ехали в Лондон. Его худощавое лицо приняло хорошо мне знакомое задумчивое выражение.

— Интересный человек, Уотсон.

— Может быть, — ответил я запальчиво, — но препротивный. Именно люди его положения — слава Богу, их немного! — пятнают репутацию английской аристократии.

Мое возмущение позабавило Холмса.

— Я имею в виду не pater’а, а filius’а.

— Сына? Меня, конечно, тронула несомненная любовь лорда Карфакса к дочери…

— Но вам не показалось, что он слишком откровенен?

— Именно такое впечатление у меня сложилось, Холмс, хотя я не понимаю, как вы об этом догадались.

— Ваше лицо подобно зеркалу, мой дорогой Уотсон, — сказал Холмс.

— Он даже сам признал, что слишком много рассказал о личных делах членов своей семьи.

— Так ли это? Допустим сперва, что он глупый человек. В таком случае это просто любящий отец со слишком длинным языком.

— А если допустить, что он вовсе не глуп?

— Тогда он создал именно тот образ, который хотел создать, чему я склонен верить. Ему известны мое имя и репутация, так же как и ваши, Уотсон. Я сильно сомневаюсь, что он принял нас за добрых самаритян, проделавших столь долгий путь лишь для того, чтобы отдать законному владельцу старый футляр с хирургическими инструментами.

— Почему же это должно было развязать ему язык?

— Он не сказал нам ничего такого, дружище, чего я без того не знал или не мог легко найти в архивах любой лондонской газеты.

— О чем же он умолчал?

— Мертв его брат Майкл или жив, и поддерживает ли он контакт с братом.

— Из сказанного им я заключаю, что он этого не знает.

— Возможно, Уотсон, он как раз и хотел, чтобы вы пришли к такому заключению. — Прежде чем я успел ответить, Холмс продолжал. — Дело в том, что перед отъездом в Шайрс я кое-что разузнал. Кеннет Осборн, герцог по прямой линии, имел двух сыновей. Младший Майкл, конечно, не наследует никакого титула. Не знаю, вызывало ли это у него чувство зависти, но он вел себя так, что лондонские журналисты дали ему прозвище Буйный. Вы говорили о жестокой нетерпимости его отца, Уотсон. Напротив, известно, что герцог был необычайно снисходителен к младшему сыну. И только когда юноша женился на женщине самой древней профессии, другими словами, на проститутке, терпению отца пришел конец.

— Я начинаю понимать, — пробормотал я, — движимый злобой или ненавистью, сын решил запятнать титул, который не мог унаследовать.

— Может быть, — сказал Холмс. — Во всяком случае, герцогу было трудно сделать другой вывод.

— Я этого не знал, — сказал я смиренно.

— Вполне естественно, мой дорогой Уотсон, брать сторону обиженного. Но разумнее сначала разобраться, кто в действительности обижен. Что касается герцога, я согласен, что он трудный человек, но он несет свой крест.

— Значит, моя оценка лорда Карфакса тоже ошибочна, — сказал я почти с отчаянием.

— Не знаю, Уотсон. У нас очень мало фактов. Однако он допустил два просчета.

— Я этого не заметил.

— Он также.

Мои мысли были сосредоточены на более широкой проблеме.

— Холмс, — сказал я, — вся эта история очень странная и непонятная. Надо полагать, что наша поездка была вызвана не просто желанием вернуть владельцу утерянную вещь?

Он смотрел в окно вагона.

— Набор хирургических инструментов был доставлен нам домой. Сомневаюсь, чтобы нас приняли за бюро находок.

— Но кто его послал?

— Кто-то, кто хотел, чтобы он попал нам в руки.

— Тогда мы можем только гадать.

— Конечно, Уотсон, я не рискую утверждать, что чую здесь хитрую игру. Но запашок сильный. Не исключено, что ваше желание исполнится.

— Какое желание?

— Вы, кажется, недавно предлагали, чтобы я оказал помощь Скотленд-Ярду в деле Джека Потрошителя.

— Холмс!..

— Конечно, нет никаких улик, которые связывали бы Потрошителя с набором хирургических инструментов. Но скальпель отсутствует.

— Я сам подумал об этом. Господи, ведь даже сегодня ночью его могут всадить в тело какой-нибудь несчастной.

— Это одна из возможностей, Уотсон. Скальпель мог быть изъят и символически — тонкий намек на преступного маньяка.