Наталья Солнцева - Печать фараона
- Вы же специализируетесь по Египту, - удивилась Ева.
- Господин Войтовский тоже интересовался Египтом, фараоном Тутмосом III и прочими тонкостями истории Древнего мира. Он говорил со мной о последнем Магистре Ливонского ордена, и… мы незаметно перешли к периоду Смутного времени в России.
- Дайте мне адрес! - взмолилась Ева.
- Что вы? Я не могу. Господин Войтовский будет недоволен, и вообще…
- Дайте! - Ева распахнула свои большие глаза и уставилась на Бальзаминова. - Быть может, вы спасете этим жизнь человеку!
Ученый смешался, покрылся краской, но не сумел отказать. Редко его просила о чем-либо такая милая, женственная и… настойчивая дама.
Ева записала электронный адрес Войтовского. Она узнала больше, чем рассчитывала.
- У меня к вам последняя просьба. - Она достала из сумочки блокнот, ручку, набросала короткий текст, вырвала листок и протянула историку. - Что вы об этом думаете?
Глава 27
РыбноеВ мазанке было чадно - плохо прогорали сырые дрова, густо дымила самодельная толстая свеча из воска. Закопченный потолок потрескался, в углах висела паутина. Прямо под черной иконой громоздились сваленные в кучу рыбачьи сети.
- Фитиль паршивый, - пожаловался небритый седой старик. Его красные глаза слезились.
Смирнов закашлялся.
- Я уж думал, ты насмерть замерз, милок, - радостно обнажил желтые от табака зубы хозяин мазанки. - А у тебя шишка на голове! Я когда водку влить пытался, нащупал. Где это тебя угораздило?
- Не помню, - соврал сыщик.
На самом деле он смутно припоминал, как в снегопад и метель пошел на обрывистый берег Волги, как сорвался с кручи, чудом не скатился вниз, застрял на уступе как выбрался наверх, увидел огонек, добрел до мазанки и…
- Я тебя на пороге нашел, - подсказал старик. - Чую, выйти надо… по нужде. Глядь, а у двери лежит ктой-то. Еле втащил! Тяжелый ты.
Всеслав обвел глазами убогое помещение, в единственное грязное подслеповатое окошко пробивался морозный рассвет.
- Светает, - поймал его взгляд старик. - Снег валить перестал. Можно в деревню идти. Сможешь? У меня там дочка с зятем, лошадь у них, сани… или ты автобусом предпочитаешь? Дорогу-то небось замело.
Сыщик не вполне определился, как ему быть.
- Ты, дед, живешь в этой халупе? - с трудом владея языком и губами, спросил сыщик.
- Какой я дед? - обиделся тот. - Мне только шестьдесят пять годков стукнуло. Это я поседел рано, работа у меня была ответственная: печки делать. Печник я! Теперь перешел на художественный промысел, - корзины плету, туеса всякие сооружаю. Чего мне в халупе-то жить? У нас с женой дом в Старице, каменный. А здесь я случайно очутился, - рыбалил маленько, засиделся… в метель попал. Дочкин дом далеко, а мазанка ничейная вот она, рядом, - тут и печка есть, и дровишки, и чайник. Хоть неделю сиди, если жратвы хватит.
Боль в голове Смирнова затаилась: уже не впивалась острыми иглами, не дергала, не вспыхивала огнем, - только ныла исподволь, потихоньку. Тело казалось разбитым, вялым; вставать, идти куда-то не хотелось. От слов бывшего печника проснулись, зашевелились в уме мысли.
- Уж не Хлебин ли твоя фамилия? - спросил он, в очередной раз убеждаясь, как тесен, в сущности, мир и как не бывает в нем случайностей.
- Хлебин, - удивленно протянул дед. - А тебе откуда известно?
- Долго рассказывать. Ладно, попробую встать, размяться: и вправду ехать надо. Твоя жена знает, где ты?
- Знает, но все одно волнуется. Я обещался к ночи быть, а сам застрял тут!
- А моя не знает, куда меня черти занесли, - вздохнул Всеслав. - И телефон я потерял. Так что давай будем собираться.
Через полтора часа, попив крепкого чая с водкой и кусковым сахаром, заперев дверь мазанки, они двинулись по снежной целине к деревне. Небо сияло первозданной синевой, снег блестел, ноги проваливались в него по колено и глубже. Хлебин кряхтел, а Смирнов сразу взмок под курткой, превозмогая неприятную слабость, дрожь. Проснулась боль в спине и затылке, затошнило. «Видно, легкое сотрясение мозга я заработал, - подумал сыщик. - Как пить дать. Некстати это!»
Впереди показалось могучее голое дерево, облепленное снегом, воздевшее руки-ветви в жесте немой мольбы, обращенной к небесам. Подошли ближе - у основания ствола намело высокий сугроб, из которого будто выползал, обвивая толстый, мощный ствол, «белый полоз», - древесная жила-нарост.
- Кудеяров ясень, - задумчиво произнес Хлебин. - Чудно?е дерево! Моя теща покойная была помешана на нем. - Он мелко перекрестился и сплюнул в снег. - Все болтала про какую-то несчастную любовь и про ключи от смерти. Блаженная была баба! А ясень и вправду необыкновенный - бывало, плывешь на лодке по реке, когда солнце встанет… глянешь на дерево, аж сердце замрет! Солнышко-то аккурат между его веток получается, словно золотой шар в руках. Картина, я тебе скажу, удивительная!
Сыщик сообразил, что от дерева до мазанки не так уж и далеко. Это в темноте, на обрыве путь показался длиною в вечность.
- Иван, - обратился он к мужу Федотьи, - а ты вчера вечером… или ночью около мазанки никого не видал? Может, по дороге кто проходил?
- Окромя тебя, милок, никого. Кому в такую погоду быть-то? Рыбаки все загодя по домам разбежались, это я припозднился, думал, авось ветер тучи мимо пронесет. Не пронес.
Скоро показалась и деревенская околица, потянулись заметенные снегом заборы, старые сады, крыши в белых шапках, трубы, из которых дымило.
- Вишь, хозяйки топят уже, стряпать собираются, скотину кормить. Вон и моя Настя суетится, - степенно пояснил Хлебин, сворачивая к открытой настежь калитке.
За забором отбрасывала лопатой снег женщина в старом полушубке, в сером вязаном платке. Она подняла на пришедших красное не то от мороза, не то от слез лицо.
- Колька снова запил, окаянный, - бросилась она к отцу, не замечая чужого человека с ним рядом, не здороваясь. И зарыдала в голос, уткнувшись в плечо Ивана. - Где только самогон взял?
Из дома на крыльцо вывалился расхристанный, взъерошенный хозяин, явно в подпитии и дурном расположении духа.
- Жрать давай! - заорал он на жену, увидел во дворе тестя и постороннего мужчину, пьяно качнулся, осекся и скрылся в сенях.
- Господи, за что ж наказание такое? - запричитала Настя, вытирая слезы тыльной стороной ладони, и крикнула вдогонку мужу: - Ложись спать! Детей не пугай, сволочь!
- Когда он пить начал? - деловито спросил Иван.
- Да вчерась! Вдруг как с цепи сорвался после обеда. Денег потребовал, - жаловалась она отцу. - Нутро у него, видишь ли, горит! Тошно ему! Я не давала. Так он чуть ли не драться полез! Схватился и вон из дому - побегал по соседям, да не больно разжился. Вернулся затемно, бешеный, в сараюшку кинулся, давай там громить все, переворачивать вверх дном. Все разворотил! Видать, там бутыль у него была припрятана… заначка! Или деньги. Не знаю! Ринулся прочь, злой, как черт… в метель побежал куда-то без шапки да пропал до ночи. Собаку раздразнил, лаяла и лаяла, как скаженная. Я детей уложила, пошла искать его… снег глаза слепит, ветер воет, - свалится где-нибудь, замерзнет под забором, думаю. Не нашла… Ночью явился, весь в снегу, пьяный… глаза безумные.
Она всхлипнула и горестно покачала головой.
- Значит, вечером и ночью Николая дома не было? - насторожился сыщик. - А когда он пришел?
- Часа в два, наверное. На улице метет, хоть глаз коли! Дверь сарая настежь бросил… еле снег отгребла утром.
- Можно мне зайти в ваш сарай?
Настя удивленно подняла на него припухшие, заплаканные глаза.
- Зачем?
- Пусть поглядит, - разрешил Иван. - Дурного не будет.
Он зашагал к сараю вслед за Смирновым, недоуменно хмыкая. С какой стати приезжему человеку интересоваться деревенским сараем? Отец Насти чувствовал: этот заблудившийся любитель зимних прогулок по берегу Волги спрашивает про сарай неспроста, - что-то он знает, чего-то недоговаривает. Где он головой ударился? Говорит, будто с кручи сорвался, на уступ упал. Так оно могло быть, конечно. Только за каким чертом в темень и снегопад по кручам прибрежным шастать? Не врет ли? Вдруг они с Колькой непутевым встретились, не поделили чего-нибудь, сцепились да подрались? То-то зятек, как увидел чужого, быстро с крыльца ретировался.
В сарае их застал настоящий разгром. Первым заглянул внутрь Иван, присвистнул от удивления. Ну и ну! Это ж как надо бутыль с самогоном запрятать, чтобы потом все переворачивать пришлось?! Сыщику сразу бросился в глаза «сундук с приданым», о котором ему говорил Хромов. Сундук был добротный, массивный, темный от времени, забросанный сверху всяким хламом: тряпками, досками, обломками старой самодельной мебели.
Настя проскользнула мимо мужчин, всплеснула руками.
- Глядите, что натворил, ирод! Вот тут, наверное, в углу его заначка была, - все выгреб, алкаш проклятый, целую кучу старья раскидал!
Один угол сарая и в самом деле оголился, тогда как в остальных чуть не до потолка громоздились деревянные ящики, какие-то доски, рассохшиеся бочки, кастрюли без ручек, черные от копоти керогазы и прочая отслужившая свой век рухлядь.
