Василий Казаринов - Ритуальные услуги

С минуту мы молчали, наблюдая за тем, как за соседним столиком, где устроились двое граждан с серыми лицами, начинается вялая перебранка, вызванная тем, что один из них, закидывая ногу на ногу, основательно покачнул стол и выплеснувшееся из стаканов пиво подмочило несколько десятирублевых купюр.

— Знаешь что? Давай сейчас прошвырнемся до магазина, — предложил я. — Тут неподалеку есть душевная продуктовая точка. Она носит аппетитное название "Кураре".

— Да ну, — отмахнулся Малахов. — Яды в нашем деле давно вышли из моды.

— Я имел в виду яд крепостью под сорок градусов. Что-то наш разговор мне начинает напоминать тот, в котором без бутылки, как говорят в народе, не разобраться.

— Ой, нет, слишком рано. — Малахов потянулся, сладко, зевнул, и в глазах его возникло то мутное и бессмысленное выражение, какое расплывается в Глазах человека, вдруг безнадежно потерявшего нить разговора. — О чем, бишь, мы толковали? Ах да, я хотел рассказать тебе одну историю. Жили-были два хороших приятеля, друга не разлей вода. Назовем их условно Петя и Ваня. Учились на одном курсе в институте международных отношений.

— Дети происходили из элитных, как теперь принято выражаться, семейств?

— Это было давно, — отрицательно мотнул головой Малахов. — В те времена таких понятий не было.

— Значит, это было до рождества Христова.

Он досадливо махнул рукой:

— Говорю же, давно было... Тебя еще на свете не было. И меня, кстати, тоже. Ну вот. И так уж случилось, что оба были влюблены в одну девочку из своего класса. Девочке они оба нравились. Но в конце концов она отдала предпочтение Пете. Они поженились, родили мальчика, потом, когда он немного подрос, уехали на работу за границу. Ваня, кстати, тоже. Только трудились они по разным ведомствам. Петя — по мидовскому, третьим секретарем посольства. Ваня формально тоже, поскольку имел статус атташе по культуре, но по сути был сотрудником совсем другого департамента, ты, наверное, догадываешься какого.

— Да-да, — кивнул я. — Не иначе как он представлял за рубежом наш советский райпотребсоюз.

— Что-то в этом роде. Когда мальчику было семь лет, его отец погиб в автокатастрофе, и они вернулись с мамой домой. Им поначалу трудно пришлось, у мамы не было никакого образования, и она устроилась в детский сад нянечкой. А дядя Ваня продолжал трудиться в далеких краях и дорос до степеней известных. И вот в один прекрасный день нянечка получила денежный перевод. Эти переводы приходили с тех пор каждый месяц, пока мальчик не подрос и не поступил в университет.

Он умолк, и его глаза начали влажно поблескивать, будто подернувшись пленкой жидкого стекла.

— Он хороший мужик, — тихо заметил Малахов. — Вполне мог занять место моего отца. Все это время он любил мать.

Я молчал, пока еще не вполне понимая, к чему мой собеседник клонит.

— Ты хочешь спросить, к чему это я тебе рассказываю? — подал он наконец голос.

— Считай, что уже спросил.

Он взглядом указал на соседний столик. Отмитинговав, мужички занялись очисткой и просушкой подмоченных десяток. Тщательно промокнув влажную купюру бумажной салфеткой, они встряхивали ее, проветривая, перед тем как аккуратно выложить для окончательной просушки на сухой край стола.

— Да вот к этому, — усмехнулся Малахов. — К тому, что в отмывании дензнаков от приставшей к ним грязи есть свои тонкости.

— И дядя Ваня их знает?

Малахов перекрестил взглядом пространство шатра, и глаза его начали оживать, вытаивая из прохладной слюды стеклянной поволоки.

— Ты не догадываешься, как могли до последнего времени существовать компартии в Европе и вообще по всему миру? С их штаб-квартирами, газетами и всеми прочими структурами.

— Ну, разумеется, на наши деньги.

— Разумеется. Но ты ведь не думаешь, что те дела просто делались. Ну вроде того, что пришел курьер на Старую площадь, взял мешок с долларами, поехал в Шереметьево, сел в самолет, прибыл, скажем, в аэропорт Орли, а оттуда прямиком на такси до штаб-квартиры нужной организации: привет, ребята, я Санта Клаус, привез вам в своем сказочном мешке подарки к Рождеству.

— Не думаю.

— Так, уже неплохо. Конечно, все было не так. Но если как-то по-другому было, то, значит, существовали люди, которые обеспечивали каналы, по которым эти деньги поступали.

— И каким боком это относится ко мне?

— А таким, что в числе схем, по которым двигались деньги, были и комбинации с бриллиантами.

— Так ты хочешь сказать, что человек, всю жизнь любивший твою мать...

— Да. Он долгое время сидел в Амстердаме. Мелкий, почти незаметный на огромном тамошнем рынке коммерсант. Потом, когда пришло время, он повесил на свою лавку таблицу "Временно закрыто" и отбыл в круизное плавание по Балтике, выбрав маршрут с заходом в Ленинград. Ну и, как ты понимаешь, одного пассажира при отплытии из Ленинграда группа голландских туристов недосчиталась.

— Это было давно.

— Ну, во-первых, не так уж и давно. Во-вторых, такого рода связи не ржавеют и каналы не засоряются. Главным образом потому, что у массы людей до сих пор есть потребность в таких каналах. Дядя Ваня ушел на покой, однако к нему время от времени обращаются с просьбами помочь в такого рода делах. Но он всякий раз жалуется на память — с возрастом она слабеет, это естественно. Впрочем, как мне кажется, есть способ его память оживить — при определенных обстоятельствах.

— При каких?

— Если с такого рода просьбой приду к нему я.

Флюиды щемящей тоски, растворенной в шатком и зыбком — словно миражные колыхания раскаленного пустынного воздуха у иллюзорного горизонта — пространстве сослагательного наклонения, я уловил на лице уже в тот момент, когда Малахов свернул на тенистую аллею дачного поселка и сказал, что мы приехали. Справа по ходу тянулся деревянный забор в мундире цвета хаки, который, возможно, и выглядел бы вполне образцовым, когда б в его выправку не вкралась помарка в виде каверзного "если бы".

Если бы не пошедшая волдырями краска на мундире, да если бы не впечатление, что выстроенные когда-то в прежние времена по стойке "смирно" заборные рейки утомились каменеть в шеренге и слегка расслабили левое колено, разрешив себе команду "вольно!".

И обитающего за забором человека можно было бы издалека принять за старого доброго сказочника, посиживающего в слабо поскрипывающем кресле-качалке на тенистой веранде крепкого, с основательной деревенской выправкой, бревенчатого двухэтажного дома. Покачиваясь, он поглаживал дремлющую на укрытых шотландским пледом коленях кошку, в этой сонной дреме с ней соединяясь, и отдыхал от своих сказкослагательных трудов, сквозь неплотно прикрытые веки следя за низким волнистым полетом трясогузки над извилистой тропкой, петляющей меж старых и утомленных свинцовой тяжестью пышных лап елей, разбредшихся по обширному абрамцевскому участку, в избыточной затененности которого было что-то тревожно сумрачное, диковато таежное. Однако голубоватого оттенка полусвет, блуждавший меж старых деревьев, был согрет тем здоровым внутренним теплом, какое свойственно дыханию всякого живого организма: собственно, это был клочок огороженного высоким глухим забором живого, не тронутого порубками леса, почти совсем истребленного на соседних участках с тем, чтобы выгородить место под солнцем для какой-нибудь худосочной грядки, плешивой цветочной клумбы или пляжной полянки с надувным бассейном, пластмассовым столиком и отбежавшим чуть в сторонку мангалом.

— Он, здесь живет постоянно, почти круглый год, — пояснил Малахов, когда мы прошли на участок через калитку. — И редко выбирается в город.

— Я его понимаю, — сказал я, вдыхая теплые запахи леса.

Малахов открыл ворота, вкатил на участок свои белые "Жигули", поставил их под навес слева от въезда и приветственно помахал рукой в сторону открытой веранды. Согнав с коленей кошку, хозяин поднялся и, оставив плед покачиваться в кресле, чуть развел руки — жест прозвучал мягким, ненавязчивым аналогом тривиального восклицания "Сколько лет, сколько зим!" — и избавил их от необходимости обниматься, расцеловываться и произносить какие-то случайные слова.

В его круглом, здорового оттенка, лице стояла мягкая улыбка — он, видимо, относился к тем редким людям, которым дано улыбаться как бы всеми чертами лица сразу: россыпью, мелких морщинок у глаз, блужданием мягкой ямочки в пухлой щеке, шевелением пышных седых бровей. Потому-то он и напомнил мне при первом взгляде доброго сказочника, однако чем ближе мы подвигались к веранде, на крепкие перила которой он опирался, поджидая нас, тем больше первое впечатление рассеивалось в миражной несбыточности сослагательного наклонения: если бы... Если бы не его светлые, умные глаза, которые никак не отзывались на улыбчиво приветливые игры лица, — глаза были прохладны, внимательны, цепки и, казалось, глядели сквозь тебя.