Картина Черного человека - Наталья Николаевна Александрова
На фотографии мужик лет сорока с гладким самодовольным лицом преуспевающего чиновника перерезал ленточку перед входом в какое-то здание. Вокруг стояли такие же чиновники, только рангом пониже, и два-три юных дарования — девочка с бантами, толстый мальчишка в очках и еще один, постарше, с косой челкой.
У главного мужика на фотографии были аккуратно выколоты глаза.
И тут я все поняла.
Я нашла то, что искала — имя и даже фамилию главного виновника сумасшествия и смерти Карины Фиолетовой.
Наверняка это он, Евгений Романецкий!
Все сходится. Две буквы на запонке, которую нашел в палате Карины доктор Чугунов, — это его инициалы, Е. Р.
Романецкий тщательно шифровал свои отношения с Кариной, он запрещал ей называть его в письмах — и она послушно соблюдала этот запрет, но не удержалась и сохранила газетную вырезку с его фотографией…
А когда он бросил ее — выколола на этой фотографии глаза…
С этого и началось ее сумасшествие.
Она кричала, рыдала, билась головой о стену, пока соседи не вызвали бригаду психиатров.
И единственная вещь, которую она пронесла в сумасшедший дом, — была запонка любовника с его инициалами…
В коридоре хлопнула дверь.
Это вернулась мать.
Теперь мы с ней остались в квартире одни, так, может, она все-таки была в магазине? Но нет, холодильник не лязгнул, стало быть, продуктов она не принесла. Ну, я так примерно и думала.
Я надеялась, что она уйдет к себе, но на сегодня мое везение закончилось.
Мать без стука вломилась в нашу с Петровной комнату.
— Чем ты здесь занимаешься? — проговорила она с порога, даже не переведя дыхание.
Все ясно: либо ей завтра на работу, либо нужно ехать в «Скворечник» насчет Поганца.
Так или иначе, она трезвая, потому что в психушке если учуют запах, то выгонят взашей. А я уже говорила, что если мать трезвая, то злая как ведьма, тут уж ничего не сделать.
Обычно в таких случаях я стараюсь не связываться, но сегодня был такой жуткий день, что я не сдержалась.
— А тебе-то что? — огрызнулась я. — Не помню, чтобы прежде это тебя интересовало!
— Не смей хамить матери! — воскликнула она с театральной интонацией. — Я тебя воспитала и имею право…
— Ты меня воспитала? Ты ничего не путаешь?
— Во всяком случае, я тебя родила! — Она немного сбавила обороты.
— И что?
— То, что я рассчитывала на твою помощь. Твой брат в больнице, и ты могла бы…
— Петровна, между прочим, тоже лежит в больнице, и только я ее навещаю! А ты даже не знаешь, где она! Видела бы ты эту драдедамовую палату!
И тут мать дернулась, как от удара, и попятилась. Лицо ее побледнело, а потом, наоборот, покраснело.
— Что ты сказала? — проговорила она чужим мертвым голосом и плюхнулась на диван.
— Что она лежит в жуткой палате чуть не на двадцать человек! Один храпит, другой стонет, третья скандалит!
— Нет, не это… другое… ты сказала слово… это слово… откуда ты его взяла?
— Какое слово? — я недоуменно взглянула на мать. — Драдедамовую, что ли?
— Ты с ним виделась?! — теперь мать вскочила с дивана и буквально позеленела. — Ты без моего ведома встречалась с Евгением? Как ты его нашла? Как ты посмела?
Глаза ее дико сверкали, она подбежала и схватила меня за плечи, едва не опрокинув стул, так что я оттолкнула ее и встала.
Теперь она никак не смогла бы до меня дотянуться, и я немного успокоилась.
Первой мыслью моей было, что мать сошла с катушек на почве белой горячки. То есть, выражаясь по-простому, словила белочку.
Но нет, такое бывает, если человек пьет без просыпу, а мать в последнее время из-за Поганца с этим делом подзавязала.
Тогда, значит, нервы не выдержали от долгого воздержания?
— Мам, ты чего? — я попятилась. — Ты о ком говоришь-то? Ты что — его знаешь?
Кажется, впервые в жизни я назвала ее мамой, но мы обе этого не заметили.
— Еще бы мне его не знать! — закричала мать, а потом вдруг замолчала.
— Ну? — теперь уже я легонько потрясла ее за плечи. — Говори уж, что знаешь, не тяни резину! Кто он такой?
— А ты не знаешь? — она смотрела с подозрением. — Если словечко его повторяешь, стало быть, ты с ним уже познакомилась!
— Да с кем? — завопила я, чувствуя, что разговор пошел по кругу. — С кем я познакомилась?
— С твоим отцом! — мать выплюнула мне это слово прямо в лицо.
— Что? — на этот раз я растерялась. — Как? С каким отцом?
— Ну, как же? Это слово… драдедамовое… я не слышала его ни от кого другого! Не знаю, где он его нашел, но повторял буквально через слово! Я его уже слышать не могла!
Я слушала мать — и все во мне переворачивалось.
Я не могла в это поверить.
Это дурацкое слово, которое пристало ко мне, как репей… может быть, это случайность, совпадение. Но в сочетании с именем… Евгений — не самое распространенное имя…
И если сложить уникальное словечко с этим именем… что же получается?
— Как его звали? — перебила я мать, которая была просто сама не своя.
— А ты не знаешь? — завела она прежнюю шарманку.
— Да говори уже толком! — рявкнула я. — В кои-то веки можешь ты сказать правду?
Она посмотрела на меня искоса.
— Хорошо, что ты на него совсем не похожа… Невозможно было бы видеть…
— Давай по порядку, — посоветовала я.
— Мне было девятнадцать лет… Я так его любила…
Дальше она долго распространялась, как они познакомились случайно не то в ресторане, не то в кафе, где она работала официанткой, как она влюбилась, как кошка, в немолодого, как она считала, солидного человека, как он красиво ухаживал, как они встречались месяца два или три и как он ее бросил, как только она забеременела мной. А она никак не могла поверить, что все кончено, протянула время и решила родить, а потом приехать к нему с грудным ребенком и…
— И что? — спросила я. — Ты думала, что в нем проснутся отцовские чувства и он снова воспылает к тебе любовью?
— Мне было девятнадцать лет! — отмахнулась она. — А потом, когда ты родилась…
— Ты решила, что с такой уродкой нечего и соваться к любовничку. И бросила меня на бабку, — закончила я. — Ясно, дальше можешь не рассказывать, я сама все знаю.
Мать вышла из комнаты, а я задумалась.
Получается, что Евгений Романецкий… любовник несчастной Карины Фиолетовой… мой отец? Вот это уж совпадение!
Никак в голове не укладывается.
Но какая же сволочь! Значит, Карина
