Если нам судьба… - Лукина Лилия
— Сашенька, ну что ты говоришь? — елейным голосом начала Катька. — Как ты можешь обо мне так думать? Зачем ты слушаешь людей, которых видишь первый раз в жизни? Ведь ты меня знаешь не один день. Прошу тебя, давай уйдем отсюда, поедем домой. Я так и знала, что от этой поездки добра не будет.
— Есть ли предел твоей подлости? — гремел Власов. — Ты убила родителей Наты с Татой и собственного мужа, ты убила Славу и Настеньку с ребеночком. Ты… — он задохнулся от возмущения.
— Сашенька, тебе плохо? Ты бредишь? Подумай сам, как я могла все это сделать. Только, пожалуйста, не нервничай, тебе нельзя волноваться. Успокойся, пожалуйста, — Катька говорила все это так искренне, что я против собственной воли пришла в восхищение — в ее лице мир потерял великую актрису.
Я решила, что пора прекращать эту комедию.
— Екатерина Петровна, вы напрасно стараетесь. Я ездила к бабе Дусе, разговаривала с ней. Так что Александр Павлович знает все о травке от «скорби душевной», с помощью которой вы обе аварии устроили.
— Я вас не понимаю, — глядя на меня честными глазами, сказала Катька. — О ком вы говорите? О какой траве?
— Я говорю о вашей родной бабушке, Евдокии Андреевне Семеновой, которая живет и здравствует в селе Слободка Ивановского района, и траву называю так, как она сама ее называет, как ее бабушка и мать называли и как вас саму она учила ее называть, когда знания свои передавала, не предполагая, что из этого может выйти, — Неужели и сейчас будет отпираться?
— Вы ошибаетесь. Моя бабушка умерла, и уже давно, еще в сентябре 92-го года. — Ее недоумение было совершенно искренним.
— Нет, это вы ошибаетесь, — сказал Матвей. До сих пор он не вмешивался в наш разговор, стоял себе спокойно, засунув руки в карманы куртки, видимо, считая свою миссию выполненной. — Она жива и здорова, и Елена Васильевна действительно с ней разговаривала. Это я попросил соседку бабы Дуси сообщить вам, что она умерла, чтобы у вас и мысли не возникло приехать и убрать ненужного свидетеля. Моя бабуля — мудрейшая женщина, и она всегда говорит, что не надо вводить человека в искушение.
— Какая же ты гадина! — не сдержался Власов.
На это Катька презрительно засмеялась:
— Да?.. А ты кто? Ты хоть помнишь, со сколькими девками ты, кот помойный, трепался, пока я с тобой жила? Или, может быть, это не ты невинную девчонку обрюхатил и тут же имя ее забыл? А? И кем же ты себя после этого считаешь? Святым? Tы, Сашенька, подлец! И другого названия для тебя нет. Так что мы с тобой, голубчик, два сапога пара. И нимб ты себе не примеряй, не твой это фасончик. Да с тобой, фигляр, ни одна нормальная баба больше двух дней не выдержит и сбежит. Ты же ни о чем, кроме своей гениальности, говорить не можешь, тебя же творческие муки на части рвут, ты же по ночам свои нетленные шедевры обдумываешь! — издевалась она. — Чего уставился? Не ожидал от меня такое услышать? Да я сама эти полгода траву пила, чтобы на рожу твою мерзкую смотреть без отвращения, — Катька окинула взглядом Александра Павловича с ног до головы и, видя, что он побледнел, как мел, и засунул задрожавшие руки в карманы брюк, насмешливо хмыкнула. — Черт с тобой! А я и без тебя не пропаду, на тебе свет клином не сошелся. На мой век дураков хватит! Будут в моей жизни еще и рауты с презентациями, и многое другое. Доказать вы все равно ничего не сможете, а слова к делу не пришиваются! — и она торжествующе на нас посмотрела.
— Не хватит, — я еле сдерживалась, чтобы не сказать в присутствии Лидии Сергеевны все, что в этот момент вертелось у меня на языке, и в ответ на недоуменный Катькин взгляд повторила: — Не хватит на ваш век дураков. И по поводу слов, которые к делу не пришиваются, вы тоже не правы. Смотря какие слова и смотря к какому делу. Той же «Сплетне» будет вполне достаточно тех материалов, что у меня есть. А есть у меня все: и о том, откуда ваши диссертации взялись, и о том, как вы с Натой и Татой поступить собирались, и о том, как две автомобильные аварии между собой похожи, и о том, что вы получили и собирались получить в их результате. Да и беседу нашу неспешную я на диктофон записала, как и мой разговор с бабой Дусей. Журналистам не на один месяц занятие найдется. Кто же вам, убийце-отравительнице, после этого руку подаст, кто к вам лечиться пойдет? Так что не будет у вас раутов и презентаций, не ждите.
— Нет, — решительно сказала Лидия Сергеевна. — Не надо этого делать, Елена Васильевна. Не стоит трепать имя Александра Павловича по всяким бульварным газетенкам. Ему и так слишком много горького пришлось пережить за последнее время, чтобы добавлять еще и это. Мужчина может быть каким угодно, но в глупое, смешное положение его ставить нельзя. А Александр Павлович, совершенно помимо своей воли, попал именно в такое, и было бы преступлением отдать его на растерзание журналистам.
Власов смотрел на Печерскую с восторженным благоговением, в его глазах стояли слезы любви и признательности. А, взглянув на Матвея, я поняла, что имел в виду капитан Донин, говоря, что для того существует единственная женщина на свете — его мамуля.
— Ну уж нет, Лидия Сергеевна, — категорично заявила я единственно для того, чтобы позлить Катьку.
На самом деле я, конечно же, ничего отдавать журналистам не собиралась — не враг же я Власову. — Эту женщину действительно по закону наказать нельзя, но вот сделать так, чтобы ей жизнь была не в жизнь, можно. Уж если она тогда, в 92-м, когда ей и терять-то было особенно нечего, так перепугалась, что статью из провинциальной газеты в центральных изданиях перепечатают, то сейчас, когда она на всю Россию засветилась, это единственный способ воздать ей должное, — и я повернулась к Матвею. — Вы, Павел Андреевич, правильно сказали, что убить человека можно только один раз, а вот сделать так, чтобы он мучился на протяжении многих лет, это и есть настоящее наказание, — я злорадно улыбнулась Катьке. — Готовьтесь к веселым временам, госпожа Злобнова, они не за горами.
Поняв, что мое решение окончательное, Лидия Сергеевна только тяжело вздохнула, покачав головой, и сказала Матвею:
— Павлик, распорядись, пожалуйста, чтобы эту женщину выпустили отсюда, пусть уходит, уезжает, делает, что хочет. Мне очень неприятно ее видеть. Ступайте! — сказала она Катьке и пожала плечами: — Не понимаю, почему злобновские женщины так стремятся стать графинями, и все так неудачно? Ступайте! — повторила она и не смогла сдержать прорвавшееся в голосе презрение. — Несостоявшаяся графиня Репнина.
— О! — усмехнулась Катька. — Гордая мать-одиночка решила сама стать графиней Репниной… Из грязи да в князи… — она повернулась к Матвею и почти пропела: — Павлик! — и расхохоталась, но резко оборвала свой смех. — Значит, это ты и в деле с девчонками мне тогда напакостил, и с этим актеришкой сейчас вмешался… Поздно я это поняла… Ну да ничего…Лучше поздно, чем… Зря ты так! Зря-я-я… Ты что же думаешь, что, если до денег добрался и усадьбу восстановил, то теперь благоденствовать будешь? — и внезапно, на минуту потеряв самообладание, прошипела ему в лицо с такой испепеляющей ненавистью, что, будь Матвей человеком более впечатлительным, он тут же упал бы замертво: — Как же я вас, Матвеевых, ненавижу! — но она так же внезапно успокоилась, только кожа на лице натянулась, в глазах мелькнул холодный змеиный блеск, и тут же у нее в руке появился пистолет, направленный прямо в грудь Печерской.
Как же много можно увидеть и понять в долю секунды! Все мгновенно сложилось у меня в голове: коробка с пистолетом, посланная самой себе через проводника
— ведь они летели самолетом, а там обязателен досмотр, запах кожи от наплечной кобуры в ее сумке, мешковатый пиджак, под которым кобуру не видно. И я, взбешенная на саму себя, что не догадалась об этом раньше, не раздумывая, рванулась к Катьке, но высокая шпилька попала в щель между плитками дорожки, на которой мы стояли, и я упала. В обрушившейся на нас мертвой тишине оглушительно прозвучал хруст моих разбившихся о камень часов.
