Екатерина Лесина - Алмазы Джека Потрошителя
Я говорил особым, мягким голосом, который использовал в беседах с пациентом.
Абберлин забыл, что он – мой пациент.
Я сам вырезал это знание из его памяти, как вырезал подробности наших встреч в таверне. Серебряные часы и цепочка. Смотрите в центр. Не отвлекайтесь. Вы видите серебряный круг, маятник, внимательно следите за ним.
Звуки блекнут. Запахи уходят.
Вас больше нет, инспектор. Даже если вы уверены в обратном.
Кабинет. Стол. Двое мужчин, сидящих друг напротив друга. Спермацетовые свечи в банках. Бутылка. Два стакана. Со стороны это выглядит дружеской встречей, пусть и неурочной.
Но ты знаешь правду, Абберлин.
– Ты заплатил бедной девушке… верю… ты выбрал ее. Почему? Средний рост. Телосложение. Длинные рыжие волосы… такие же рыжие, как у Кэтти. Бедняжка узнает о смерти подруги? Или вы сговорились? Не она ли подсказала тебе выход?
Ты хочешь ответить собеседнику, лучше всего – ударом. Но твои руки больше не подчиняются тебе. Поэтому ты молчишь. Его веселит подобное упрямство. И пока веселье длится – ты жив.
– Нет. Кэтти – наивная милашка, которой несказанно повезло. Между Сциллой и Харибдой… уцелев. Пока уцелев, мой дорогой друг. Я постараюсь отыскать ее. Пей.
Ты мечешься. Воешь. Подчиняешься. Пальцы касаются стакана. Поднимают – тяжести ты не ощущаешь, как и того, что вообще держишь этот стакан в руке. Подносишь к губам. Глотаешь.
Что в стакане? Яд? Виски? Вода?
Тебе ли не все равно, Абберлин. Ты проиграл.
– Так когда ты понял? Отвечай.
– Ты пришел ко мне. Ты лгал. Про Джона Смита. – Говорить получается короткими фразами.
– Тогда тебе пришла в голову идея проверить… спрятать Кэтти, чтобы только я знал, где ее искать. И в тот же вечер перепрятать, подсунув бедолажку Мэри. Ты сволочь, Абберлин.
– Да.
– Ты закрыл окошко? А почему вообще не остановил?
– Не успел.
– Жаль… нет, на самом деле мне жаль. Все ведь могло сложиться иначе. Я и вправду привязался к тебе. И помогал искренне. А то, что будет сейчас, – это вынужденное. Надеюсь, ты понимаешь?
– Да.
– В таком случае осталось последнее. Где Кэтти?
– Нет.
– Я не хочу тебя мучить.
И это правда. Наверное. Ты закрываешь глаза. Боль приходит изнутри. Она отвоевывает тело из небытия и разъедает невидимые путы. У тебя появляется надежда, но она исчезает быстро.
Боли слишком много.
– Скажи, – просит тот, которого ты считал другом. – И я освобожу тебя.
– Нет.
Тело горит. Город горит. Рыжее пламя скачет по белым костям домов, вгрызается в ребра крыш и, напуганное громом артиллерии, взлетает к самому небу. Беги, Абберлин.
Тебя ждут.
Она стоит у окна, глядя на умирающий Лакхнау.
– Я вернулся, – говоришь ты ей. – Я принес тебе… вот, забери.
В твоих руках те самые алмазы, которые ты не сумел сберечь. Кэтти… Джон… Джон и Кэтти… Абберлину ничего не надо. Пусть эти двое будут свободны.
– Будь по-твоему. – Женщина в белом бьет тебя по ладони, и алмазы летят на узорчатый пол. – А ты останешься со мной.
– Да.
Ты свободен. Смерть обнимает тебя, и белые одеяния становятся красными.
– Кэтти? – Ты берешь ее за руку, касаясь губами пальцев. – Кэтти…
Запоздало вспоминаешь, что в Индии красное надевают невесты. И смеешься.
– Идем, – говорит она.
– Куда?
– К морю. Разве ты забыл? Нас ведь ждет море.
И какая разница, что это море – огня?
Тело инспектора Абберлина найдут на углу Бак-Роуд. Вскрытие покажет множественные внутренние кровоизлияния. Однако полиция, целиком сосредоточенная на убийстве Мэри Келли, не обратит внимания на эту, пусть и странную, но все же естественную, по общему убеждению, смерть.
В конце концов, Абберлина недолюбливали.
Улицы Лакхнау вымощены драгоценными камнями. Я падаю на колени и пытаюсь вырвать их из оправы мостовой, но камни не поддаются. Я сдираю ногти и кожу, стесываю пальцы в тщетной попытке добыть хотя бы один, самый крошечный алмаз, и бессильный, начинаю рыдать.
– Отчего ты плачешь? – Она всегда появляется неожиданно.
У нее лицо Мэри и рыжие волосы. На ней белое платье в красных кровяных пятнах. Порой они складываются в узор, порой остаются лишь пятнами.
– Я не могу вытащить камень! – жалуюсь я детским голосом.
Она качает головой и отворачивается. Уходит. Я бегу следом. Кричу:
– Стой!
Не слышит. Я должен позвать ее по имени. Но у смерти тысячи имен! И я просто бегу, пытаясь не выпускать ее из виду.
– Пожалуйста!
Она останавливается на углу Бак-Роуд. Я убивал на этом месте. И тут же оставил Абберлина. Он еще дышал, но…
– У меня не было другого выхода!
Обхожу ее, пытаясь заглянуть в лицо.
– Или он, или я! Думаешь, он оставил бы меня в покое? Нет! Зато я оставил в покое город! Мне больше не хочется убивать! Не хочется, ты это понимаешь? И значит, он победил!
Смерть смеется, но из глаз ее сыплются слезы, прозрачные, разноцветные, они на лету превращаются в алмазы. Я собираю их с земли.
Желтый. Синий. Красный. И зеленый тоже.
Камни возвращают меня в реальный мир, не обрывая нити размышлений.
Зеленый я продал, ведь нам с Мэри нужен дом попросторней. А красный и желтый оказались с трещинами. Пришлось разделить. Я попросил сделать моей саламандре красные глаза, а ювелир предложил изготовить и перстень в том же мотиве.
Что ж, идея неплоха. Своего рода память о том, что Абберлин выжил в пламени Лакхнау, а я – в огне собственного безумия.
У него есть заказчик и на синий камень, серьги вроде бы… продать? Оставить? Пока не решил. Не хочу думать о том, хватает иных забот: скоро дитя Мэри появится на свет. Я знаю, что будет оно светловолосым и светлокожим, но… пусть так. У меня появилась возможность вернуть долг.
Это больше того, на что я мог рассчитывать. Еще бы Смерть оставила меня в покое. Возможно, когда-нибудь… я очень надеюсь. И надеюсь, что Кэтти жива.
Море врезалось в берег. Волна за волной летели по камням, оставляя в зазорах песок и ленты водорослей. Здесь пахло гнилью и рыбой, а еще дымом – на скалах жгли костры. Чуть выше вздымалась в небеса башня-маяк. Сложенная из красного кирпича, она выделялась на фоне серого моря и серого же неба.
– Мама! Мама! – Фредди выскользнул из объятий и понесся по берегу.
Летели брызги и мелкие камни, кричали чайки.
– Он у вас такой непоседливый, Кэтти, – покачала головой миссис Эмори. – Небось характером в отца пошел.
– Да.
Кэтти затолкала рыжую прядку под чепец. А порыв ветра стер слезы.
– И хорошо. Я вот тоже гляну на своих и сердце отпускает, – миссис Эмори вытащила из корзины одеяло. Ее девочки, крупные, розовощекие, сноровисто помогали матери. Младшие расставляли приборы и снедь, старшая укачивала младенчика. – Оно-то и болит, что не вернется, не поглядит. А зато и ушел вроде бы не насовсем. Перед престолом Господним встретимся.
Она перекрестилась, добрая женщина. Миссис Эмори, как и все в этом крохотном поселении, были уверены, что новая хозяйка лилейного дома – Кэтрин Кейн – честная женщина, вдова военного, живущая на наследство. И Кэтти сама уже почти поверила.
– Мама! Сюда иди! Сюда! Скорей!
Фредди плясал на камнях. И шляпу опять подевал куда-то. На рыжих волосах блестела роса.
– Вы с ним не церемоньтесь особо, – миссис Эмори взяла младенца на руки, – мальчишкам крепкая рука нужна. Особенно таким, как ваш…
Фредди хохочет.
Нет в нем ничего от Абберлина. Наверное, так легче. Не видеть. Не вспоминать. Просто жить как получается. Рассказывать сказки про море, Индию и проклятые камни…
И однажды боль уйдет.
Часть 4
Заключительная
– Какой она была, Герман Васильевич?
– Необыкновенной.
Солнце в мокрых волосах. Капли воды на загорелом плече и белая ленточка нетронутой солнцем кожи. Розовый бантик купальника.
