Завещание крестоносца - Наталья Николаевна Александрова
И концовка записки говорит тоже о зеркале — точнее, об отражении, в котором она должна узнать себя…
Что же это значит?
Алена села перед трюмо, как тогда, когда первый раз оказалась в этом доме, в этой башне. Только теперь она была здесь не одна. С ней была Аля, ее новообретенная сестра…
Аля подошла к ней сзади, наклонилась.
Теперь они обе отражались в трех старинных зеркалах.
Алена вспомнила строчки из старого стихотворения: «Друг друга отражают зеркала, взаимно искажая отраженья…»
И сейчас их с Алей отражения в трех створках трюмо накладывались друг на друга, множились… но старинные зеркала не искажали отражения девушек, а словно соединяли их в одно, общее отражение.
Алена увидела, как ее отражение становится все больше похоже на Алю. Ее лицо приобрело ту же, что у Али, нежную белизну старинного фарфора. А Алино лицо, неуловимо изменяясь, приобрело ее отчетливость и выразительность черт…
Два лица становились все более похожими… они словно сливались, проваливаясь в зеркальный колодец отражения…
В какой-то момент Алена увидела, что во всех трех зеркалах отражаются не два лица, а одно, лицо, в котором соединены черты обеих девушек…
Узнать себя в отражении — было сказано в той записке.
И она узнала себя — узнала себя в Але, и окончательно поняла, что они — одно целое, они — сестры, сестры по крови, сестры по судьбе, объединенные прошлым и будущим, объединенные отражением в старинном зеркале…
В следующее мгновение у Алены закружилась голова, и она заскользила в зеркальную глубину, словно провалившись в двоящееся, троящееся, множащееся отражение…
Она тонула в этой зеленоватой глубине, как в бездонном зеркальном омуте, тонула, не надеясь выплыть из него. У нее пропало представление о времени и пространстве, она перестала понимать, где верх и низ. Легкие разрывались от недостатка воздуха, как будто она и впрямь была глубоко под водой.
И вдруг впереди — или наверху? — Алена увидела лицо… свое собственное лицо? Лицо своей сестры?
Она протянула руку — и встретилась с другой рукой, сильной и теплой.
И эта рука потянула ее вверх, к свету, к воздуху, к жизни.
Алена сжимала руку сестры все крепче и крепче…
И наконец все кончилось.
Они с Алей сидели перед старинным трюмо, держась за руки. У обеих были испуганные и удивленные лица.
— Что это было? — прошептала Алена непослушными губами.
— Не знаю… знаю только, что ты спасла меня… если бы не ты — я утонула бы в этом зеркале…
— Я? — удивленно переспросила Алена. — Это ты спасла меня, сестренка…
И тут она почувствовала, что в ее руке — не только Алина рука.
В своей руке она сжимала еще что-то, что-то, что нашла в глубине зеркального омута.
Алена осторожно разжала руку — и увидела на ладони перстень. Перстень из тускло-красного золота, в который вставлен удивительно красивый камень того густого синего цвета, какой приобретает ночное небо незадолго до рассвета.
На поверхности этого камня была вырезана рыба.
— Что это? — удивленно проговорила Аля, разглядывая перстень.
— Это то, что хранил Николай Михайлович, — ответила Алена, — то, что он завещал нам с тобой. Видишь, только вдвоем мы смогли получить его. Видишь…
— Смотри! — перебила ее Аля. — Смотри, что это с зеркалом?
Алена взглянула на зеркало… и увидела странную, непонятную картину.
Старинное зеркало вдруг запотело, как будто кто-то дохнул на него влажным, жарким дыханием. И на этой замутившейся поверхности проступили написанные незримой рукой слова.
«Всю свою жизнь я хранил и оберегал как зеницу ока великую святыню, драгоценный перстень, дарованный святой Еленой, матерью императора Константина Великого, одному из константинопольских храмов. По преданию, в древности этот перстень хранился в вавилонском святилище, в зиккурате, посвященном богине Иштар…»
Надпись дошла до нижнего края зеркала — и на него снова дохнул кто-то невидимый. И незримая рука начертала на замутившейся поверхности продолжение:
«… затем этот перстень достался одному из царей-волхвов, явившихся в Вифлеем по зову рождественской звезды, чтобы почтить Святого Младенца. А потом, по тому же преданию, этот перстень принадлежал Госпоже нашей Деве Марии, матери Господа Иисуса Христа. Ее несравненный Сын подарил ей этот перстень после своего Преображения, в память о своем земном воплощении. Именно тогда на нем был начертан знак рыбы — священный символ раннего христианства.
Тысячу лет назад мой предок — и ваш предок — граф Фландрии Балдуин отправился в Крестовый поход. Он думал, что плывет на Восток, чтобы отбить у неверных Святую Землю, но оказалось, что Небо судило иначе. В Константинополе он стал обладателем, точнее — хранителем священного перстня…»
Надпись снова дошла до края зеркала, и снова кто-то невидимый дохнул на него, и снова по замутившейся поверхности побежали слова, слова из другого мира, слова из иной реальности:
«… с тех пор прошла тысяча лет — и все эти годы мои — и ваши — предки хранили перстень, как зеницу ока, передавали его из поколения в поколение. У меня не было детей, и я должен был передать перстень кому-то другому, кому-то из нашего рода, достойному этой тяжелой, но почетной ноши.
Я работал на строительстве секретного объекта под названием “Зиккурат”, и там, в этой башне, я оставил намеки, отсылки к тайнику, где хранил перстень. Потом, гораздо позднее, я нашел вас — вас двоих, и решил передать вам эту тайну.
Теперь вам понятно, что вы держите в руках одну из величайших святынь человечества. Отныне беречь ее — ваша задача, ваш священный долг…»
Девушки едва успели дочитать послание, как запотевшее зеркало высохло, прояснилось, и на нем не осталось и следа.
— Что это было? — проговорила Алена, переглянувшись с сестрой. — Ты что-нибудь понимаешь?
— Я понимаю! — раздался за спиной у Алены знакомый голос с заметным восточным акцентом. — Я понимаю, что не зря следил за вами! Вы нашли для меня священный перстень Великой Богини! Вы сделали то, чего я от вас ждал!
