Лилия Лукина - Если нам судьба...
— Завтра и этого может не быть, — дерзко глядя ему в глаза, отрезала Катька. — А не верите, сами и езжайте. Погляжу, что у вас выйдет.
Власов вошел в кухню. Теперь он мог, как следует, разглядеть и Катьку, и Петьку. В лице девушки действительно были фамильные матвеевские черты, но насколько они были привлекательны в мужчине, настолько же отталкивающи в женщине: смоляные, даже на вид жесткие волосы, крупные черты лица, сросшиеся над переносицей брови вразлет, из-за чего взгляд казался угрюмо-угрожающим, тяжелый подбородок. Петька был полной противоположностью сестре: совершенно бесцветный, он мог бы показаться безобидным, если бы Власов сам только что не слышал его разговор с сестрой.
— Да и правда, — вступил в разговор Андрей. — Сам подумай, Семен, где девушке в городе провизию достать? Не женское это дело в такое тяжелое время одной по дорогам ездить — кто угодно обидеть может. Не волнуйтесь, барышня, теперь я сам за это возьмусь, мне это способнее.
— А это кто еще на нашу голову свалился? Этих бы прокормить, так еще один нахлебник появился, — в голосе Катьки слышались гневные хозяйские ноты.
— А я Андрей, Артамона Михайловича денщик, мы вчера поздно вечером приехали, вот и не успели познакомиться. А вас как зовут? — Власов поторопился все это сказать, чтобы не дать Семену возможность вставить хоть слово. Тот просто оторопел от такой неслыханной любезности по отношению к Катьке, особенно после всего, о чем они вчера говорили, но, встретив взгляд Андрея, все понял и успокоился.
— Как это? — опешила Катька. — Артамон Михайлович приехал? — Она повернулась к Семену, тот подтверждающе закивал.
— Так как вас зовут-то? — повторил Власов.
— Я Екатерина, а это брат мой Петр, — Катька была в явной растерянности.
— Вот и славно, теперь вам намного легче станет, — с улыбкой заверил ее Андрей и вышел из кухни искать Марию Сергеевну.
Он нашел ее в столовой, дверь в которую вела из каминной.
— Доброе утро, Мария Сергеевна, мне бы посоветоваться с вами надо по хозяйственным делам.
— Доброе, Андрей. А что случилось?
— Я вот в город собираюсь за продуктами, а готовить-то не на чем. Я утром глянул, поленица, почитай, кончилась. Я так думаю, что некоторые деревья в саду можно было бы на дрова пустить, вот и хотел с вами посоветоваться, чтобы чего нужного не срубить, — говоря все это, Андрей твердо смотрел ей в глаза и видел, что она его понимает.
— Пойдемте, я покажу. — Утро было прохладным, и Мария Сергеевна куталась в большой пушистый платок.
— Какое счастье, что я в вас не ошиблась, Андрей, — это были первые ее слова, когда они отошли от дома на приличное расстояние. — Говорите, я слушаю.
Власов рассказал ей о подслушанном разговоре и о своих планах.
— Андрей, вы совершенно правы, я согласна, что на некоторое время это отдалит конец, но не изменит его. — Мария Сергеевна действительно была мужественной женщиной и не боялась смотреть правде в глаза. — Этот ужас творится по всей России, мы просто разделим общую участь. Я не вижу путей к спасению.
— Мария Сергеевна, для начала нужно обезопасить дом, пока Артамон Михайлович не поправится, а там… Есть у меня один план, как и куда вас всех отсюда увезти.
— Андрей, расскажите мне его прямо сейчас… Может быть, я смогу помочь вам советом…
— Мария Сергеевна, я не знаю, что вам писал обо мне Артамон Михайлович, поэтому я коротко сам расскажу. Я из Архангельской губернии, деревня наша Крайняя называется, потому что, почитай, на краю света стоит — тайга вокруг. К нам и урядник-то только по большим праздникам выбирался. Вся деревня — охотники, зверя бьем. В наши края за пушниной купцы со всей России едут. Ну, не в деревню, конечно. Народ на Севере душой чистый. Потому как тайга подлеца не терпит, губит она его. Вот найду я земляков, и они, и Артамон Михайлович здоровье поправят и двинемся мы ко мне на родину. Дорога дальняя, верные люди в пути нам очень даже понадобятся. Вот там вы все и сможете отсидеться, пока смута не утихнет.
— Андрей, если вы действительно думаете, что эта, как вы говорите, смута утихнет, то вы ошибаетесь. Это, к сожалению, надолго. Поверьте мне, я старше и лучше знаю жизнь. Здесь не тайга, и подлецы, как вы сами могли убедиться, живут и здравствуют.
— Ну так навсегда там останетесь, — Власов был совершенно серьезен. — Дело всем найдется. Мы с. Артамоном Михайловичем охотиться будем, Елизавета Александровна с детьми заниматься, Бог даст, еще появятся, а вы в учительницы пойдете, а то отцу моему трудно одному со всем справляться: и ребятишек учить, и в тайге охотиться. А, может, еще чего придумаем.
— А отец ваш кто, я не поняла?
— Да это долгая история, Мария Сергеевна. Потом как-нибудь расскажу.
— Нет, Андрей, расскажите сейчас. — Мария Сергеевна требовательно и испытующе смотрела ему прямо в глаза. — Иначе, как я смогу вам поверить? Ведь я отвечаю за них за всех. И Том, и Лизонька, как дети, они верят в порядочность, благородство и другие высокие чувства. А я, друг мой, при дворе Его Императорского Величества, как и предки мои, всю свою сознательную жизнь провела и насмотрелась такого, что веру в людей убивает навсегда.
— Воля ваша, Мария Сергеевна. Только присесть бы вам тогда следовало, чего же вы стоять-то будете? За пять минут всего не расскажешь, — и Власов стал оглядываться по сторонам в поисках какой-нибудь скамьи.
— Пойдемте в беседку, Андрей. Там нам никто не помешает, — сказала Мария Сергеевна и пошла по усыпанной опавшими листьями дорожке в сторону Волги.
Почти над обрывом стояла белая каменная беседка, куда они и вошли. Мария Сергеевна села на скамью, а Власов остался стоять, но позволил себе некоторую вольность — прислонился к тонкому витому столбику около входа.
— Садитесь, Андрей, — предложила ему Мария Сергеевна и, заметив его колебания, произнесла не терпящим возражений голосом: — Велю, садитесь. Не могу же я смотреть, задрав голову, на вас снизу вверх.
Власов подчинился, присев на самый краешек, и начал рассказывать:
— Случилось так, Мария Сергеевна, что по матушкиной родне мы с братом Владимиром коренные, архангельские. А вот с отцовской стороны… Даже не знаю, как и сказать. Словом, нашел нашего отца далеко в тайге, когда он уже почти при смерти был — медведь его сильно порвал, мужик один. Наш же, деревенский, Влас Марфин. Меня самого Господь силушкой не обидел, только мне против него и минуты не выстоять, невероятной силы человек. Нашел он, значит, отца, и в деревню притащил, нельзя ведь человека беспомощного в беде бросать, не по-божески это. Не принято у нас на Севере так поступать, — Андрей замолчал, а потом смущенно спросил: — Закурить не дозволите, Мария Сергеевна? А то, как вспоминаю я все это, то не по себе делается.
— Курите, Андрей, я вполне понимаю ваше волнение.
Власов свернул самокрутку, пересел так, чтобы дым не попадал на Марию Сергеевну, и закурил.
— Приволок он отца в избу, глядит, а на том места живого нет. Мало того, что израненный — от лица одни глаза только и остались, а всю кожу медведь когтями содрал, так еще и мошкой искусанный. Да и оголодал он так, что только кости торчали. От одежды его рванье какое-то осталось, только крестик золотой на цепочке тоненькой на шее блестит. Позвал Влас Захаровну — она у нас в деревне всех пользует — и стала она отца выхаживать, травами отпаивать, мазями целебными лечить. Поправился отец, только не помнил ничего, что с ним приключилось, лежал все и молчал, в потолок глядя. Уже через месяц где-то, когда стал из избы выходить и на завалинке сидеть, начал вспоминать потихоньку, кто он такой. Имя-отчество вспомнил, а вот фамилию, как ни бился, вспомнить не мог. Так и стали его Власовым звать, мол, Влас его нашел, пусть он Власовым и будет.
— Что ж, так и не искал его никто? — поинтересовалась Мария Сергеевна. — Ведь у него, наверное, родные были, близкие?
— Нет, не искали. Так и добраться до нас сложно. Летом, когда сухо, и зимой на санях еще можно. А вот осенью, в дожди, или весной, когда река разольется, никак нельзя. Урядник приезжал, когда отец еще в беспамятстве лежал, посмотрел на него, поудивлялся. Беглых, говорит, в наших краях отроду не было, так что пусть уж он у вас живет. Документы ему потом выправили, и стал он Егором Карповичем Власовым. А где-то через полгода он на матушке нашей женился. Родители у нее небогатые были, а сама она с детства хроменькая и слабенькая была.
Андрей вспоминал о своей матери с нежностью в голосе.
— Да и то сказать, ему, человеку без роду, без племени, в наших местах совершенно чужому, к тому же с лицом изуродованным, хотя он себе густую бороду и отпустил, чтобы шрамов видно не было, на хорошую невесту рассчитывать было нечего, но они дружно жили. Отец ее Стешенькой называл, жалел. Никогда слова грубого она от него не услышала… А она к нему все Егорушка, любила она его сильно. Умирала она тяжело, жарко все время ей было, так отец сутками около нее сидел и обмахивал, а она его все просила: «Не надо, Егорушка, ты же устал, отдохни»… — Голос Власова задрожал, он резко встал, отвернулся и стал смотреть на Волгу.
