Ли Чайлд - Джек Ричер, или Заставь меня
– Ну, так сколько они готовы платить?
– Я не знаю. Мне трудно это себе представить. Вообрази, что ты богат и хочешь уйти из жизни. Последний роскошный жест. Рассудительные люди – держатся на заднем плане, но готовы проследить, чтобы все прошло хорошо. Забота и внимание, рука, которую можно сжать… Ведь это важнейшее событие в вашей жизни, не так ли? Ты должен заплатить столько же, сколько за свою машину. А это, скорее всего, «Мерседес» или «БМВ». Например, пятьдесят тысяч. Или восемьдесят. Или еще больше. Почему нет? С собой все равно ничего нельзя взять.
– Когда мы туда отправимся? – спросил Уэствуд.
– Когда у нас появится план, – ответил Ричер. – Это серьезный вызов. Как если б мы хотели подплыть к небольшому острову в море. Там ровная открытая местность, подобная бильярдному столу. Зерновые элеваторы – самые высокие строения во всем округе. Я уверен, что на них полно лестниц и узких мостиков. Для обслуживания. И они выставят дозоры. Они засекут наше приближение за десять минут. А если мы приедем на поезде, они выстроятся на платформе, дожидаясь нас.
– Мы можем приехать ночью.
– Они увидят свет наших фар за сотню миль.
– Мы можем их выключить.
– Тогда мы не увидим дороги. Там очень темные ночи. Это сельская местность.
– Но дороги прямые.
– К тому же у нас нет оружия.
Уэствуд промолчал.
* * *После обеда журналист поднялся в свой номер, а Ричер и Чан вышли прогуляться по набережной. У воды. Вечер был прохладным. Температура воздуха почти вдвое меньше, чем в Финиксе. На Мишель была лишь футболка. Она шла, прижавшись к Джеку для тепла. Поэтому двигались они немного неловко, как существо на трех ногах.
– Ты пытаешься удержать меня в вертикальном положении? – спросил Ричер.
– Как ты себя чувствуешь?
– Голова еще болит.
– Я не хочу возвращаться в Материнский Приют, пока тебе не станет лучше.
– Я в порядке. Не беспокойся.
– Если б не Кивер, я вообще не стала бы туда возвращаться. Кто я такая, чтобы кого-то судить? Они просто удовлетворяют свое желание. Может быть, Уэствуд прав. Возможно, через сто лет все будут так поступать.
Ричер промолчал.
– Что? – спросила она.
– Я хотел сказать, что я бы сэкономил деньги и воспользовался дробовиком. Но это жестоко для того, кто меня найдет. Будет большой беспорядок. И с пистолетом результат получится таким же. И если ты решишь повеситься или спрыгнуть с крыши. А встать перед поездом нечестно по отношению к машинисту. И даже если ты выпьешь «Кулэйд», это будет несправедливо по отношению к горничной. Может быть, именно поэтому люди выбирают консьерж-услуги. Так легче для тех, кто остается. Но я все равно не понимаю, откуда берутся деньги для Мерченко.
– А я не понимаю, как мы можем туда вернуться. Это словно они окружили город оградой из колючей проволоки высотой в десять миль, только положили ее на землю.
– Мы должны начать с Оклахома-Сити.
– Ты хочешь поехать на поезде?
– Я хочу, чтобы у нас была возможность выбора. А детали мы обсудим на месте. Скажи Уэствуду, чтобы заказал билеты на подходящий рейс.
* * *На следующее утро Ричер проснулся очень рано – Чан еще спала. Джек выскользнул из постели и закрылся в ванной комнате. Он отбросил свою предыдущую теорию. Навсегда. Она оказалась категорически неверной. Раз за разом. Потолок отсутствовал. Верхнего предела не существовало. И причины, по которой это должно когда-нибудь прекратиться.
И это было полезно знать.
Он стоял перед зеркалом и внимательно себя рассматривал. У него появились новые синяки после падения. Старый синяк на спине, оставшийся после удара Хэкетта, стал желтым и вырос до размера мелкой тарелки. Но в его моче не было крови, боль уменьшалась, и он двигался более свободно. На голове имелось болезненное место, но шишки Джек не обнаружил. Слишком мало плоти, как сказал доктор. Голова болела вполне терпимо. Он не испытывал сонливости или головокружения. Ричер встал на одну ногу и закрыл глаза. Нет, он не начал пошатываться. Он оставался в сознании. И его не тошнило, не было рвоты и судорог. Ричер сделал несколько шагов с закрытыми глазами от ванной до туалета и не отклонился в сторону. Коснулся носа кончиками пальцев и потер живот, одновременно постукивая себя по голове. Никаких проблем с движениями или координацией, если не считать некоторой неповоротливости. Но ловкость и проворство никогда не были его достоинствами.
Дверь у него за спиной распахнулась, и вошла Чан. Она выглядела мягкой и сонной. Он увидел ее в зеркале.
– Доброе утро, – сказала Мишель и зевнула.
– И тебе, – ответил он.
– Что ты делаешь?
– Проверяю симптомы. Доктор дал мне очень длинный список.
– И как далеко ты успел по нему продвинуться?
– Мне еще осталось проверить память, зрение, речь, слух, умение сдерживать эмоции и думать.
– Ну, с эмоциями ты уже справился. Ты произвел на меня впечатление. Для мужчины, конечно, который побывал в армии. А теперь назови мне трех знаменитых жителей Оклахомы, раз уж мы туда направляемся.
– Микки Мантл, естественно. Джонни Бенч. Джим Торп. И дополнительный бонус за Вуди Гатри и Ральфа Эллисона.
– Твоя память в порядке. – Она подошла к ванной и подняла два пальца. – Сколько?
– Два.
– Зрение в порядке.
– Не очень точный тест.
– Ладно, оставайся на месте и скажи мне, кто сделал эту ванну?
Ричер посмотрел. Над сливным отверстием имелась тусклая надпись.
– «Американский стандарт», – сказал он, потому что знал ответ.
– Твое зрение в порядке, – повторила Чан и что-то очень тихо прошептала.
– В самолете? – сказал Ричер. – Я целиком и полностью «за».
– Со слухом все хорошо, тут нет ни малейших сомнений. Какое самое длинное слово в Геттисбергской речи[25]?
– А это проверка какого симптома?
– Способности думать.
Он подумал.
– Там два таких слова. И все состоят из одиннадцати букв. «Восемьдесят» и «гражданской».
– Теперь произнеси первое предложение, как если б ты был актером на сцене.
– Ты знала, что Линкольн тогда болел оспой?
– Но я спрашивала не об этом.
– Я знаю. Но так я получу дополнительный балл за память.
– Мы уже проверяли память. Помнишь? А теперь проверяем речь. Первое предложение.
– Человек, основавший «Гетти Ойл», является потомком того, в честь которого назван Геттисберг.
– И опять не то.
– Я хотел продемонстрировать тебе общие знания.
– Но это не симптом.
– Зато связано с памятью.
– Мы проверяли память столетия назад.
– «Минуло восемьдесят семь лет, как отцы наши основали на этом континенте новую нацию, своим рождением обязанную свободе и убежденную, что все люди рождены равными».
Его слова великолепно прозвучали в ванной комнате. Мрамор давал хорошее эхо и резонанс.
Ричер продолжал уже громче:
– «Сейчас мы проходим великое испытание гражданской войной, которая решит, способна ли устоять эта нация или любая нация, подобная ей по рождению или призванию».
– Твоя головная боль прошла? – спросила Чан.
– Относительно, – ответил Ричер.
– Значит, нет.
– Она уже уходит в нужном направлении. И с самого начала была не такой уж сильной.
– Но врач думал иначе.
– Медики – очень робкие ребята. И осторожные. У них нет духа приключенчества. Я пережил ночь. И не нуждаюсь в наблюдении.
– Я рада, что он был осторожным, – сказала Чан.
Ричер промолчал.
Потом Уэствуд позвонил им по телефону в номер и сказал, что его секретарша заказала билеты на «Юнайтед», единственный прямой поезд, уходящий сегодня. Но им нет нужды спешить, до отправления еще несколько часов. Они заказали кофе и завтрак в номер. Кофе сразу, завтрак ровно через час.
* * *Раннее утро в Сан-Франциско соответствовало началу дня в Материнском Приюте. И дело было не в разных привычках города и сельской местности, а во временны́х зонах. Материнский Приют находился впереди. В магазине уже шла торговля. В кафе заканчивали завтрак последние посетители. Горничная мотеля давно принялась за работу. Одноглазый портье находился в ванной комнате. Водитель «Кадиллака» был в своем магазине, в «Вестерн Юнион», «МаниГрэм» и «ФедЭкс» кипела жизнь.
Однако магазин запасных частей был закрыт. В кафе не осуществлялось кассовое обслуживание. Эти двое парней находились на металлическом мостике наверху элеватора № 3, старого бетонного гиганта, самого большого из всех, что находился в их распоряжении. С биноклями. И с простой системой наблюдения. В городок вели две дороги – одна с востока, другая с запада; они проходили прямо под ними. Дорог на севере и юге не было. Только железнодорожные рельсы.
Система состояла в том, что главный риск приходился на дороги. Парни сидели друг напротив друга, один смотрел на запад, другой на восток; каждые пять минут или около того они поворачивались и изучали железную дорогу на севере и юге, лениво переводя взгляд от ближних пределов до дальних – на всякий случай: вдруг кто-то идет пешком или пользуется услугами древней дрезины, как в старых вестернах. Это стало ритуалом. И возможностью размять затекшее тело.
